— Я — не ее хозяйка. А ее хозяйки я не знаю, может, она и вправду упрямая. Утро принесло мрачные новости. На Куприяновой губе нашли утопленника. Овчарка с Вассой завтракали, как всегда, в столовой и слушали разговоры. — Народу-то сегодня набилось, — заметила Овчарка, кивая на зальчик, — еле мы два места нашли, даже странно. — Известие о трупе всем аппетита прибавило, — отозвалась Васса. До них долетали обрывки разговоров: — А труп-то, говорят, весь зеленый… — Ага, сказали, взять ни за что нельзя — в руках разваливается… — Женщина… Сама утопилась, наверное. — Да нет, сказали, мужчина… — Мужчины-то не топятся… — Вот тебе и тихий-мирный островок… — И Балашову это совсем ни к чему… — Балашов — это местный начальник администрации, — сказала Овчарка. — Да, ему этого не надо, всех туристов такое распугает. После завтрака по пути домой они заметили Грушу. Она сидела на деревянном крыльце ментовки и увлеченно стучала по кнопкам ноутбука. — Приветик, — сказала Овчарка, подходя, — что новенького? Груша недовольно покосилась на Овчарку, пожала плечами и пробурчала что-то невразумительное, не отрываясь от экрана. — Да ты не бойся — ты же меня знаешь. Я не пишу статьи о секте каннибалов из Ясенева и о том, как отчим сорок лет подряд насиловал ребенка. — Из Бибирева, — буркнула Груша. — Что? — Я говорю, что секта каннибалов была из Бибирева. — Да хоть из Митина, все равно я этим не занимаюсь, и я тебе не конкурент. Ты у нас профессионал, мне в эту область нечего и соваться. Что, уже опознали утопленницу? — Какое там опознали! Там будто желе на берегу лежало. Ну, кое-что разобрать можно. Да мне никто ничего и не говорил, все, что знаю, так это то, что сама видела. Этот здешний ментовской капитан выпендривается, как будто он депутат какой-нибудь. Тут завтра знаешь что твориться будет? Понаедут отовсюду. Все-таки Каретную убили, а не кого-то. Надо успеть снять сливки. — А ты откуда знаешь, что Каретную? Груша закрыла ноутбук и впервые подняла глаза на Овчарку: — Я не слепая. Я с самого поезда с нее глаз не спускала. Одежда ее. Бабу с катера спихнули, это как пить дать. На острове я ее не видела, у меня привычка такая — все вокруг замечать. Из этого дельца столько выжать можно — не в сказке сказать. А тем более видно — Балашов команду дал, чтоб и слуха не было даже, что тут мокрухой пахнет. С такими бабками может распрощаться. Он и велел ментам так все сделать, чтобы косило под несчастный случай. Может, выпила баба. Поскользнулась, да и за борт. А я сама видела — у нее руки все синие. — Да мало ли что у трупа синее… — заметила Овчарка, — тем более что он лежалый. — Ты сама сказала, что я профессионал. Я столько трупов видела. Ты живых столько не видела, сколько я жмуриков. Вот недавно ездила. Пожар в Жулебине, вся квартира подчистую выгорела. В туалете женщина обгорелая, видно, сама туда забралась от дыма подальше. А руки черные у нее, у мертвой. Все думали — копоть это. А выяснилось, что прижизненная травма и бабу ту собутыльник порюхал из соседнего подъезда, а потом квартиру поджег. Ну вот, я на этого капитана наседаю, нет ли вероятности, что Шуру замочили. Он как заорет: «Ты что, хочешь, чтобы меня Балашов со свету сжил? У меня один зарезанный и так есть!» Вот какое дело. Это мне на руку — власти ради бабла преступление замалчивают. Да из этого можно грандиозный материальчик сделать, на несколько разворотов. Короче, мне никто сейчас никакой информации не дает. Пишу о том, что видела. — По-моему, только так и стоит писать, — заметила Овчарка. — Стоит, но надо все время правильно расставлять акценты, чтоб людям было интересней. Мне менты скажут: киллер дважды выстрелил в бизнесмена, а я пишу: бизнесмен, изрешеченный пулями, был найден своей невестой на площадке третьего этажа в луже крови. Или, к примеру, скажут, что собутыльники еще и глумились над трупом убитого приятеля. А я пишу: окосевшие бомжи расчленили труп и даже подумывали поджарить куски мяса убитого, потому что закуска у них вся вышла. — Ну и работка же у тебя, — сказала Овчарка, — хорошо, мы поели уже, а то что-то напрочь от таких речей аппетит пропадает. — А ты как думала. Это ты сидишь себе в теплой сухой редакции сытая и довольная, и тебя от слова «труп» мутит. У нас слабонервных не держат. Овчарка открыла рот, чтобы сказать, что совсем недавно она уже видела труп той же Шуры, и очень близко, и никакая она не слабонервная, но решила, что пусть ее лучше Груша считает лохушкой, безопасной для ее сенсации. Еще Груша рассказала о добытом ею списке того, что на трупе было надето и какие вещи обнаружили рядом. Она даже дала Овчарке почитать бумажку. Там упоминались белый костюм с вышивкой, нижнее белье, коричневые ботинки «Гуччи» и такого же цвета кожаный пояс, золотой медальон на шее, золотое же кольцо с платиной и даже плеер. Ни серебряного карандаша, ни органайзера на этот раз не было. Вероятно, их унесло водой. Жалко, что их нет. И еще жальче, что она тогда не смогла отстегнуть органайзер от цепочки и унести с собой! — подумала Овчарка. — Еще должен быть красный плед, она в нем тогда сидела на корабле. Но его, видно, унесло, — сказала Груша. Васса и Овчарка многозначительно переглянулись. — Вы, девочки, ничего особенного на корабле тогда не видели? — спросила Груша. Овчарка поняла, что Груша ничего не стала бы выкладывать им, если бы не рассчитывала получить от них какую-либо информацию. — Не знаю, — сказала Овчарка, — я все время в каюте сидела. Только когда уже подплывали, меня замутило и я наружу вышла. На корме я и не была. Я вообще думала, что Шура на берег сошла, как все. Мне, правда, тогда по фигу все было — очень уж скверно я себя чувствовала. — Полностью согласна с предыдущим оратором, — заявила Васса, — я тоже сидела внутри, а потом вышла вместе с Овчаркой, когда ей нехорошо сделалось. — Ясно. Придется всех, кто тогда был на катере, опросить. — И Груша вновь застучала по кнопкам, а подруги пошли своей дорогой. — Хорошо мы лохов разыграли, — заметила Овчарка, — эта Груша — девка настырная. — Зато у нас преимущество перед ней, — ответила Васса, — мы начали раньше и почти всех опросили. — Да, кроме монаха и этой бабы в платке. Овчарка уже привыкла жить на острове. Она заметила, что уже на второй день пребывания она стала говорить так же, как местные: «У нас на Бабьем». — Здорово было бы остаться тут насовсем, — сказала Овчарка, пока они с Вассой шли по дороге, по очереди пиная круглый камушек. — И что бы мы тут делали? — Ну, не знаю. Бросили бы интеллектуальный труд и стали бы работать физически. Как Лев Толстой. Открыли бы козью ферму. — Да кому она здесь нужна! Тут у всех свои козы. — Ну, еще чем-нибудь бы занялись. Не хочу я обратно в Москву. Знаешь, эта наша Москва — странное место. Всего только на неделю из нее уедешь, потом вернешься и сама себе начинаешь казаться какой-то деревенщиной и отсталой. Как будто за неделю в ней все поменялось — люди, мода. — Ага, я тоже замечала, — согласилась Васса, — здесь, конечно, летом хорошо, нет слов. А вот зима придет, море замерзнет, все туристы и паломники исчезнут, все заметет. Светло — три часа в сутки, вода в колонке, а до колонки идти с километр. Пока писаешь в сортире, и то закоченеешь. — Да, — вздохнула Овчарка, — если б не перспектива всю оставшуюся жизнь мыться из ковшика над тазиком, я бы осталась. Пыталась вот на днях над дыркой во дворе помыться. Так я туда майку уронила. Если бы не это все, перевезла бы сюда мать. А ты — Катьку. — Да, — сказала Васса, — вот я все думаю: приеду, все опять и навалится. Вся эта поездка — только так, отсрочка. — Так, Васса, я же тебе велела отдыхать и ни о чем не думать. Я все тебе помогу уладить, я же обещала. Я наизнанку вывернусь, но Катька с тобой останется. Чего этот твой к ней привязался? Зачем она ему, а? — Это ж ясно. Чтобы мне больней сделать. — Ну и сука. И почему все мужики такие суки? Знаешь, зачем они живут? Какая у них цель в жизни? Вот каждый утром просыпается и думает, что бы ему такое сделать, чтоб нам стало еще хуже, чем сейчас. Так и лесбиянкой недолго стать, честное пионерское! А знаешь, у меня недавно странное чувство такое было. Там, на горе с маяком, на смотровой площадке. Смотрю я вокруг, такой простор! И я подумала: как жаль, что я не девственница. Вот честное слово — хотелось снова девушкой быть, где-нибудь жить тут на отшибе, чтобы людей пореже видеть. Собаку завести, кошку, лошадь. — Да, ведь коза у тебя уже есть, — сострила Васса, — а что, очень все просто: едешь в Москву, в клинике тебя опять делают девушкой, продаешь квартиру и едешь сюда. — Не смешно, Васса. Это только все на словах просто. Ты же знаешь, что я о другом. И Овчарка так сильно поддала ногой камешек, что он улетел в придорожные кусты. — Да я поняла, Овчарка. Так просто, чтоб тебя отвлечь, сказала. Когда они вернулись домой, то увидели, что на крыльце примостилась неразлучная парочка — отец Панкратий и женщина в платке. — Вспомнишь дураков, они и появятся, — шепнула Овчарка Вассе, — чего это им надо тут? Наверное, хотят устроить суд инквизиции. Вид у Панкратия и женщины был виноватый. Отец Панкратий то краснел, то бледнел. Он рассказал Овчарке, что его духовный отец, старец из монастыря, приказал ему идти и просить у Овчарки прощения. — Он сказал: «Иди и помоги ей, чем можешь. Попросит что-нибудь рассказать — расскажешь ей как на духу». То же он и Кире сказал. А Юрик еще нам крикнул: мол, не поможете, не возвращайтесь — побью. Так Овчарка узнала, что женщину в платке звали Кирой. «Ну и выволочку старец ему устроил, — подумала Овчарка, — ишь как хвост поджал. Помогает мне этот старец, хотя меня и не знает. Почему? Я ведь и неверующая даже. И Юрик молодец — не забывает меня». Овчарка уселась на ступеньки и сказала: — Мне от вас ничего и не нужно. Я-то вас прощаю. Только трудно вам найти будет всех людей, которым вы нахамили за всю свою жизнь, и у них попросить прощения. Монаху таким флюгером быть не положено, я так думаю. То вы нормальный, то хамите всем. Если бы я верила в чудеса, то сказала бы, что вы демоном одержимый. Вы мне только расскажите все, что знаете о Шуре Каретной, с которой мы вместе плыли на остров. И Кира пусть расскажет. А потом идите, куда хотите, и уверены будьте, что все, что вам старец наказал, вы выполнили. Дереза подошла к Овчарке и легла у нее в ногах, как верная собака. Овчарка расспрашивала отца Панкратия, почесывая ей уши. — Вы Шуру Каретную знали? — Я ее живую только на катере и видел. Откуда я ее знаю, так сразу и не скажешь — я телевизор не смотрю, это дьявола оружие. Только один раз как-то у прихожан видел ее в этой возмутительной передаче. Так что когда на причале ее увидел, тут же узнал.