Глава вторая Шланги уже протянули во все дома, оставалось дождаться, пока заполнятся баки. Вода текла медленно, так что операция продолжится и ночью. Стало совсем жарко, матросы вернулись на борт, и после утренней суматохи деревня теперь казалась ещё более пустынной. Терраса бара пустовала, если не считать Лалаги и Ирен, которые сидели за столиком и читали в каком-то дамском журнале статью о новых достижениях хирургии. Там говорилось, что скоро будут с лёгкостью пересаживать от одного человека другому самые разные органы тела, а не только роговицу, как героический священник дон Ньокки, посвятивший жизнь помощи детям, которые потеряли ногу или руку под бомбёжками во время войны. Возможность трансплантации очаровала Лалагу, но у неё сразу же возникло множество вопросов. Прежде всего: почему дон Ньокки пожертвовал роговицу, а не руку или ногу, хотя именно их не хватало его подопечным? Затем: что же такое человеческое тело – всего лишь машина, части которой легко заменить, когда они испортятся, или всё-таки каждая часть содержит в себе личность владельца, его чувства и эмоции? Ей было трудно думать о своём «я», не имея в виду себя целиком. Если ей по очереди пересадят, например, все конечности и органы Ливии Лопес, останется ли она самой собой или станет Ливией? И есть ли части тела, которые управляют всеми остальными и определяют, что ты – это ты, а значит, их нельзя заменить, не став кем-то другим? Может, голова или даже просто один мозг? Правда, многим глупым людям не помешал бы новый мозг – например, Ливии Лопес. – А если бы можно было пересаживать себе лицо, – спросила Ирен, – на кого бы ты хотела быть похожей? Я – на Одри Хепберн. Хочу такие глаза и волосы, как у неё в «Сабрине». Сам фильм она, понятно, не видела (откуда же в Портосальво кинотеатр?), только фотографии в «Эпохе». Забавно, что Ирен собиралась стать актрисой, хотя за всю жизнь сходила в кино всего три-четыре раза, а телевизор и вовсе никогда не смотрела. – Дурочка ты, – отвечала подруга. – Достаточно просто подстричься под неё в парикмахерской. Вот я хотела бы глаза, как у Марчеллы Мариани. – А я тогда – как у Сорайи[6]. – Но они у неё такие грустные! – Это сама она все время грустит, бедняжка, потому что не может подарить шаху наследника. А глаза у неё чудесные. Поняв, что увязли в споре, они перевернули страницу, попали на колонку советов по нанесению грима или, по-французски, макияжа, и сразу поняли, что если хочешь глаза, как у Сорайи, не нужно трансплантации – достаточно лишь немного теней для век и чёрного карандаша. – Мать говорит, если увидит меня накрашенной, отвесит сразу четыре пощёчины, – вздохнула Ирен. Лалаге мать ничего подобного не говорила. Но все Пау, как и все Марини, понимали, что до восемнадцати лет красятся, да и после ходят сильно накрашенными только вульгарные простолюдины. Они даже обесцвечивают волосы маленьких детей, чтобы сделать их блондинами. Вот Тильда – натуральная блондинка: сейчас, когда она загорела, самые тонкие волоски у неё выглядят совершенно белыми, не то что торчащие тёмные корни у этих пергидрольных убожеств. И тут, как на помине, вдали показалась Тильда «из плоти и крови». «Похоже, сегодня свидание оказалось короче, чем обычно», – злорадно подумала Лалага, глядя, как она направляется в их сторону. – Ну и жара! – фыркнула девушка, опускаясь на стул рядом с ними. – Уже нагулялась? – спросила Ирен: работая в баре, она привыкла проявлять вежливость, да и по природе своей всегда старалась успокаивать начинающийся шторм, что бы по этому поводу ни думала Лалага. – Да, хватит на сегодня. А вы чем занимаетесь? Узнав, что они листают журнал, Тильда высказала своё мнение о нескольких фотографиях. Вела она себя вполне дружелюбно и естественно – те, кто не был с ней знаком, наверняка посчитали бы её вполне приятной и компанейской девушкой. «Наверное, хочет попросить прощения», – подумала Лалага. – Ирен, а почему бы нам не послушать музыку? Я могу научить вас танцевать, – предложила Тильда. Ирен поставила пластинку, сделав потеши, чтобы не беспокоить соседей, отдыхавших после обеда. Зазвучало аргентинское танго. Тильда встала и обняла её за талию. – Я поведу, а ты следуй за мной. Следи за ногами. Раз-два, раз-два-три... Нет, не так... Расслабься, ты слишком напряжена. И у Ирен, которая с Лалагой и трёх шагов не могла сделать, не споткнувшись, вдруг стало получаться – может быть, потому, что Тильда была выше ростом и вела очень уверенно. Но тут появились три моряка. Глава третья Взрослые, но ещё молодые и, как один, красивые, будто актёры: загорелые, элегантные, в безупречно сидящей форме с блестящими пуговицами. По случаю летней жары они надели короткие, по колено, брюки, из-под которых виднелись икры (настолько загорелые, что волос почти не было видно) и белые носки. Один из троих был капитаном танкера. Они зашли в бар, чтобы купить сигарет. И Лалага, и Ирен, наверное, уже видели их раньше, но по молодости лет не обращали внимания, поскольку не могли оценить мужской шарм. Теперь же, видимо, подруги несколько подросли – иначе объяснить произошедшее будет непросто. Три офицера не замечали девочек, пока не вошли на террасу и не услышали музыку, а заметив – рассмеялись, но по-доброму, без издёвки. Совсем не так, как Альфредо Понти, который надувал щеки только лишь потому, что ему уже исполнилось шестнадцать. Младший из офицеров, рыжеволосый и похожий на американского актёра Расса Тэмблина, не говоря ни слова, взял Тильду за руку, осторожно оторвал от Ирен и, приобняв за талию, повёл танцевать. Другой, с нашивками лейтенанта, точно так же приобнял Ирен. Она не посмела отказать и только смущённо хихикала. А Лалага с капитаном смотрели друг на друга, не зная, что им делать. Лалага немного стеснялась своей позы (она сидела, закинув одну ногу на подлокотник барного стула) и своей совершенно детской одежды: полосатой рубашки и красных шорт; волосы с одной стороны лба закреплены заколкой с утёнком Дональдом. Капитан же, напротив, стоял навытяжку, подавляя её своим ростом. Выглядел он озадаченным, но при этом дружелюбным и весьма энергичным, и напоминал Тайрона Пауэра. А ещё капитана Контериоса из комиксов в журнале «Малыш», который всегда ходил с попугаем на плече и золотым кольцом в ухе, как у пиратов. Когда-то Лалага даже влюбилась в капитана Контериоса, потому что считала, что тот на самом деле существует: она была тогда настолько маленькой, что не отличала рисунки от фотографий. Кольца в ухе у капитана танкера не было, но он усмехнулся, как Контериос, и посмотрел ей в глаза: – Как тебя зовут? – Лалага. Ну вот, сейчас он, как и все остальные, наморщит нос и переспросит: «Как-как? Что-то я не расслышал. Что это за имя такое?». Но глаза капитана вдруг блеснули, как будто на ум ему пришло что-то приятное. – А, точно, Кардуччи! – воскликнул он, чуть помедлив, словно припоминая, и начал читать наизусть: – «Я знаю, Лалага, что скрыто в твоём сердце, и как потери твой туманят взор...» Лалага покраснела, а капитан продолжал: – Но ещё до Кардуччи Гораций писал: «Dulce ridentem Lalagen amabo, dulce loquentem»[7]. – Это всё дедушка, – сказала Лалага, которая, разумеется, не раз слышала, как дед декламировал эти стихи и всегда добавлял: «Вот почему я выбрал это имя». – Молодец дедушка. А ты знаешь, что это значит? – Что она очаровательно смеётся и очаровательно говорит. – А ты? Ты такая же, все делаешь очаровательно? Лалага снова покраснела. Ей никогда не хватало смелости произнести одно из этих слов: amabo, любить. Она хотела спросить капитана: «А Вас как зовут?», но и на это ей не хватило смелости. Две другие пары продолжали танцевать: они топали ногами, запрокидывали партнёрш, кружили их, как в каком-то сумасшедшем акробатическом этюде. Тильда и Ирен, найдя со своими кавалерами общий язык, уже хохотали во все горло. Капитан Контериос протянул Лалаге руку и помог подняться: – Может, мы тоже потанцуем, очаровательная смешинка? К счастью, в интернате они с Габриэлой в совершенстве изучили все фигуры танго. Из трёх девочек она была лучшей партнёршей, хотя капитан, конечно, не мог этого знать. Пока они танцевали, Лалага чувствовала тепло его руки на талии, его дыхание на щеке, когда он прижимал её к себе. Сколько у них лет разницы? Конечно, безумно много. Но разве это помешает им пожениться? Капитан на борту своего судна представляет государство, а значит, может зарегистрировать брак. Только вот как насчёт своего собственного? Или придётся просить лейтенанта, того, что танцевал с Ирен: ведь он, наверное, первый помощник? К сожалению, пластинка уже почти закончилась. Когда музыка прекратилась, три пары остановились, тяжело дыша – ещё бы, танцевать в такую жару! – и Пьерджорджо, незадолго до этого выглянувший из-за двери и внимательно оглядевший всё происходящее, крикнул: – Ирен, зайди-ка внутрь! Видимо, он хотел занять сестру какой-то работой. Ирен пошла за ним во двор, где стояли ящики с пивом. А на террасе офицеры, смеясь, утирали пот. Младший из них поклонился Тильде и приложил руку к груди: – Спасибо за танец, синьорина. – П-пожалуйста, – пробормотала, запинаясь, Тильда. Лалага не знала, что сказать своему кавалеру, и смущённо опустила глаза. К счастью, капитан лишь ласково потрепал её по щеке, бросил: «Ну, пока», – и, не дожидаясь ответа, вошёл в бар вслед за остальными. А кузины, смеясь, двинулись вниз по ведущей в порт лестнице между двумя рядами пыльных олеандров. – Как зовут твоего кавалера? – спросила Лалага. – Ну... Он мне не сказал. Думаешь, меня это заботит? – устало ответила Тильда. Но потом она слегка оживилась и во всех подробностях рассказала, что в этот день Джорджо смог побыть с ней в форте всего несколько минут, потому что Джакомо, ожидавший его в лодке, хотел вместе с Пьетро попасть на танкер. – Он знает матроса, который проведёт их на борт, черт бы его побрал! – злилась Тильда. – Чёрт бы побрал весь этот танкер вместе с экипажем! Да-да, и не смотри на меня так. И этих трёх танцоров тоже! Ещё скажи, что тебе есть дело до таких стариков! Глава четвертая