Дом похож на огромную пустую пещеру с единственным теплым местом; кухня — его сердце, где пульсирует жизнь, где есть свет, здесь подруги смеются, шутят, разговаривают, едят. Дом шпионит за ними из полутьмы залов и, притаившись, ждет. Суббота, 21.00. Мария-Луиза Всему виной Дэда. Если бы она не была столь предвзята к той истории с вином и не контролировала бы ее, как алкоголичку на последней стадии, всякий раз, когда они садились за стол, и в довершение ко всему не сбежала бы, оставив ее одну, и не обидела бы… Если бы всего этого не случилось, тогда, может быть, Марию-Луизу и не переполняло бы сейчас чувство ущербности и мщения, и тогда, возможно, она бы не стала так слишком усердствовать с выпивкой и не оказалась бы в перерыве между поеданием второго блюда и салата откровенно пьяной. И тогда, подумав хорошенько, Мария-Луиза рассказала бы кое-что о тех вещах, которые ее смущали, но теперь она заговорила совсем о другом, будто бы у языка была своя собственная жизнь. Например, о проблеме негров. Как это ей пришло в голову заговорить о них, она даже и не помнила. Кто-то, возможно Тутти, что-то сказал по поводу незаконной эмиграции, кто-то, может быть Лючия или Джованна, заговорил о появляющихся новых рабынях, домработницах или цветных проститутках, которых всячески эксплуатируют коварные белые хозяева, и она тут же вовлеклась в эти разговоры, готовая к бою с наполненным бокалом. — То есть не то чтобы я была против них, но все это вызывает слезы… — Против них — кого? — Голос Лючии прозвучал на несколько порядков явно холоднее. Ей бы, Марии-Луизе Скарелла, защитнице проигранных и непопулярных судебных дел, мгновенно прикрыть свой несносный рот. Но нет. — Они — это негры, цветные или как ты их называешь. Возможно, это прозвучит парадоксально, но вы когда-либо задумывались о том, что негры должны были бы быть благодарны рабству, вы думали когда-нибудь об этом, а? — И она опрокинула бокал великолепнейшего вина. Ужас, растерянные взгляды, кто-то, наверное Аманда, попытался изменить тему разговора: — «Amistad» — замечательный. Правда? Вы его видели? Мария-Луиза невозмутимо ответила, что она нет, не видела, и продолжила: — Если бы не было того периода работорговли, то сегодня все негры так бы и жили в Африке и сражались с обезьянами из-за кокосовых орехов. Это явно парадокс, но кто мне скажет, что это не так. Посмотрите, как дерутся между собой те, кто там остались. Да они до сих пор танцевали бы вокруг костров, прикрываясь вместо одежды листьями, подумайте только, а так они теперь живут в Америке! Мария-Луиза все отчетливо осознавала, с ужасом отмечая про себя, что происходило, но ее язык явно жил своей жизнью и следовал своей особой логике. Сидящая от нее справа Джованна или Лючия, скорее Лючия, прошептала очень слышно: — И эта одна из наших воспитательниц? Одна из тех, кому мы доверяем наших детей? Аманда не осталась у нее в долгу: — Помолчи, поскольку у тебя нет детей, к тому же не видишь, что она отъехала? Тутти, сидящая напротив, была в шоке и смотрела на Марию-Луизу в упор так, как смотрят на тех, кто вначале кажется нормальным, а потом вдруг не в меру неожиданно пьянеет тут же, на глазах у всех. — Как много всяких историй про негров-инвалидов, а потом вдруг появляется кто-нибудь не такой, как все, и мы первые начинаем обижать его. Именно здесь, помните, в этом доме… Вы ведь не могли все об этом забыть, так же, как и Дэда. — Последнее слово Мария-Луиза произнесла, всхлипывая. У нее начала кружиться голова, все вокруг поплыло и закружилось: свет, бокалы, скатерть, лица, глаза. Глаза. Глаза Аманды смотрели на нее внимательно, напряженно, почти сочувственно, глаза той, которая о чем-то задумалась, но, может, я, Мария-Луиза, поняла, о чем она хотела сказать. Это были глаза, наполненные отвращением, веселящиеся, саркастические, изумленные. — Извините, извините, я чувствую, что мне сейчас станет плохо, о боже, меня сейчас вырвет, извините. И пока Мария-Луиза резко встает из-за стола, переворачивая стул, она видит на дне глаз одной из своих подруг что-то, что та пытается всеми силами скрыть, что-то, что никто не должен был бы видеть. У Марии-Луизы мурашки побежали по телу, но ей нужно срочно убежать, ее вот-вот вырвет. Чуть позже она забудет этот неуловимый прячущийся взгляд, который она рассмотрела в черную дыру ада. Суббота, 22.00. Джованна После того как Мария-Луиза убежала, все вышли из-за стола как по команде, как будто бы ни у кого не было желания ни с кем общаться, но потом они опять собрались, делая вид, что им приятно находиться вместе. Джованна последовала примеру Лючии, и, будто сговорившись, они начали убирать посуду со стола, складывать в мойку и мыть. Лючия мыла посуду, Джованна ее вытирала. Делали они это молча, общаться не хотелось. Джованна устала говорить, ей просто была необходима компания. Они быстро справились с мытьем посуды, поставили все на свои места, накрыли стол для предстоящего завтрака, правда, на одну персону меньше. — Странная штука приключилась с Дэдой, не так ли? Уехать вот так, не оставив даже записки. — Лючия села, закурила сигарету, лицо ее было спокойно. — Я плохо знаю ее привычки, возможно, для нее это нормально, в порядке вещей, так и должно быть… — Нет, что ты, она такая формалистка. Не обижайся, я подобное могла бы ожидать от тебя, но от нее? Я просто не верю этому. Меня это беспокоит, не знаю почему, я чувствую себя не в своей тарелке. — А я неуютно себя чувствую с того момента, как сюда приехала. — Ты? Почему? Лючия прелестна тем, что с ней можно было поговорить. Она была спокойна, создавалось впечатление, что она ни в чем тебя не осуждает. Джованна забыла эту ее характерную черту. — Видишь ли, я ощущаю многие вещи. — Что именно? — Лючия выдохнула дым сигареты, глаза ее сузились и заблестели. — Я ощущаю то, что случились в этом доме, чувствую прошлое, у меня развито чувство предвидения, понимай это как хочешь. Со мной подобное уже случалось несколько раз, но сейчас я предчувствую более худшее. С того момента, как я сюда приехала, меня не покидают видения и кошмарные ощущения. Мы в опасности, таится что-то плохое в этом доме, здесь чувствуется присутствие людей, которые здесь страдали и умерли, и они не упокоены. — Джованна сказала это на одном дыхании, немного задыхаясь, не сводя глаз с Лючии, которая продолжала курить. Потом Лючия раздавила окурок в пепельнице и посмотрела на Джованну: — Сама же знаешь, что ты немного неуравновешенная. Правда, Джованна? Сделай себе чай из ромашки и не думай больше об этом. Лючия ушла, а Джованна посидела еще немного одна. Она на какой-то момент совсем забыла, что Лючия работала судьей. Она не сочувствовала тебе, просто выносила приговор. Коридоры узкие, на стенах развешаны маленькие картины, которые никто никогда не удосуживался хорошенько разглядеть, на картинах лица бледно-желтого цвета и изображения женщин с темными глазами и жестким взглядом. Из коридора расходятся двери в разные комнаты, в которых кто-то читает, кто-то спит, кто-то вспоминает, а кто-то вот-вот умрет. Ты посмотрела на них. Ты заглянула на дно их глаз, стараясь добраться до самой глубины их воспоминаний, но ни одна не оправдала твоих надежд. Они спят, ни о чем не ведая, а между тем их время неумолимо истекает. Ты спрашиваешь себя, как это ропот прошлого от этих стен, который ты так хорошо слышишь, не всколыхнет в них воспоминаний. Звук этих стен вместе с вашими голосами в тот приезд эхом звучит в твоей голове, а иногда заглушает ваши слова. Ты заглянула им в лица, но они ничего не прочли в твоих кровавых взглядах, прячущихся под полуприкрытыми веками, иначе они бы, вопя, разбежались в разные стороны. Они все те же, как и тогда, и Рита была права, они — дикарки. Ты убьешь их одну за другой. Суббота, 23.00. Мария-Луиза Весь ее стыд ушел вместе с рвотой. И теперь, обессиленная, она хотела лишь забраться в постель, под тяжелое стеганое одеяло, и спать, не видя никаких снов. Но в засаде, под лестницей около туалета, в котором она укрылась, ее ждала Тутти. У Марии-Луизы не было сил сопротивляться ей. И она позволила проводить себя наверх, помочь выдавить зубную пасту на щеточку, снять туфли и надеть ночную рубашку. И все это молча, без слов. Когда, свернувшись калачиком, она уже лежала на свежих простынях под теплым стеганым одеялом, ей удалось посмотреть Тутти в лицо и прошептать «спасибо». — Ты переживаешь? Я знаю, что, случись подобное со мной, ты поступила бы точно так же, — ответила Тутти, думая, что она никогда не попала бы в подобную ситуацию. Мария-Луиза закрыла глаза и вытянулась. Несмотря ни на что, чувствовала она себя лучше. Тутти внушала такое же доверие, как хорошая домработница. — Я сожалею о том, что случилось. Извинись за меня перед другими, я не знаю, что на меня нашло. Этот ответ был вполне уместен: без сомнения, ты не закоренелая пьяница, это всего лишь случайность, которая больше не повторится. — Не беспокойся, этот дом на всех нас начинает действовать каким-то странным образом. Представь себе, сегодня после обеда захожу в гостиную и нахожу Джованну, сидящую в одиночестве в темноте, и она с таким ужасом в глазах посмотрела на меня, будто бы я пришла, чтобы перерезать ей горло. Не знаю, как долго она там до этого находилась, но клянусь, что на меня это произвело впечатление. А потом, во время ужина, ты заметила, как она отстраненно вела себя? Она точно со странностями, у нее с головой не все в порядке. Мария-Луиза благодарно кивала головой, а Тутти болтала и болтала без умолку, покачиваясь в ритм своим убаюкивающим словам. — …А к тому же еще Дэда, я надеюсь, что ты не думаешь, что она сбежала из-за той мелкой ссоры между вами в бассейне… — И что ты знаешь о нашей ссоре? — Мария-Луиза, подскочив, села на кровати. — Мне о ней рассказала Лючия. А что в этом плохого? Ты не должна чувствовать за собой никакой вины, она же не из-за этого уехала.