Такие вопросы задавал себе мысленно дон Луис. Эта непонятная работа интересовала и беспокоила его все больше и больше, что не мешало ему, однако, с совершенно равнодушным видом следовать за доном Горацио по извилистым путям лагеря. Меньше чем за двадцать минут всадники очутились у руин и остановились у входа в дом. Капитан свистнул. Появился пеон. — Вот мы и прибыли, кабальеро! — сказал испанский офицер дону Луису. — Бросьте поводья этому плуту, он позаботится о лошади, а также отнесет ваш плащ в комнату. Прошу вас за мной! Молодой человек выполнил все это с видом крайней усталости. Он, конечно, не ощущал никакого утомления, но приходилось играть взятую на себя роль. Дон Луис уже готов был войти в дом, как вдруг дон Горацио положил ему руку на плечо, наклонился к его уху и сказал с некоторым замешательством: — Одну минуту, кабальеро! Мне нужно сказать вам несколько слов. У каждого в этом мире бывают дела, которые касаются только его одного. Вы это знаете так же хорошо, как и я, поскольку вы сами хотите остаться неизвестным. Что бы вы ни увидели и ни услышали у меня, обещайте не вмешиваться. Дон Луис отступил. — Позвольте, капитан! — сказал он. — В таком случае, я должен поставить вам условие. — Условие? — удивленно произнес испанец. — Ну хорошо. Какое? Говорите! — Я ничего не увижу и не услышу, если только не будет затронута моя честь. — Что вы хотите этим сказать? — Только то, что говорю. Ничего другого. Прошу вас, не придавайте моим словам смысла, который я не придаю сам. Капитан очень серьезно и внимательно посмотрел на своего гостя — лицо молодого человека было холодно и бесстрастно. Тогда испанец, пожав плечами, пренебрежительно улыбнулся и, приняв прежний тон, сказал: — Войдите и действуйте по своему усмотрению. Вы — мой гость и, следовательно, полностью свободны. Кроме того, мне все безразлично. Они вошли. Если внешний вид развалин оставался неизменным, то внутри стены, побеленные известью и украшенные картинами кричащих тонов, пол, покрытый узкими циновками и очищенный от веками скопившегося ссора, разрозненная мебель в виде гамака, открытого буфета, стола, шкафиков, — все это свидетельствовало об усиленных попытках хотя немного придать комнате жилой вид. На дворе была ночь. Дымящиеся светильники на столе и несколько факелов, прикрепленных к стене железными кольцами, освещали эту большую комнату неверным, дрожащим светом. Скромное угощение состояло из нескольких блюд с овощами и дичью, расставленных со строгой симметрией, так любимой испанцами. Кроме блюд с яствами, на столе стояли глиняные кувшины с водой и неполная бутылка водки. — Прошу вас, будьте гостем! — любезно сказал капитан, указывая молодому человеку на кресло. — Раз уж вас мучает такой зверский голод, садитесь и принимайтесь скорей за еду. Они сели друг против друга. Но в тот момент, когда капитан протянул руку к блюду с мясом, желая радушно предложить его своему голодному гостю, дверь открылась, и в комнату вошла молодая метиска. — Сеньора донья Линда Морено! — доложила она и отошла в сторону, давая дорогу хозяйке. Вошла донья Линда; у нее был очень серьезный и даже величественный вид. Мужчины встали. Дон Луис вежливо поклонился молодой девушке, подал ей руку и проводил к столу. Что же касается капитана, то неожиданное появление доньи Линды и смутило его, и вызвало досаду, очень заметную, несмотря на усилия ее скрыть. Донья Линда была бледна; ее глаза, покрасневшие от слез, свидетельствовали о глубоких, но мужественно переносимых страданиях. Она поблагодарила молодого человека легким кивком головы и села к столу. — Вы так редко доставляете мне радость своим присутствием, сеньорита, — сказал капитан, — что я не смел надеяться на счастье увидеть вас сегодня за обедом. Молодая девушка ничего не ответила на эту вычурную любезность; она сделала вид, что ничего не слышала, и обратилась к дону Луису: — Какой несчастный случай, кабальеро, привел вас в этот притон бандитов? — Я благословляю этот случай, доставивший мне честь встретиться с вами и предложить вам мои услуги, сеньорита! — вежливо поклонившись, ответил дон Луис. — Поскольку донья Линда нашла уместным украсить наш обед своим присутствием, — с холодной иронией сказал капитан, — мне следует представить вас сеньорите, мой дорогой гость. — Мне вовсе не нужно, чтобы вас представляли, сеньор! — горячо сказала молодая девушка. — Хотя я не знаю вашего имени, но у вас вид настоящего кабальеро и честного человека, поэтому я убеждена, что могу совершенно спокойно довериться вам. — Я имел честь сказать вам, сеньорита, что я полностью в вашем распоряжении. Я сделаю все, что вам угодно будет приказать мне. — Однако! — со сдержанной яростью сказал капитан. — Мне кажется, мой дорогой гость, что вы ведете себя слишком непринужденно и, как ни странно, спешите предлагать свои услуги незнакомой особе, с которой вы в первый раз встречаетесь у меня! — Я делаю то, что диктует мне честь, кабальеро, — спокойно ответил дон Луис. Я — француз, а в моей стране ни один благородный человек не откажет в помощи даме, когда она об этом просит. — Я запомню ваши слова, сеньор! — живо ответила молодая девушка. — Простите, сеньорита, — прервал ее капитан, вскочив со своего места, — я считаю, что шутка зашла слишком далеко. — Напротив, — холодно ответил дон Луис, — я считаю все это очень серьезным и прошу вас, кабальеро, не мешать сеньорите объясниться. Эти слова были произнесены так решительно и с таким достоинством, что дон Горацио, привыкший к уверткам мексиканского лицемерия и не ожидавший в своем госте такого честного противодействия, несколько секунд был в оцепенении и не находил слов для ответа; но очень быстро его свирепая натура взяла верх, и он, ударив в гневе кулаком по столу, вскричал: — Зачем вы вмешиваетесь? — Вспомните о словах, сказанных мною, когда я переступил порог этого дома, сеньор. Моя честь поставлена сейчас на карту, и даю вам честное слово: что бы ни случилось, ни одно пятно не замарает ее, — так же спокойно ответил дон Луис. — Благодарю вас, кабальеро! —взволнованно воскликнула молодая девушка. — Благодарю вас за то, что вы готовы защитить меня, совершенно незнакомую вам девушку, от этого человека! Будьте благословенны за вашу героическую самоотверженность! — Хвала богу! — воскликнул, нервно расхохотавшись, капитан. — Вот уж не думал, что буду присутствовать при такой забавной сценке, хотя и сам ее подготовил! — Что вы хотите сказать этим, кабальеро? — надменно спросил француз. — Я хочу сказать, сеньор, — ответил капитан, усаживаясь и небрежно откидываясь на спинку кресла, — что вы замечательно попали в ловушку, которую я вам подстроил, клянусь богом! — Ловушку? — Да-да! — с деланным добродушием ответил капитан. — Вы знаете индейскую поговорку: «Деревья имеют глаза, а листья — уши?» Карай! Вот уже давно я иду по вашим следам, а также по следам дона Энкарнасиона и еще одного бездельника из его друзей. Не случайно, как вы, вероятно, догадываетесь, мы встретились с вами в саванне! И тем более не случай привел вас сюда! Но разрешите мне сказать, сударь мой, что, притворяясь столь щепетильным в вопросах чести, вы прибегли к такому предательству, какому вас не мог бы научить самый ловкий бандит! — Сеньор, эти слова… — Черт побери! Хотел бы я знать, как иначе назвать ваше сегодняшнее поведение, сеньор капитан дон Луис Морен? Вы видите, что я вас знаю, не правда ли? — Довольно оскорблений, сеньор! — возмущенно вскричал молодой человек, хотя про себя он должен был признать, что слова капитана не лишены основания. — Я вас не оскорбляю, я говорю только то, что есть. Никто не имеет права обсуждать мое поведение. Это касается только меня и моей совести. Я похитил молодую девушку? Но разве вас это касается? Вы ее родственник или жених? Нет! К тому же, если бы я был бандитом, как считает сеньорита, ничто не помешало бы мне жестоко отомстить вам! — Что вас останавливает? — спокойно сказал дон Луис. — Неужели вы полагаете, что, отправляясь сюда, я не знал, какой опасности я подвергаюсь! Я поклялся пожертвовать жизнью, чтобы возвратить донью Линду ее отцу! — Вы сошли с ума! — сказал капитан голосом, придушенным от гнева. — Вы сошли с ума, осмеливаясь обратиться с подобными речами ко мне, в моем лагере! Ко мне, окруженному людьми преданными и готовыми повиноваться моему малейшему знаку! Мне достаточно произнести одно слова, сделать один жест — и вы умрете! А вы один, и помочь вам никто не может! — Это верно, — сказал француз, — но со мной бог, бог, который нас видит, нас судит и который не оставит меня, зная, что у меня нет человеческой помощи. — Зовите же его, — ответил, усмехаясь, капитан, — потому что, черт возьми, наступило время, когда он должен вам помочь! — Кабальеро! — вскрикнула донья Линда дрожащим от волнения голосом. — Забудьте, умоляю вас, все, что я вам сказала! Отчаяние меня ослепило! Предоставьте меня моей печальной судьбе и не вступайте, заклинаю вас, в борьбу, из которой вы не выйдете победителем! Не прибавляйте к моему горю вечных угрызений совести, что я стала причиной вашей гибели! — Сеньорита, — сдержанно сказал француз, обнажая шпагу и вытаскивая пистолет из-за пояса, — благодарю вас за сочувствие, которым вы удостоили меня, но, простите меня, я не подчинюсь вашим приказаниям. Никогда не представится мне лучший случай защищать благородную цель! Я сам себе поклялся спасти вас или умереть за вас. Я вас спасу или умру! И он нежным и благородным жестом отстранил молодую девушку. Донья Линда испытывала невыразимое отчаяние, но понимала, что не имеет больше права вмешиваться в происходящее. — Пусть будет так, как вы хотите! — вскричал капитан, оскаливаясь, как хищный зверь. Уже готова была начаться страшная, беспощадная битва, уже дон Горацио высоко занес шпагу над своим противником, а тот, со своей стороны, приготовился к отпору, как вдруг дверь бесшумно открылась и кто-то вошел. Это был Мос-хо-ке, великий вождь команчей. Он был в своем военном костюме; важным, медленным шагом приблизился он к молодым людям и пристально посмотрел на них; потом опустил их шпаги жестом, полным невыразимого величия. — Что здесь происходит? — спросил он. — Неужели бледнолицый начальник поссорился с человеком, которому он предложил гостеприимство? После этих слов в комнате воцарилось мрачное молчание.