Парень, вероятно, всего на несколько лет старше меня, смотрел в мою сторону со смесью ужаса и непонимания. Хорошо, объясню более доходчиво. Я нависла над ним и заорала: – Пошел вон! – Я снова и снова ударяла ножкой стула по стене у него над головой. – Вали отсюда ко всем чертям! Прочь! Прочь! Прочь! – Какого хрена? – рявкнул он, быстро слез с кровати и начал суетливо собирать свои вещи. – Твою мать, что с тобой такое? – Ник, что ты делаешь? – услышала я вопрос своей матери, но проигнорировала его. Тяжело дыша, я сглотнула подступившую к горлу желчь. Камера, мужчины, наркотики… Чертова шлюха. Парень натянул джинсы, подхватил свою обувь, сдернул рубашку с кресла и пустился наутек из комнаты, напоследок одарив меня недовольным взглядом. Мама быстро надела ночную сорочку и халат, а я последовала за парнем, чтобы проверить, забрал ли он своего дружка. Тот начал подниматься с дивана, но я нагнулась и схватила камеру. – Эй, это наше! – крикнул тот, что помоложе. – Мы ей заплатили! Все, что там записано, принадлежит нам! Я стояла на месте, сжимая палку в кулаке, и с вызовом смотрела на них. – Гэбриэл, – медленно произнесла я, – Торренс. Парочка быстро обменялась взглядами. Их физиономии вытянулись. Именно. Это имя было полезно, когда требовалось. Эти мужчины понятия не имели, что моему отцу было плевать на то, чем занималась мать. – Пошли вон, – повторила я в последний раз. Они зашевелились, правда, не очень быстро. Взяли свои куртки, собрали наркотики и вышли за дверь. Уже выходя, парень снова сердито посмотрел на меня. – Она все равно оказалась не так уж хороша, – огрызнулся он, переведя взгляд мне за спину. Мужчины вышли в коридор, а я подбежала к двери и захлопнула ее. Услышав сзади шорох, резко обернулась и бросила ножку стула на диван. Мать, только что вышедшая из коридора, остановилась в гостиной. Ее красный шелковый халат достигал середины бедра, частично пряча розовую сорочку. Она грызла ноготь большого пальца; ее подбородок дрожал. – Для чего камера? – спросила я. – Мне нужны деньги. – Я даю тебе деньги. – Этого недостаточно даже для оплаты аренды! Глаза мамы наполнились слезами. Я подлетела к дивану и сбросила на пол новые подушки, которые она недавно купила. – Откуда тогда это дерьмо? – выпалила я, продолжив расхаживать по гостиной, отчего настенный гобелен и ваза, стоявшая на самом краю приставного столика, покачнулись. Развернувшись, я посмотрела на ее нарощенные ногти с французским маникюром и автозагар. Гэбриэл платил мне гроши, «женскую зарплату» по сравнению с тем, что получали Давид, Лев и Илья. Я вносила ренту и оплачивала коммунальные счета, а остаток отдавала матери, и каким-то образом обходилась малым! Почему она не могла? Чувствуя рвавшиеся из груди рыдания, я хотела просто придушить ее. – В мире миллионы других людей, и они как-то справляются! – выкрикнула я, подойдя к матери вплотную. Стены вокруг меня как будто сжимались. Все шло наперекосяк, я ненавидела свою жизнь. Ненавидела Дэймона, отца, Кая, всех. Мне хотелось впасть в спячку на целый год. Когда все наладится? – Он был прав, – процедила я, глядя на нее и вспоминая себя, когда со мной говорил Гэбриэл. – Ты просто жалкая шлюха и наркоманка! Что ты будешь делать, когда никто не захочет платить за твое старое изношенное тело? Твои сиськи и так уже свисают до колен! Она дала мне пощечину, отчего моя голова метнулась вправо. Я шумно втянула воздух и оцепенела. Жгучая боль, словно от змеиного укуса, распространялась по щеке, становясь все сильнее, и я зажмурилась. Господи. Мать никогда меня не била. В детстве, возможно, мне иногда доставались шлепки – я этого не помнила, – но она никогда не била меня по лицу. Я медленно повернула голову и увидела боль в ее покрасневших глазах. Целое море боли. Мама стояла, закрыв рот рукой. Не знаю, была ли она шокирована своим поступком или огорчена тем, до чего мы дошли. Глядя в пол и чувствуя, как по щеке покатилась слеза, я сунула руку в карман, достала шестьдесят четыре доллара, собранные зажимом для денег, подошла к столу и бросила на него купюры. – Это все, – отрезала я, мысленно пообещав себе, что сегодня она в последний раз получит от меня хоть что-то. Хотя знала, что завтра, скорее всего, опять добавлю немного, «чтобы хватило на несколько дней». А на следующей неделе принесу еще больше. Я всегда возвращалась. Что мне оставалось делать? Я не хотела, чтобы моя мать жила на улице, потому что несмотря ни на что ее любила. Не обращая внимания на тихий плач и мамино лицо, уткнувшееся в ладони, я открыла входную дверь. – У тебя есть деньги на еду? – спросила она. Я усмехнулась и указала на бонг: – Сделай пару затяжек. Тебе станет все равно. Захлопнув за собой дверь, я выдохнула и закрыла глаза, пытаясь подавить душившие меня рыдания. – Я важна, – прошептала себе под нос. Слезы скатывались по щекам, но я заставила себя отмести сомнения. Отмести подозрения, что меня использовали. Нет. Нет, отец с каждым днем нуждался во мне все больше. Дэймон никогда не пользовался мной. Он хотел, чтобы я была счастлива. Знаю, что хотел. И когда-нибудь это случится. И если я перестану заботиться о маме, кто взвалит на себя эту ношу? Я была нужна и полезна. От меня не избавятся, как от нее. Они не поступят так со мной. Кто будет делать для них то, что делала я? Камера хрустнула в моем кулаке. Каждая мышца лица ныла от сдерживаемых рыданий, потому что я больше не верила своим собственным словам. О боже. Я сорвалась с места и побежала. Перед глазами все поплыло из-за нахлынувших слез. Меня ждала мамина судьба. Месяцы превратятся в годы. У людей вроде меня никогда ничего не получается. Она умрет в этой квартире, а я умру в этом городе такой же глупой, необразованной и бедной, какой была сейчас. Спустившись по лестнице, я вырвалась на улицу. Холодные капли дождя падали на лицо, словно льдинки, принеся долгожданное облегчение: казалось, от всех этих переживаний моя кровь превратилась в расплавленную лаву. Я судорожно втянула воздух, а затем рванула вперед по тротуару, лавируя между людьми, спешившими на работу. Я не знала, куда идти, просто хотела выбраться отсюда. Подальше от этого места, как можно быстрее. Бежать, бежать, бежать… И я побежала. Дождь барабанил по асфальту. Опустив взгляд и несясь по улице, я не видела ничего, кроме ног прохожих. Машины сигналили, но я не смотрела, кому. Мои армейские сапоги промокли – не удивительно, ведь шнурки опять были не завязаны, а шапка, потяжелевшая от воды, вскоре практически прилипла к голове. Разбрызгивая лужи, я ощущала, как моя одежда все больше липла к коже, и вытерла капли дождя с лица. Ливень падал стеной, видимость была не дальше пяти метров. Но я не остановилась, а продолжала бежать; мне было плевать, даже если впереди в любую секунду меня мог ждать обрыв или столкновение с вынырнувшей из тумана машиной. Это они во всем виноваты. Дэймона арестовали из-за брата Майкла. Слава богу, он был мертв, иначе я бы сама его прикончила. Если бы не вмешательство младшего Криста, Дэймон уже окончил бы колледж, и мы бы сбежали. И остальные… Мой брат готов был броситься под пули ради своих друзей, но они, не колеблясь, выбрали Эрику Фэйн. Годами он прикрывал их, а они избавились от Дэймона, словно от ненужной вещи, и даже не попытались бороться за него. Послышался пронзительный гудок. Я подняла свои утомленные глаза и поняла, что нахожусь на тротуаре моста. Переведя взгляд на реку, увидела буксир, тянувший баржу вниз по течению. Звук его туманного горна вновь разнесся эхом среди грозовых туч. Взглянув на камеру, которую до сих пор сжимала в руке, я замахнулась и швырнула ее в воду, казавшуюся почти черной. Та сразу же пошла ко дну. Я закрыла глаза и покачала головой. Мне была ясна позиция Дэймона, потому что я знала, сколько страданий он перенес. Я понимала ход его мыслей. Дома моего брата никто не любил. Наш отец был тираном, а его мать… Она терроризировала Дэймона. От воспоминаний обо всем, что происходило в той башне, меня затошнило, и я застонала. Он не хотел мне ничего показывать, а она не знала, чему я стала свидетельницей. Из-за этого Дэймон собственнически относился к тому маленькому кругу хороших людей, что присутствовали в его жизни. Ко мне, к своим друзьям… Любой, кто нам угрожал, автоматически превращался во врага. Поэтому он ненавидел Эрику – или Рику, как все, похоже, ее называли. Дэймон был неправ, но я понимала, что им двигало.