Солнечная музыка Шорох, похожий на радиопомехи в приемнике или бесконечный накат волн на песок, непроизвольно наводил на мысль о полной затерянности среди бескрайнего хаоса и беспорядка. Звук продолжался более десяти минут, не меняясь. Всеобщее молчание нарушил президент России: – Я же говорил, что мы не сможем понять их музыку. – Слушайте! – вскинулся Клайдерман, указывая пальцем в небо, но все остальные далеко не сразу расслышали мелодию, которую давно уже уловил его тренированный слух. Простое сочетание всего двух нот, напоминающее тиканье часов. Эти сочетания повторялись через довольно продолжительную паузу. Затем подключилось другое созвучие из двух нот, и третье, и четвертое… парные музыкальные интервалы, непрерывно появляющиеся из хаоса, как светлячки в ночи. Затем родилась новая мелодия, из четырех нот. Все повернулись к Клайдерману, который внимательно слушал и, кажется, что-то понимал. А четырехзвучные музыкальные фразы все множились и множились. – Ну-ка! – вдруг воскликнул он, обращаясь к главам государств. – Давайте все мы постараемся запомнить такт из двух нот. – Все мировые лидеры послушно напряглись, каждый выбрал такт из двух нот и сосредоточил умственную энергию на том, чтобы запомнить его. – Отлично, – сказал через некоторое время Клайдерман. – Теперь сосредоточьтесь на фразе из четырех нот. Но побыстрее, иначе музыка станет слишком сложной, и мы уже не сможем различить отдельные созвучия… Да, вот это. Кто-нибудь слышит то, на что я намекаю? – Первая половина – это та пара нот, которую я запомнил! – объявил президент Бразилии. – А моя пара – вторая половина! – подхватил премьер-министр Канады. Стало ясно, что каждая музыкальная фраза из четырех нот состоит из двух предыдущих пар нот, по мере того как фразы из четырех нот множились, исполнение отдельных пар как будто прекращалось. Затем последовали фразы из восьми нот, аналогичным образом сформированные из наборов фраз по четыре ноты. – Что вы слышите? – спрашивал Генеральный секретарь тех, кто сидел рядом с ним. – Первобытный океан, озаряемый вспышками молний и отсветами извержений вулканов, и крохотные молекулы, слипающиеся в более крупные… конечно, это всего лишь игра моего воображения, – сказал китайский председатель. – Не ограничивайте свое воображение Землей, – вмешался президент США. – Объединение этих молекул может происходить в туманности, светящейся звездным светом. А может быть, это вовсе не молекулы, а ядерные вихри внутри звезды… Затем последовала пронзительная фраза из нескольких нот, которая повторялась, как яркая искра в тусклом хаосе. – А вот это, мне кажется, изображает фундаментальную трансформацию, – сказал китайский президент. Затем вступил новый инструмент – ровный струнный голос, похожий на скрипку, – который повторял нежную тень основной темы мелодии. – Это уже прямой намек на деление, – сказал русский президент. И тут же непрерывная мелодия скрипичного голоса стала плавно меняться, как мог бы, наверно, меняться свет, совершая криволинейное движение. Премьер-министр Великобритании повернулся к китайскому председателю: – Позаимствую ваш образ: в этом океане уже что-то плавает. В какой-то момент фоновая тема, о которой слушатели почти забыли, начала меняться. Вместо монотонного шума волн в ней теперь звучали неравномерные порывы шторма, обрушивающегося на голую скалу, но быстро перешедшие в ровное унылое завывание ветра. – Пловец попал в новую среду. На сушу, а может быть, и в воздух, – сказал президент США. Затем все инструменты на короткое мгновение заиграли в унисон, исполнив стремительное крещендо, дошли до ужасающей громкости, наводящей на мысль о гигантской природной катастрофе, а затем оркестр резко смолк, и остался только одинокий шум прибоя. В него понемногу начали вплетаться парные созвучия, которые постепенно становились все сложнее; первая часть повторялась… – Наверняка мы только что услышали великое вымирание, а теперь идет возрождение жизни. После еще одного продолжительного и напряженного процесса океанский пловец отважился испытать другую среду обитания. Постепенно мелодия становилась величественнее и сложнее, а интерпретация тем – все разнообразнее. Одни представляли себе реку, несущуюся вниз по склону, другие – продвижение великой армии по обширной равнине, третьи видели вздымающиеся во тьме космоса туманности, захваченные вихрем черной дыры, но все сходились на том, что музыка выражала какой-то грандиозный, эволюционный процесс. Тема развивалась очень долго, незаметно прошел час, и лишь тогда она наконец начала меняться. Мелодия постепенно разделилась на две соперничающие части, которые дико врезались друг в друга или перепутывались… – Классический стиль Бетховена, – заявил Клайдерман, который почти все время молчал, погрузившись в величественную музыку. – Как будто флот пробивается сквозь громадные морские волны, – сказал Генеральный секретарь. – Нет, – возразил президент США, мотнув головой. – Вы не правы. Ведь явно эти две силы, по существу, не отличаются одна от другой. Я думаю, что это битва, охватывающая целый мир. – Постойте! – вновь потерял терпение японский премьер-министр. – Неужели вы всерьез считаете, что способны постичь совершенно чуждое искусство? Вряд ли ваше толкование этой музыки может чем-то отличаться от рассуждений коровы по поводу лиры. – Я считаю, что в основе толкования ее сути мы правы, – ответил Клайдерман. – Математика и музыка – универсальные языки космоса. – Думаю, это нетрудно будет выяснить, – сказал Генеральный секретарь. – Сумеем ли мы предсказать тему или стиль следующей части? – Я думаю, – сказал после минутного раздумья председатель Китая, – что следующим будет выражение религиозного восторга, а мелодия будет обладать строгой архитектурной красотой. – Вы имеете в виду что-то наподобие Баха? – Именно. Так и случилось. Слушатели будто оказались в огромном храме, где отчетливо слышали эхо собственных шагов в этом великолепном пространстве, и преисполнились благоговейного трепета и даже страха перед всеобъемлющей силой. Затем сложная мелодия резко упростилась. Темы второго плана исчезли, и в бесконечной тишине раздалась серия коротких, четких ударов: один, затем два, три, четыре… А затем один, четыре, девять и шестнадцать… далее следовали все более сложные серии. – Это, вероятно, символизирует возникновение математики и абстрактного мышления, – предположил кто-то. Потом музыка сделалась еще более странной. Отдельные фразы из двух и трех нот на скрипке одинаковой высоты, но разной продолжительности звучания; затем глиссандо, повышение, понижение, а затем снова повышение. Политики внимательно слушали, и когда президент Греции сказал: «Это… похоже на описание основных геометрических фигур», у всех сразу же возникло ощущение, что они наблюдают за треугольниками и прямоугольниками, проносящимися в пустом пространстве. Хроматические переходы наводили на мысли об округлых объектах, овалах и идеальных кругах… Мелодия медленно менялась по мере того, как отдельные ноты, разделенные паузами, переходили в отрезки хроматической гаммы, но прежнее впечатление плавающих геометрических фигур осталось, только теперь они плавали по воде и их правильные поначалу формы искажались… – Раскрытие тайны времени, – сказал еще кто-то. Следующая часть началась с ровного ритмического боя, который повторялся циклами, сходными с дневным-ночным ритмом пульсара. Музыка, казалось, совсем прекратилась, остался только бой, эхом отдававшийся в тишине, но вскоре к нему присоединилась другая партия ударных, чуть более быстрая. Затем добавлялись все новые и новые ударные в разных ритмах, пока наконец все не слилось в великолепное тутти. Но на временной оси музыка была постоянной, как огромная плоская стена звука. Как ни удивительно, их интерпретация этой части оказалась единодушной: «Работа гигантской машины». А потом вступила новая нежная мелодия: хрустальный звон, изменчивый и сказочный, который контрастировал с глухой стеной, служившей для нее фоном, словно серебряная фея запорхала над огромной машиной. Эта крошечная капля мощного катализатора вызвала в железном мире удивительную реакцию: постоянный ритм начал сбиваться, а валы и шестеренки машины стали ощущаться мягкими и резиновыми, пока весь хор не сделался легким и воздушным, как песенка феи. Слушатели тут же принялись обсуждать новый музыкальный поворот. – Машина обрела интеллект! – Я считаю, что машины становятся все ближе к своим создателям. Между тем в симфонии солнечной музыки началась новая часть, самая сложная по композиции и самая трудная для понимания. Сначала фортепианный голос одиноко сыграл мелодию, которую затем подхватила и продолжила непрерывно увеличивающаяся группа инструментов. Мелодия развивалась циклично, усложняясь с каждым разом. Когда тема повторилась несколько раз, председатель Китая сказал: – Я представляю это так: мыслитель стоит на острове в море, созерцая космос. Камера отъезжает назад, фигура мыслителя в кадре постепенно уменьшается, и когда в поле зрения оказывается весь остров, он уже представляется не более чем песчинкой. Камера, между тем, выходит за пределы атмосферы, и сам остров все уменьшается, и теперь в кадре вся планета, а остров – всего лишь пятнышко на ней. По мере того как камера удаляется в космос, в кадр вплывает вся планетная система, а затем видна только звезда, одинокий сияющий бильярдный шар на фоне черного как смоль неба, и теперь уже планета океанов превратилась в песчинку… Президент США, внимательно слушавший его, поспешил развить образ: – …Камера удаляется со скоростью света, и вдруг оказывается, что то, что в нашей системе величин представляется огромным и безграничным космосом, – всего лишь сверкающая звездная пыль, и когда в кадр попадает вся галактика, то звезда и ее планетная система вовсе не видны, даже как песчинка. А камера продолжает удаляться на невообразимые расстояния, и в кадре оказывается скопление галактик. Мы все так же видим сверкающую пыль, но теперь каждая из пылинок уже не звезда, а галактика… – …И нашу галактику тоже уже не разглядеть, – подхватил Генеральный секретарь. – Но где же конец? Публика снова погрузилась в музыку, явно приближавшуюся к кульминации. Могучий разум музыканта вывел космическую камеру за пределы известного пространства, так что в кадре оказалась вся Вселенная, а скопление галактик Млечного Пути превратилось в пылинку. Слушатели напряженно ждали финала, но тутти оркестра внезапно оборвалось, оставив после себя только одинокое фортепиано (а может быть, и не фортепиано, а что-то похожее) – далекий и пустой звук. – Возвращение к мыслителю на острове? – спросил кто-то. Клайдерман покачал головой: – Нет, мелодия совсем другая. Тут снова мощно вступил космический хор, но почти сразу стих, сменившись соло фортепиано, которое довольно долго чередовало две мелодии. Клайдерман внимательно слушал, и вдруг его осенило: – Фортепиано играет обращенную тему оркестра! Президент США кивнул. – Пожалуй, точнее будет сказать, не «обращенная», а «отраженная». Космическое зеркало. Произведение определенно приблизилось к развязке, и теперь отраженная мелодия в исполнении фортепиано звучала на фоне оркестра, заметно отставая от него, но тем не менее образуя изумительную гармонию. Председатель Китая сказал: – Это напоминает «серебряный» стиль архитектуры середины ХХ века, когда здания стали полностью покрывать зеркалами, чтобы избежать воздействия на окружающую среду. Считалось, что отражения позволяют достичь гармонии с окружающим миром, а также способствовать самовыражению. – Да, – задумчиво ответил Генеральный секретарь. – Достигнув определенного уровня, цивилизация способна проявить себя через отражение в космосе. Фортепиано резко переключилось на неотраженную тему и теперь играло в унисон с оркестром. Солнечная симфония завершилась.