— Друг мира! Гм!.. — насмешливо сказал солдат. — Посмотрите на мою одежду, сеньор солдат. — Одежда ничего не значит, приятель, вы это знаете так же хорошо, как и я, — ответил солдат, все более издевательски оглядывая студента с ног до головы. Тот закусил губу от злости, но счел более благоразумным скрыть это чувство. — Кто вы такой и зачем вы сюда приехали? — спросил часовой после короткого молчания. — Говорите правду, если не хотите, чтоб я вам всадил пулю в голову! — Я — студент-богослов из Гвадалахары, где сдал последние экзамены на звание священника; приехал сюда провести несколько дней у одного родственника перед поступлением на службу. — Гм… — проворчал солдат, пожав плечами. — Все это не очень понятно… Является какой-то повеса с наружностью тореодора… вместо того чтобы служить королю, как все честные подданные. — Служа богу, я служу королю, — смиренно сказал молодой человек. — А! В конце концов, это не мое дело! Назовите имя вашего так называемого родственника, у которого вы собираетесь остановиться! — Я не собираюсь, сеньор солдат, а действительно остановлюсь у моего родственника, — спокойно ответил студент. — Он не более не менее, как алькальд этой крепости, сеньор дон Рамон Очоа. Солдат нахмурился. — Неважная рекомендация, приятель! — сказал он. — Сеньора Очоа сильно подозревают в тайном сочувствии бунтовщикам. — Это подлая клевета! — воскликнул студент. — Сеньор Очоа — почтенный человек, который не занимается политикой. — Весьма возможно, но это уж дело нашего начальства. С этими словами он открыл ворота. Студент уже готов был въехать в крепость, но часовой взял мула за повод: — Послушайте! Не знаю почему, но вы мне понравились, даю слово Руиса Ортега! — а это мое имя. Прежде чем мы расстанемся, я бы хотел дать вам добрый совет. — Раз он исходит от вас, я приму его с радостью, — ответил молодой человек, наклоняясь с лукавым видом к шее мула. — По-моему, вы славный малый, и мне было бы досадно, если бы вы попали в беду. Вы молоды, сильны, здоровы… Поверьте мне, бросьте в огонь эту ужасную рясу — в ней только ворон пугать — и наденьте мундир. Это будет для вас выгоднее во всех отношениях. — Благодарю вас, сеньор солдат, — с тонкой усмешкой сказал студент. — Никто не может предвидеть будущего. Быть может, я последую вашему совету гораздо скорее, чем вы думаете. — И умно сделаете. Ведь это единственно возможное ремесло, к тому же доходное, особенно в наше время. — Прощайте, сеньор солдат! — До свидания, сеньор студент! Часовой закрыл ворота и снова зашагал, очень довольный тем, что это происшествие нарушило монотонную скуку дежурства; а молодой человек поехал мелкой рысью по боковой улице селения. В Мексике в разгар дня жара настолько нестерпима, что улицы городов и деревень совершенно пустеют. Жители прячутся в домах, ищя прохлады; однако в этих жилищах, как бы плотно они не были закрыты, ощущается биение жизни: пение, смех, аккорды гитары вырываются из-за занавесок и решетчатых ставен; чувствуется, что город не умер, он только спит, — и стоит лишь подуть вечернему ветру, как разом откроются все двери и окна и временно остановившаяся жизнь отовсюду вырвется наружу и опять войдет в свое русло. В этот день, несмотря на то, что самая сильная жара уже прошла, все дома оставались закрытыми, улицы пустынными, и только цокот копыт мула по острым булыжникам нарушал мертвую тишину, царившую в крепости. Проехав несколько улиц, путешественник услышал неясный, усиливающийся с каждым мгновением шум, похожий на звуки празднества или гул мятежа. Крик, смех, рыдания, мольбы, веселые песни сопровождались резкими звуками гитар, выстрелами, военными командами, топотом лошадей… — А! Кажется, я наконец пойму, в чем дело! — глухо сказал молодой человек. И, решительно повернув в узкую улицу, он почти тотчас же выехал на Главную площадь. Там его глазам представилось зрелище — и неожиданное и необычайное. В центре этой площади отряд, состоящий примерно из двухсот пятидесяти испанских всадников, — которых мексиканцы в насмешку называли тамариндос[101] из-за желтого цвета их мундиров, — разбил временный лагерь. Эти солдаты наводили ужас на несчастных обитателей покоренных городов и деревень; грабежи, пожары и насилия были еще самыми незначительными их грехами, — они оставляли после себя развалины и трупы. Костры, в которые солдаты бросали обломки мебели, стропила и балки разрушенных домов, окрашивали стены зданий на площади красноватым отблеском. Солдаты, удобно развалившись в креслах, заставляли индейцев прислуживать себе, награждая их сильными ударами чикоте по плечам и спинам для того, как, смеясь, говорили испанцы, чтобы разбудить их. Лошади, стоя по брюхо в соломе, жадно поедали маис и альфальфу[102], отнятые солдатами у асиендадо[103]. Командир отряда, сидевший у входа в церковь в компании офицеров с лицами висельников в изодранных мундирах, судил испуганных и дрожащих жителей, которых солдаты непрерывно сгоняли на площадь. Этих несчастных, чья вина была выдуманной и именно поэтому еще более достоверной в глазах случайных судей, чаще всего приговаривали к громадному штрафу, который они обязаны были внести немедленно, под угрозой повешения. В том, что угроза эта была вполне реальной, можно было убедиться, переведя взгляд на балконы домов, где уже висело множество трупов. В ту минуту, когда студент-богослов остановился на углу площади, перед грозным трибуналом предстали два человека, приведенные полупьяными солдатами. Эти новые обвиняемые были: алькальд селения дон Рамон Очоа и священник местной церкви дон Хосе Антонио Линарес. Оба они держались твердо и с достоинством, но не вызывающе. Студент-богослов увидел их. Мгновенно приняв решение, он спешился и, ведя мула на поводу, смело пошел вперед; там, отогнав ударами чикоте нескольких лошадей, он привязал своего мула около самой большой кучи альфальфы и маиса, после чего спокойно направился в сторону церкви. Молодой человек проделал все это так непринужденно, что никто не обратил на него ни малейшего внимания. Благодаря своей одежде он без труда проскользнул между группами пьющих и пляшущих людей и остановился за спиной священника; последний не заметил его, озабоченный тем критическим положением, в которое он попал. Перед грозным трибуналом предстали два человека. Начался допрос обвиняемых. — Вы — алькальд, а вы — священник этой деревни? — спросил командир, обращаясь по очереди к обоим. — Да, сеньор капитан, — ответили они с поклоном. — Я получил сведения о вас, — сказал офицер, гневно теребя ус. — Они исходят от преданных слуг короля, а потому заслуживают доверия. Вас называют проклятыми бунтовщиками, карай! — Это ложный донос! — твердо сказал алькальд. — Мы — верные слуги. Да и вообще здесь никто не занимается политикой. — Когда в стране восстание, честные люди не смеют оставаться нейтральными! — громовым голосом сказал офицер. — Кто не за короля — тот против него! — Это нелогичный вывод, — пожав плечами, ответил алькальд. — Что? — сказал капитан, метнув на него косой взгляд. — Этот чудак, кажется, позволяет себе рассуждать? — Зато вы… не рассуждаете, вы просто убиваете. — В чем нас обвиняют? — спросил священник, поняв, что алькальд своими ответами осложняет их и без того опасное положение. — А-а! Сеньор падре! — со злой насмешкой продолжал офицер. — Вы хотите знать, какие вам предъявляются обвинения? Не так ли? — Признаюсь, сеньор капитан, — спокойно ответил священник, — я был бы счастлив узнать это, чтобы иметь возможность ответить и доказать ложность этих обвинений. — Ну хорошо. Слушайте. Вы обвиняетесь в сношениях с инсургентами. — Это очень неопределенно, — возразил священник. — Есть и еще кое-что. — Что же? — Вас обвиняют, кроме того, в том, что вы неоднократно укрывали у себя предводителей восстания. Утверждают, что многие из них и сейчас скрываются в этой деревне. Но если мне даже придется разнести все ваши хижины, — клянусь телом Христовым! — я найду этих проклятых бунтовщиков, хотя бы они были спрятаны в чреве земли! — Известны ли имена предводителей восстания, которых мы будто бы скрываем здесь? — Называют двоих из гнусных мятежников, карай! — И это?.. — Хосе Морено и Энкарнасион Ортис, два атамана разбойничьей шайки, которая принимала участие в восстании изменника Мина[104]. Что вы можете ответить на это? — Ничего, кроме того, что это обвинение просто бессмысленно! — уверенно сказал алькальд. — Дьяволы! — заорал капитан, — Так отвечать мне, дону Горацио Нуньес де Бальбоа? Вы поплатитесь за это, жестоко поплатитесь! И немедленно же! В эту секунду студент-богослов осторожно протиснулся между алькальдом и священником и, отвесив почтительный поклон капитану, вкрадчиво произнес: