6. Появление новых героев Русский человек — мужчина ли, женщина, все равно, — тяжёл на подъем по самой натуре своей. И готов сиднем сидеть в своём городе или в своей усадьбе, ежели таковая имеется. Но стоит лишь раз основательно сдвинуться с места, как русский человек превращается в заправское перекати-поле. Житейским ветром подбрасывает его и несёт, несёт без конца по самым неожиданным путям самым затейливым зигзагом. Так и дама с большими южными глазами, которую Криволуцкий назвал маркизой и с которой он несколько лет тому назад познакомился в Риме. Горы Кавказа были её родиной. В этих горах её покойный отец всю свою жизнь бился с чеченцами, кабардинцами, черкесами и прочими, в достаточной степени дикими и страшными людьми. И когда умер, оставив жене и ребенку пенсию и крохотный капиталец, обеих, мать и дочь, потянуло вдруг в Швейцарию. Там юная девушка, пленив сорокалетнего маркиза Франческо Реале, нашла свою судьбу, сделавшись маркизой. И вот начинается жизнь, хоть и богатая, через край богатая, но скитальческая, с перебрасыванием всей семьи с горничными, боннами, гувернантками и невероятным количеством сундуков и чемоданов из города в город, из столицы в столицу, из курорта в курорт. Сам глава редко сопровождал жену и дочерей в их путешествиях. Человек занятой, большой делец, ворочающий миллионными предприятиями, то объезжавший свои хлопчатобумажные плантации в Египте, то налаживавший какое-то грандиозное сахарное дело в Индокитае, маркиз не мог, да и не имел времени гоняться за семьею. И несмотря на эти скитания, обе маркезины, Ливия и Маргарита, успевали, однако, воспитываться строго и тщательно не только дома, но и в католическом монастыре Сакр-Кэр под Парижем. И вышли стройные, высокие девушки, неглупые, славные, начитанные, с безукоризненным знанием шести европейских языков и такой же безукоризненной манерою держать себя. У маркизы в Риме на улице Четырех Фонтанов был свой палаццо. В Париже, на Елисейских полях, из года в год снималась квартира, и, кроме этого, кочевали они, в зависимости от сезона, с курорта на курорт, начиная с таких модных уголков, как Ницца, Остенде, Биарриц, и кончая такими скромными и полускромными, как Виареджио и Валомброза. Как-то неожиданно скончался маркиз, уже на перевале за шестым десятком, оставив свои миллионы и свои все плантации дочерям и жене. Дочери свято чтили память отца и — это было в духе их религиозно-монастырского воспитания — пожелали отслужить панихиду у гроба Господня. В результате — путешествие в Палестину, оставившее у обеих девушек впечатление мистической трогательной сказки. Спустя два года маркиза вышла вторично замуж. Вот почему на приветствие Криволуцкого она ответила ему с мягкой улыбкой: — Сколько лет мы с вами не виделись!.. Сколько воды утекло!.. Я теперь не маркиза Реале, а княгиня Долгошеева. — Вот как, это для меня новость!.. Поздравляю, княгиня!.. Обе маркезины, и старшая Маргарита, с правильными чертами мурильевской Мадонны, и младшая Ливия, своей чрезмерной смуглотою и резкостью крупных черт, напоминавшая скорее испанку, мило, по-детски улыбались Криволуцкому. Он помнил их такими забавными подростками, а теперь… С офицером, поручиком гвардейской конницы князем Солнцевым-Насакиным, Вовка был тоже знаком и в свои красные дни встречал его, еще кавалерского юнкера. Сестру его княжну Тамару он видел впервые, как и молодого штатского, оказавшегося знаменитым авиатором. Агапеевым. В круглых птичьих глазах Агапеева было что-то соколиное, так идущее к «человеку воздуха». Княгиня Долгошеева пригласила Вовку обедать в свою компанию. Криволуцкий заметил с первых шагов, что Маргарита и высокий стройный офицер в галифе, красивом мундире и с большим родимым пятном на щеке, ничуть его однако не портившим, — на положении жениха, да-да, так оно и есть, — и невесты. Это замечалось и в том, как их посадили рядом, и в том, как смущалась и краснела Маргарита, опуская свои темные, прекрасные глаза чистой, неискушенной девушки. Медлительной и как-то величаво-плавной в движениях Маргарите, младшая сестра была оттеняющей противоположностью. В Ливии, которую книжна Тамара за её чрезмерную смуглость ласково прозвала «рамонёром»[7], сидел пострелёнок. Здесь, в ресторане, на толпе, Ливия подтянулась, и только живая улыбка, да лукавые огоньки в глазах выдавали непоседливого постреленка. И оказалось, что все живут в «Семирамис-отеле». И княгиня с маркезинами, и Криволуцкий, и Агапеев недавно лишь вернувшийся из своих воздушных гастролей по Северному Алжиру. Все, за исключением княжны Тамары и её брата. Они жили в сорока минутах езды от города. Там стоял полк молодого князя. Там у них был старый отцовский дом, с фасадом и колоннами времён Империи. Получалось впечатление помещичьей усадьбы. Да это и была помещичья усадьба… Криволуцкий с первого же дня своего «превращения» очутился в обществе богатых, избалованных жизнью и, в сущности, праздных людей. И кругом такая баюкающая, «удобная» атмосфера. И даже смена блюд, и процесс насыщения, и глоток за глотком холодного искрящегося вина, — все это под разнеживающую томную музыку с истерической чувственностью плачущих скрипок… Маркезины Маргарита и Ливия — скромно и темно одетые, целомудренно пьют из больших тонких фужеров «ессентуки». Вина им не полагается. Да они и сами не любят вина, — эти монастырские воспитанницы. Княжна Тамара нет-нет и пригубит из своего бокала. Её удивительной нежности щеки пылают румянцем. А в зелёных, косовато, как у японки, прорезанных глазах с чуть поднятыми к вискам углами, вспыхивает что-то горячее и задорное… Агапеев украдкою смотрит на нее с молящей влюбленностью… Все лицо княжны Тамары — одна сплошная неправильность, и это не мешает ей быть очаровательной. Вернее, усугубляет это очарование. И за белую, упругую шейку, такую молочную и твердую, за японский разрез глаз и бездну во всем, какой-то особенной, бьющей по нервам женственности, способной отуманить и более крепкую голову, чем юного авиатора, ей можно простить и чуть вздернутый носик и пленительную неправильность черт. Её губы умеют быть влажными, как вынутый из воды коралл, а темно-темно рыжеватые волосы пышностью своей могут поспорить с густым природным плащом ароматных волн графини Тригона. Кстати, сама графиня здесь невдалеке, вместе с Прэном и еще каким-то громко и самодовольно хохочущим господином упитанного вида с таким чудовищным бриллиантом на мизинце, — лучи его разбрызгиваются синевою, желтизною и радугой чуть ли не по всему залу… Взгляды графини Тритона и княгини Долгошеевой встретились. Обе, пролорнировав друг друга, обменялись поклоном. — Кто это интересная дама? — спросил Криволуцкий. — Это графиня Тритона. Я познакомилась с нею этой зимою в Париже. Она была принята в лучшем обществе. Я ее встречала у принцессы Мюрат. Умна, эффектна, умеет одеваться и бесспорно красива. Этого у неё никто не отнимет… В салоне принцессы бывает довольно смешанное общество. Но попасть к ней, однако, не так уже легко… Кто муж этой графини Тригона и был ли у неё муж вообще — этого никто не знает. — Зачем ей муж, раз она так прекрасна! — улыбнулся Вовка. Княгиня и сама хотела улыбнуться, но у неё сделалось строгое лицо, и она показала своими южными глазами на дочерей. При них, мол, не следует поднимать таких скользких вопросов. И делаясь более приветливой, молвила, резко меняя тему: — А мои дочери сделали успехи в русском языке. С тех пор…. Читают, пишут и уже начинают говорить. Спросите их что-нибудь. — Как вам нравится Петроград? — обратился Криволуцкий к Маргарите. — Очинь хагоший гогод, — с какой-то особенно милой, ученической отчетливостью, мягко грассируя и конфузясь, ответила Маргарита. — Вот видите! — с гордостью воскликнула княгиня. — А теперь спросите что-нибудь Ливию?.. — Я еще очинь плехо гавагю по-гусски, — не дождалась вопроса Ливия, так же отчетливо и так же грассируя, как и сестра. Но вышло это у неё резче и тверже. Да и вся Ливия была резче и тверже Маргариты. — Княгиня, вы как-нибудь при случае будьте добры представить меня графине Тригона, — попросил Вовка. — Отчего же, с удовольствием. Это можно сделать у нас. Я хочу, провести летний сезон не здесь, и мы подумываем об отъезде… — Куда? — Сама не знаю, еще ничего не выяснилось… — И княгиня метнула взгляд по адресу занятых друг другом красивого, породистого кавалериста и вспыхивающей румянцем дочери. «Вероятно, не за горами свадьба», — решил Вовка. А за столиком графини Тригона говорили, в свою очередь о тех, кто сгруппировался вокруг княгини Долгошеевой. Что касается Флуга, еще не уехавшего и задержанного срочными — они всегда были у него срочные — делами, он интересовался одним только Агапеевым. — Обратите внимание, графиня, на этого молодого человека с птичьими глазами. Хотя лицо у него, как у девушки, усики едва пробиваются и ему всего двадцать четвертый год, это один из знаменитейших русских авиаторов. И не только превосходный лётчик, но и серьезный конструктор с солидной технической подготовкой. Он изобрел удивительной устойчивости аэроплан, поднимающий шесть человек и груз в три с половиною тысячи кило. Название этому аэроплану «Огнедышащий дракон». Он в самом деле огнедышащий, так как снабжен двумя митральезами, усовершенствованными опять-таки этим самыми молодым человеком… Не правда ли, господин Ландсберг?.. — Совершенно верно, — согласился упитанный обладатель чудовищного бриллианта. — Таким образом, этот мальчишка является творцом и хозяином чрезвычайно ценного секрета. Секрета, расшифровать который было бы желательно, и чем скорее, тем лучше. Наши цеппелины — детская забава в сравнении с «Огнедышащим драконом», который является настоящей воздушной крепостью и крепостью весьма боеспособной… Графиня, соблаговолите внимательно выслушать все, что я вам сейчас скажу… 7. Вокруг да около Флуг со своей опасливой повадкою хищника огляделся и продолжал тихо, чётким, выразительным, актёрским полушёпотом: — Я очень рад, графиня, что вы знакомы с этой княгиней Долгошеевой. У вас, оказывается, везде хорошие знакомства. Судя по тому, как она ответила на ваш поклон, эта почтенная дама наилучшего о вас мнения. Дамские поклоны — это целый ряд всевозможных оттенков… Итак, я рад этому обстоятельству… Завтра же вы попадете к княгине Долгошеевой — не правда ли?.. А следовательно, и в её кружок. Относительно авиатора Агапеева у меня имеются определенные сведения… Я интересовался и прошлым, и настоящим этого молодого человека… Он влюблён в эту княжну с японскими глазами. Едва ли я ошибусь, назвав их женихом и невестой. Но в его счастливом возрасте мы готовы растаять и обмякнуть перед каждой мало-мальски интересной женщиной… Два года назад в Черногории, когда этот самый юноша летал над Скутари и ссадил австрийского летчика, он готов был превратиться в послушный воск в пальцах командированной туда мною графини Пекано. Теперь эта раскаявшаяся Магдалина — жена видного французского офицера и уехала вместе с ним в Африку… Но мы найдём ее хотя бы в самой глубине Сахары и тогда… наступит час расплаты! Мстить мы умеем, как никто!.. — Лицо Флуга стало жестоким, и беспощадной тусклостью отливал его гнетуще-тяжелый взгляд… Он улыбнулся чисто механически, с участием лицевых мускулов, но без участия воли. — Однако перейдём от этого живого трупа к другой графине, более обольстительной — графине Тритона. Вот вам задача: вы прикидываетесь большой спортсменкой, и я должен получить от вас из рук в руки самые подробные чертежи «Огнедышащего дракона». Эта одна из нескольких задач, слышите? Графиня медленно, в знак согласия, молча опустила голову, поднесла к губам папиросу, и синеватая струйка дыма была ответом Флугу. Вскоре Флуг вместе с упитанным господином проводили графиню до лифта, а сами умчались куда-то в громадном, чёрном, сверкающем автомобиле. Утром Арканцев по телефону вызвал Криволуцкого к себе. — Как ты устроился, каковы твои первые впечатления и чем ты можешь меня порадовать?.. Хозяин и гость, ранний деловой гость, сидели в столовой. Арканцев перед министерством, куда он приезжал, минута в минуту к одиннадцати, пил свой утренний чай со сливками, намазывая маслом тоненькие, подогретые ломтики белого хлеба. — Хочешь, позвони — тебе нальют. — Нет, благодарствуй, я уже пил в отеле. — Как угодно… У меня осталось четверть часа, и я весь — слух и внимание… Доволен своим новосельем?.. — Очень! С первого же дня создался премилый кружок. У нас там целая колония. Встретил княгиню Долгошееву с дочерьми. — Знаю, — кивнул Арканцев. — Бывшая маркиза Реале. Я бывал у них в Риме. Прелестный палаццо на «Улице четырех фонтанов»… — Знаю, дальше… — Дальше… Познакомился со вторым мужем княгини — седой камергер, стройный, как юноша, несмотря на свои семьдесят пять лет. У него хрустальные глаза, когда-то красивые, а теперь — повыцвели… — Знаю… Но, послушай, Вовка, я побеспокоил тебя в такой ранний час вовсе не для того, чтоб расспрашивать о твоём времяпрепровождении. Я знаю, что ты интересный сорокалетний молодой человек и в русской колонии «Семирамис-отеля» твоя ассирийская фигура всегда будет желанным украшением… К делу, милейший, ближе к делу… — Изволь!.. Я познакомился с графинею Тригона. Очаровательная женщина. Её рот, губы — можно с ума сойти… — А ты не сходи!.. Возьми себя в руки и по возможности не выпускай ее из поля своих наблюдений…