Юбер подтянул колени к себе и снова принялся раскачиваться. Капрал открыл пачку, и только Джо увидел комок ваты, как сразу понял, в чём тут дело. Юбер закрыл глаза ладонями, а капрал осторожно потянул за вату, пока она не вылезла из пачки. Он как будто тоже догадался, что там, и чрезвычайно аккуратно развернул вату. В ней оказалась маленькая белая чаша, и, пока капрал поворачивал её перед глазами на подушке из ваты, Джо разглядел двух золотых орлов, чьи распростёртые крылья соприкасались. – Он сам их делает, – пояснил Джо. Капрал кивнул: – Я знаю. – И поднял чашу к свету. Она была прозрачная. – Отец Юбера показал мне свою коллекцию. – Он снова завернул чашу в вату и аккуратно засунул обратно в сигаретную пачку. Потом слез с камня и встал перед Юбером, взял того за руки и отвёл их от лица, потом наклонился и расцеловал великана в обе щёки, погладил по колену и пошёл прочь. – Ему понравилось, – сказал Джо, но Юбер заметил прихрамывающую овцу и побежал за ней, а Руф зашёл с другой стороны. Они загоняли овцу в угол поля, пока не окружили с двух сторон. Тогда Юбер схватил её за заднюю ногу, вытащил что-то из копыта, похлопал блеющую овцу по животу и отпустил на волю. В тот день они пригнали овец домой пораньше, потому что собирался дождь. Все в деревне решили так же, поэтому на узких улочках получился затор из овец, пока наконец их не удалось загнать в обнесённый стеной двор перед домом. Джо показалось, что нескольких овец не хватает, и он стал их пересчитывать, но тут в дверях появился дедушка и позвал его в дом. Что-то произошло – он видел это по дедушкиному лицу. Овцы расступались в стороны, когда он шёл через стадо. Дедушка стоял на крыльце, с его губ свисала сигарета. – Дети? – тихонько спросил Джо. – Ничего подобного, – ответил дедушка, отбрасывая сигарету. – Идём в дом: мне нужно тебе кое-что показать. – А как же доить? – Овцы могут подождать, Джо, – сказал дедушка. – Пойдём. – И взял Джо за плечо. Когда Джо вошёл в кухню, его подозрения подтвердились. Что-то было не так, что-то случилось. Кристина молча сидела у мамы на коленях. Кристина никогда не сидела ни у кого на коленях и никогда не молчала. Она смотрела в другой конец кухни. Мамин подбородок лежал на её голове, в маминых глазах стояли слёзы. «Джо», – произнесла она, и тогда Джо увидел мужчину у окна. Незнакомец стоял спиной к ним, держа руки в карманах длинной грязной шинели. Он обернулся, и вечерний свет упал ему на лицо, и Джо сразу увидел, что это его отец. Это был не тот отец, которого он запомнил почти четыре года назад – ниже ростом, худее, а ещё его волосы больше не были чёрными, но почти совсем седыми. Когда Джо обнял его, то почувствовал под шинелью острые лопатки. – Дай погляжу на тебя, Джо, – сказал папа, отодвигая его на расстояние вытянутой руки. – Ты вырос. – Кожа на его скулах была натянута, словно бумага. – Не всё так плохо, Джо, а? Ты же меня узнаёшь? – Конечно, пап, – ответил Джо. – Лучше, чем твоя сестра. Но тут уж не её вина, верно? Она была совсем малышкой, когда я ушёл. – Его отпустили, Джо, – сказал дедушка. – Отправили домой. – Не думай, что по доброте душевной, – едко заметил папа. – Они меня всего высосали, всё взяли, что могли. Джо повернулся к матери за объяснением. – Папа болен, Джо. Туберкулёз, – сказала она. – Они отослали его домой, потому что больше он не мог работать. – Это всё сырость, – поморщился папа. – Нас таких были десятки, ставших бесполезными для них. Знаешь Мишеля – Мишеля Моруа? Они отправили нас с ним домой вместе. Он не жалуется, и я тоже – вот честное слово. Какие там хрипы в груди, когда у тебя паспорт, чтобы ехать домой. Дайте мне недельку-другую, и я буду как огурчик. Тем вечером они долго сидели за ужином, пока папа пытался наверстать годы отсутствия. Час от часу Кристина подходила к нему всё ближе и ближе. К тому времени как её повели наверх укладывать спать, она даже позволила ему поцеловать её перед сном. – Это лучшее, что случилось со мной за долгое время, – признался папа. Дедушка пытался расспрашивать его о лагере военнопленных, но папа не стал ничего об этом говорить, кроме «там ты узнаёшь о себе то, чего не хотел бы знать никогда». Иногда наступало долгое молчание, когда он будто уплывал куда-то в собственный мир. Одно только упоминание о солдатах в деревне тут же привело его в ярость, и известие о дедушкиных свиньях тоже вызвало раздражение. Пока он не спросил об овцах, мама говорила очень мало. – Джо пошёл по твоим стопам, – сказала она, и Джо увидел, как папино лицо вдруг помрачнело. – Я тебе писала в письмах, помнишь? – продолжила она. – Ты можешь им гордиться. Может, он пропускал школу чаще, чем следовало, но месье Ода всё понимает. Он очень хорошо отзывается о Джо – месье Ода. – Месье Ода? – переспросил папа. – Его учитель, – объяснила мама. – Не помнишь его? – Ах да, – сказал он и отвернулся. Казалось, он так много забыл о деревне, обо всём, и Джо видел, что ему больно это понимать и знать, что другие тоже понимают. Джо предпочёл бы, чтобы мама перестала говорить о том, каким помощником он вырос. От каждого её слова папа будто съёживался, но она всё равно продолжала: – Конечно, ему Юбер помогал. Мы бы без него не справились. Помнишь Юбера? – Ещё бы, – отвечал папа, – ещё бы, помню. Дедушка попытался обратить всё в шутку. – А я – как насчёт меня? – спросил он. – Я что, сидел на заднице ровно все эти четыре года, а? Кто водил овец в горы на летние пастбища? Я. Кто их перегонял, когда он был в школе? Я. Твой старичок-отец, вот кто. – Он встал и налил папе ещё вина. – А теперь ты вернулся, и я могу наконец-то уйти на покой. – Нет, пока не можешь, – возразила мама. – Ему ещё надо поправиться. Хорошая еда, тёплый дом и много отдыха – вот что ему нужно. – Не хлопочите вокруг меня, – сказал папа и выпил вино так, будто ненавидел его. Дедушка наклонился и похлопал его по колену. – А я тут ухлёстываю за одной, – сообщил он, и по дому в первый раз разнёсся папин смех. – Это правда, – подтвердила мама. – Все об этом знают. Всё бегает туда-сюда, к этой старушенции. Вся деревня сплетничает. – К какой старушенции? – спросил папа. – К вдове Оркада, – пояснила мама, – к Чёрной Вдове. – Ты же не серьёзно? – Папа продолжал хохотать. – А почему нет? – притворно вознегодовал дедушка. – Умнейшая женщина в округе. Ни сантима не потратит без нужды. Даже платит Джо мёдом – так ведь, Джо? – За что? – Он ей покупки носит, – пояснил дедушка. Джо сидел и молчаливо восхищался: за пару минут дедушка ухитрился развеселить папу и заранее объяснить, зачем они ходят к вдове Оркада. Папа встал, всё ещё ухмыляясь: – Похоже, я вернулся как раз вовремя, чтобы помешать отцу выставить себя старым дурнем. – Уже поздно, сынок, – отозвался дедушка. – Я влюблён по уши, и с этим ничего не поделаешь. Папа стал надевать шинель. – Куда ты идёшь? – спросила мама. – Наружу, – ответил он. – Знаешь, пока я был в лагере, я столького ждал: увидеть вас, вернуться домой… – Он вдруг нахмурился. – Не поверите: иногда я даже забывал, как вы выглядите – все, кроме Руфа. А трудно ждать встречи с тем, чего не помнишь. Но больше всего я хотел пройтись по этим холмам ночью – почувствовать себя снова живым, свободным. Вот это я и собираюсь сделать. Все отчаянно переглядывались, пока он шёл к двери. – Но тебе нельзя, – начала мама. – Ты устал, ты нездоров. Ты простудишься. – Всё со мной будет в порядке, – возразил папа. – Я ненадолго. Дедушка оказался рядом с ним, взял его за руку и твёрдо закрыл дверь. – Тебе нельзя сейчас выходить, – сообщил он. – Здесь комендантский час. – Комендантский час? – С половины десятого. Если боши поймают тебя снаружи после девяти тридцати… – И что же они сделают? – Папин голос звенел от ярости. – Посадят в тюрьму? Расстреляют? Ну и пусть. Я просидел взаперти четыре года, а теперь я вернулся и не собираюсь позволять каким-то бошам запирать меня в моём собственном доме. Я буду приходить и уходить, когда захочу. Уйди с дороги, папа. Отойди! Дедушка отступил в сторону, и папа открыл дверь, поднял воротник и ушёл в темноту. Они сидели и ждали его, боясь услышать топот бегущих сапог, крики или даже выстрелы. Чем дольше они ждали, тем ужасней становились их страхи. Когда папа вернулся, через час или больше, он сказал только: «Я их видел, а они меня нет». От прогулки ярость в нём вроде бы улеглась. Джо лежал в кровати и прислушивался к бормотанию в соседней, родительской комнате. Папа и правда вернулся домой. В последние несколько часов Джо не мог заснуть. А потом послышался кашель – приступы кашля с достаточно долгими промежутками, чтобы Джо успевал задремать до следующего приступа. Но кашель разбудил Кристину, и она всю ночь бродила туда-сюда по коридору. Джо забросил попытки уснуть и стал ждать первых звуков утреннего птичьего хора. На следующий день деревня оживилась новой радостью. Никто не сомневался: они побеждают в войне – теперь это только вопрос времени, и всё. Им вернули двоих сыновей – можно отпраздновать. В такие времена любой повод для праздника подхватывался с жадностью. Юбера с неизменным биноклем на шее послали бить в барабан по всей деревне, и все собрались на площади послушать официальную приветственную речь мэра. Папа и Мишель Моруа стояли по обе стороны от него, но Джо показалось, что они скорее терпели торжественную речь, чем наслаждались ею. Речь завершилась обычным пожеланием – «Мы ждём того дня, – провозгласил месье Сартоль, – и, несомненно, ждать придётся недолго, – когда остальные наши отцы и братья, дяди и племянники снова к нам вернутся. Vive la France! Да здравствует Франция!» – Джо огляделся, когда все захлопали, закричали и засмеялись: – на Площади не было видно ни одного солдата. Когда Джо пришёл на следующее утро в школу, все столпились вокруг него, поздравляя. Он не совсем понимал, что такого сделал, чтобы всё это заслужить, но ему всё равно было очень приятно. Однако не все захотели присоединиться к ликованию: некоторые на школьной площадке глядели мрачно и даже злобно, и это напомнило Джо о том, что у многих детей отцы ещё оставались в лагерях военнопленных. Лоран вроде бы не обижался на него, но ведь он был не такой человек, и к тому же у него имелись свои причины. «Я-то своего отца всё равно на дух не выношу, – сказал он, – да и мама тоже. Так что чем дольше они его там продержат, тем лучше». Лоран всегда говорил, что думает, как бы это на нём ни отразилось, и Джо восхищался этой его чертой – но сейчас из-за этого он чувствовал себя ещё бо́льшим обманщиком и самозванцем. Папа вернулся домой, а Джо хотелось бы, чтобы он не возвращался, – вот в чём заключалась правда. Как он ни старался почувствовать что-то другое, у него не получалось. Папа стал для него чужаком, притом не особенно приятным. Не то чтобы Джо его не любил или возненавидел – просто он теперь совсем его не знал и не понимал. В воскресенье отец Лазаль сыграл громовой, оглушительный триумфальный марш на органе и возблагодарил Господа за их освобождение. В тот вечер Джо был в кафе, когда папа и Мишель вскочили и сплясали вместе на столе. Танцы выплеснулись на Площадь. Месье Ода распевал такие песни, знания которых от него никто не ожидал, а Юбер завернулся в медвежью шкуру со стены и бегал, рыча, за детишками по улицам. Когда капрал с двумя солдатами вошёл в кафе, никто и внимания не обратил. Капрал кивнул и улыбнулся Джо и сел за столик в углу. Джо улыбнулся в ответ. И вдруг папа вскочил и пинком отправил стул в стену. Ужасная тишина, повисшая в кафе, прерывалась только рёвом и визгами, доносящимися с Площади. Мишель попытался удержать папу, но того было не остановить. Он стряхнул товарища и злобно уставился в угол, где сидели солдаты. Дедушка встал рядом с ним. – Пойдём домой, – сказал он. – Попозже, – ответил папа и продолжил значительно громче: – Ну-ну, смотри-ка, Мишель, кто пришёл поприветствовать нас дома. Он схватил бутылку и пошёл через кафе к троим солдатам. – Гутен абенд, – поздоровался он с явной издёвкой. – Добрый вечер, – ответил капрал, не поднимая глаз. – Присоединяйтесь к нашему маленькому празднику, – предложил папа громко, но несколько уже невнятно от выпитого и налил вина им в стаканы. Дедушка попытался его оттащить.