— Хорошо, идемте, раз вы этого требуете. Но если случится беда…. — За все отвечаю я. Будьте спокойны. Это далеко отсюда? — В двух шагах. Разговаривая, они вышли на узкую улицу, ведущую к реке, и остановились перед низким темным строением. — Здесь, — сказал алькальд. — В этой лачуге?! — воскликнул пораженный молодой человек. — А вы считаете, что дворец был бы для них более надежным убежищем? — иронически спросил дон Рамон. — Вы правы. Войдем. Алькальд осмотрелся, убедился, что за ними никто не следит, приблизился к двери дома, трижды постучал палкой и тихо сказал: — По ночам шакалы бродят вокруг жилищ. — Не нужно выходить по ночам, — тотчас ответил голос из-за двери. — Или нужно быть вооруженным, — возразил алькальд. — Но где взять оружие? — послышался вопрос. — У друзей, — сказал алькальд. Алькальд и Ортис услышали, как в домике отодвигается засов, поворачивается ключ в замке; дверь приотворилась, но лишь на несколько дюймов. В Мексике, где так часты ночные нападения, привыкли держать двери на короткой цепочке, прикрепленной изнутри двумя крючками. В щель боязливо просунулась голова старого негра; его лицо все еще выражало тревогу. Увидев на улице двух мужчин, он отшатнулся; чтобы его успокоить, дон Рамон поспешил заговорить с ним. — Эй, дядя Канучо, — сказал он, поставив ногу между дверью и наличником, мешая негру запереть дверь, — ты меня не узнаешь? — А-а! Сеньор алькальд! — ответил старый негр. — Но мне кажется, вы не один? — нерешительно добавил он. — Я не один, со мной друг… Но впускай же нас скорей, глупый старик, у нас есть дело к твоему хозяину! Да и не стóит в наше время разговаривать на улице. Старый негр, ворча про себя, снял цепь и посторонился. Мужчины наконец вошли; дверь немедленно закрылась за ними. Они пересекли не только сагуан[106], но и патио[107] и вошли в кораль, даже не приблизившись к дому. — Куда мы идем? — тихо спросил дон Энкарнасион, беспокойно озираясь. — Терпение, терпение! — так же тихо ответил дон Рамон. Старый негр ввел их в полуразрушенный сарай, тщательно запер за ними изгородь, заменявшую дверь, потом взял метлу и отбросил в сторону кучу маисовой соломы. Между двух камней в полу показался едва заметный гвоздь. Негр наклонился, с силой выдернул гвоздь, и тотчас же часть стены опустилась примерно на десять футов и исчезла в незаметном углублении, открыв первые ступени винтовой лестницы, стиснутой двумя близко стоящими стенами. — Что за дьявольщина? — пробормотал Энкарнасион. — Идем, — сказал алькальд и первый стал подниматься по ступенькам. Энкарнасион немедленно последовал за ним. Старый негр передал им фонарь и, убедившись, что они находятся на лестнице, снова поднял стену; она закрылась; негр остался снаружи. — Так! Вот мы и заперты! — не удержавшись, сказал дон Энкарнасион. — Успокойтесь, ненадолго. — Чего я могу бояться, если вы со мной, друг мой? Но мне грустно видеть все эти предосторожности — они так ясно доказывают ужасное положение нашей несчастной родины. Пройдя двадцать пять ступеней, они очутились перед крепкой железной решеткой, которую алькальд открыл, нажав потайную пружину, и попали в просторный коридор; в конце его они увидели и вторую решетку; алькальд открыл ее так же, как и первую. Затем они резко повернули влево, но не успели пройти и десяти шагов, как перед ними возникла глухая стена. На этот раз препятствие казалось непреодолимым. — Остановимся на минуту, — сказал алькальд. — Тем более что ничего другого мы сделать не может! — шутливо заметил дон Энкарнасион. — Не волнуйтесь, — улыбаясь, ответил дон Рамон. — Те, к кому мы идем, знают о нашем приходе с того момента, когда мы стали на лестницу. Они не заставят нас долго ждать. — Ах, так! Но где же мы, дон Рамон? Должен сознаться, что я даже не подозревал о существовании этого таинственного убежища, хотя, как вы знаете, мое детство прошло в этом селении или, по меньшей мере, вблизи от него. — У этого убежища, как вы его называете, мой друг, очень древнее происхождение, уверяю вас, — оно существовало в самом начале завоевания Мексики. — Неужели это одно из тех таинственных мест, где индейцы прятали свои богатства? — Не совсем так, хотя вы ближе к истине, чем думаете. Вы знаете, что индейцы только считаются христианами, на самом же деле они — язычники, и многие из них еще выполняют обряды своей старой религии. — Да, но должен признаться: я мало занимался этими вопросами. — Индейцы твердо верят в то, что их несчастный император Монтесума, погибший во время бунта против испанцев, был вознесен на небо. Они ждут того дня, когда он возвратится на землю, чтобы освободить свой народ от иностранного ига и вернуть империи инков ее былое величие. — Об этом веровании я часто слышал. — Если хотите, я расскажу вам эту легенду. У нас есть несколько свободных минут. — С удовольствием. Ведь нам действительно больше ничего не остается делать. — Монтесума, что означает на языке индейцев «Суровый Властитель», был слабохарактерным и чрезвычайно суеверным человеком. Внезапное появление испанцев привело его в ужас из-за старинного пророчества, гласившего, что с северо-запада на больших крылатых домах появятся белые бородатые люди и разрушат мексиканскую империю. Всеми возможными способами Монтесума пытался избавиться от этих иностранцев. Но, к несчастью для императора, испанцев возглавлял авантюрист Кортес, которого фанатическое упорство и жажда золота сделали великим полководцем и гениальным дипломатом. Не буду посвящать вас во все детали этой баснословной героической эпопеи, называемой завоеванием Мексики. Кортес вошел в столицу империи, как друг, но вскоре сделался ее властелином. Опасаясь восстания, он добился того, что слабый монарх сам сдался ему в руки и превратился фактически в пленника, хотя ему и оказывали внешние почести. — Вы мне читаете полный курс истории, — смеясь, сказал дон Энкарнасион, — но раз у нас есть время… — Послушайте дальше, — продолжал алькальд. — Как-то император был особенно задумчив и лишь односложно отвечал окружавшим его вельможам. Потом он резко поднял голову и движением руки потребовал внимания. «Друзья мои, — произнес он, — сегодня ночью мой отец Солнце явился мне и сказал, что время моего пребывания на земле истекло и я должен вскоре вернуться к нему. Как произойдет это событие, не знаю, но предчувствую, что оно близко». При этих словах, произнесенных с горькой печалью, окружавшие его касики заплакали. Он ласково улыбнулся и, успокаивая их, сказал: «Друзья! Я — сын Солнца. Значит, я не умру, а возвращусь к моему отцу! Осушите слезы и возрадуйтесь, что я скоро освобожусь от ига бородатых людей. Мой отец меня призывает — так велит судьба. Никто не может противостоять этим неуязвимым людям, самовольно распоряжающимся небесным огнем. Но их могущество будет недолгим! Запомните хорошо эти слова и в точности исполняйте мои последние заветы, ибо от вашего повиновения зависит спасение нашей дорогой родины. Из всех сокровищ, которыми я обладал, осталось одно — священный огонь, некогда зажженный самим Солнцем; на него белые не посмели поднять кощунственную руку. Этот огонь — вот он! — горит в золотой курильнице; возьмите его и пронесите под вашими плащами, чтобы тираны не смогли его обнаружить. Пусть каждый из вас сохранит, как святыню, частицу этого огня. В тот день, когда время испытаний окончится, я вновь появлюсь рядом с моим отцом на лазоревых облаках. И вы возрадуетесь, ибо я освобожу вас от ваших угнетателей!» Мексиканские вельможи повиновались императору и удалились, унося священный огонь. Когда через несколько дней император умирал от случайного удара камнем, его последние слова были: «Мексиканцы! Огонь! Помните, помните об огне!» Напрасно испанцы, напуганные словом «огонь», опасаясь измены, старались открыть, что обозначает это мистическое указание, — тайна была благоговейно сохранена, и испанцам не удалось разрешить эту загадку. Но так как инквизиция преследовала с неумолимой жестокостью все, что напоминало идолопоклонство, — хранители священного огня прятали его в надежных убежищах. Сейчас мы находимся с вами в одном из этих тайников, сооруженном предком дона Хосе Морено. — Но ведь это было давно! Священный огонь, наверно, погас? — Вы ошибаетесь. Он горит и сейчас: дон Хосе Морено ведь происходит от королей Тескуко, родственных семье последнего императора. — Это правда, я забыл об этом. Так вы думаете… — Я в этом уверен! Я сам индеец, и дон Хосе давно посвятил меня в эту тайну. — Но — тише! Идут! Ни одного слова о том, что я вам сказал. — Я вам это обещаю. Действительно, в этот момент легкий шум послышался позади стены, часть которой отделилась цельной глыбой и открыла широкий проход. — Пойдемте, — сказал алькальд. Их ждал слуга с факелом; он повел их различными переходами и через несколько минут остановился перед дверью, в которую и постучал. — Войдите, мы вам рады, — послышался голос из-за двери. Дон Рамон открыл двери и в сопровождении дона Энкарнасиона вошел в комнату, где находились старик и молодая девушка. Старик был высокого роста, примерно лет семидесяти; благородные черты его лица, помрачневшего от горя, выражали доброту и внушали уважение; волосы, белые, как снега Чимборасо[108], падали в беспорядке на его плечи. Молодая девушка, лет семнадцати, была стройна и грациозна; в ее больших голубых глазах как будто отражалась небесная синева. Когда она смеялась, то казалось, что между розовыми губами сверкает жемчуг; пепельные шелковистые волосы вились вокруг очаровательного лица; на ней было белое платье, стянутое в талии широкой голубой лентой, и кружева, небрежно наброшенные на плечи; ее ножки, маленькие, как у ребенка, были обуты в легкие туфельки. Это были донья Линда, имя которой означало по-кастильски «прекрасная», и ее отец, дон Хосе Морено. Увидев алькальда, дон Хосе протянул ему руку. — Еще раз приветствую вас, друг мой! — сказал он. — Очень жалею, что подагра приковала меня к постели и не дает мне возможности пойти к вам навстречу… Но кого вы привели к нам? — продолжал он веселым тоном. — Я вижу — друга! — Энкарнасион! — вскричала донья Линда, радостно устремляясь навстречу молодому человеку. — Довольно, милая, довольно! — сказал, смеясь, старик. — Успокойтесь, пожалуйста! Разве можно так бросаться в объятия красивого юноши, даже если он — ваш жених? Молодая девушка остановилась, сконфуженная и покрасневшая. — Благословите солдата, — сказал Энкарнасион, почтительно преклонив колено перед стариком. — К сердцу, к сердцу, дорогой мой! — вскричал дон Хосе, с нежностью прижимая его к груди.