Теперь ощущения изменились. Гул исчез. Вспышка ушла в небытие. Исчезло возбуждение… Наступило СЧАСТЬЕ… ровное, комфортное, убаюкивающее… И этот голос! … Божественный! Искренний! Глубокий! … Захотелось открыть глаза… Увидеть ЕГО — ДРУГА! БРАТА! Того единственного, кому надо открыться без остатка! … И он медленно приподнял веки… На него смотрели глаза. Именно такие, которые должен иметь обладатель этого родного голоса. Добрые глаза Святого, чье лицо светилось необычайной добротой. Он ощутил легкость! … И улыбнулся счастливой улыбкой: — …Слышу… Да… — счастливо и завороженно прошептал он, глядя прямо перед собой расширенными зрачками. Никогда в жизни он не чувствовал себя так хорошо… До сегодняшнего дня он считал себя атеистом, но сейчас, глядя в эти глаза, полные божественной любви и искренности — понял, что ошибался. Он понял, как давно хотел все рассказать именно ЕМУ! Он понял, как близок к очищению! Он расскажет все, и его поймут! … — Алексей, как себя чувствуешь? — голос прошелестел, как весенний теплый дождь, как крылья тысяч бабочек, которых он случайно вспугнул на лугу в детстве, на даче у бабушки. Стало тепло на душе, как будто вернулся в далекое прошлое, домой к маме… как хорошо… — Прекрасно чувствую, — прошептал он счастливо. — А как сейчас себя чувствуешь? — детали вокруг стали четче. Голос стал звучать чуть громче, но от этого не менее искренне и проникновенней. — Очень хорошо! … А ты как?.. Лицо растянулось в доброй, искренней улыбке: — Я тоже хорошо. Давай поговорим… — Конечно! Я хочу поговорить! Поговори со мной… пожалуйста… — В здании, кроме охраны, есть еще кто-нибудь? — Нет… когда мы встречаемся с Викой… никого нет… — блаженно улыбаясь, с простоватой хитрецой мальчугана на лице, ответил он. Это прекрасное лицо то расплывалось, то опять становилось четче. Ощущения менялись, то фокусируясь, то опять чуть теряясь в дымке, но чувство тепла и уюта не исчезало… — Алексей, расскажи в котором часу встреча с генералом? Ты слышишь меня? … Он слышал все! … И, конечно, он должен рассказать и ответить на все вопросы. А кому же еще, как не самому близкому человеку!?… Он рассказал про время встречи, про то, как и при каких обстоятельствах они встречаются, про телефон с единственным номером в памяти, который находится у него в кармане, и как его использовать. Он рассказал, где генерал хранит свое табельное оружие, и про Федора, водителя, которого он отпустил помыть машину на мойке у армян… Господи, какое блаженство он испытал, когда говорил! Он как будто очищался! Он не хотел останавливаться, чтобы собеседник вдруг не отвернулся от него и не перестал его слушать… — Алексей, когда сменяются наблюдатели в мониторной комнате? — Каждые восемь часов, — счастливо улыбаясь, ответил он. — Когда тебя ожидает Федор? — Где-то через полтора часа… — Конкретнее, Алексей. Скажи время… — настаивал прекрасный голос. — Обычно к 17.00 я выхожу… Он услышал, а может ему послышалось, отдаляющееся «Отлично». Он хотел рассказать еще многое о своем детстве на берегу Клязьмы, о своей первой любви, которую так и не смог забыть, о том, как до омерзения боится пауков… рассказать одну веселую, и одновременно постыдную, историю, о которой знают только в архивах «конторы», как ему пришлось с целью вербовки стать геем, работая в вашингтонской резиденции… Но его накрыла глубокая темнота, и постепенно пульсация желаний затихла… 16 Я в прострации наблюдал на мониторе за схваткой Степана с полковником. Когда тело Кравцова обмякло и упало на пол, старик поднес палец к уху, и у меня в голове раздался его голос: — Запри входную дверь на замок, оставь в мониторной все, как есть и приходи сюда. Я послушно вышел в коридор, запер входную дверь на два щелчка и подошел к двери номера, где, я был уверен, меня ожидают новые ужасы. Мой мозг, как замороженный, не способен был больше эмоционально реагировать на происходящее, и я просто отстраненно фиксировал череду событий, молча и тупо выполняя приказы, звучащие в моей голове из наушника. Когда я вошел в номер, тело полковника уже лежало на кровати, и на локтевом сгибе старик заканчивал устанавливать пластиковый катетер с синим колпачком. Под рукой Кравцова валялась уже не нужная силиконовая трубочка, использованная, по-видимому, в качестве жгута. В комнате остро воняло какой-то химией. — Это запах Хлорэтила, — не отвлекаясь от работы, сказал старик, реагируя, наверное, на звук моего судорожного вдоха. — Скоро станет слабее. Возьми тряпку, там на полу и выбрось в другую комнату. Любую комнату… здесь никого не должно быть. Я молча взял остро пахнущую тряпку и вышел из номера, стараясь не смотреть на кровать. Когда я вернулся, старик со шприцом в руках, наполненным белым содержимым, мило беседовал с полковником. Время от времени он вводил шприцом препарат через катетер и продолжал тихим, вкрадчивым и доброжелательным голосом задавать вопросы. Кравцов лежал на кровати с выражением абсолютного блаженства на лице. Его мутный взгляд выражал восторг, умиление и какое-то по-детски щенячье восхищение своим собеседником. «… к 17.00 я выхожу…» … голос полковника звучал совершенно счастливо и как-то заискивающе. «Отлично». Старик произнес это слово, как будто поставил точку. Он взял заполненный шприц и полностью ввел его содержимое в вену. Новая волна ужаса начала подниматься во мне. Я не хотел видеть продолжение этого «представления», но парализованный зрелищем, не мог отвести взгляд. За первым шприцем последовал второй, за вторым третий. Коробка с ампулами была полностью опустошена. Кравцов перестал дышать, и вместе с наступившей синюшностью, его счастливая улыбка превратилась в жуткую гримасу. Глаза остекленели, голова безвольно запрокинулась. Ноги мои стали ватными, и я понял, что если не сяду в кресло, то потеряю сознание. Старик повернулся ко мне: — Вставай. Вставай быстро! Я безвольно мотнул головой. Этот престарелый ангел смерти, так равнодушно по-деловому раздающий небытие, внушал мне не меньший ужас, чем все остальное, происходившее со мной в последнее время. Старик повернулся к столику с напитками, стоящему в центре номера. Подошел к нему, взял бутылку «Макаллана», налил почти полный бокал и протянул мне. — Быстро выпей. Мы теряем время. Ты не опьянеешь. Адреналин не позволит. Пей до дна… Просто собьет панику, и ты успокоишься. Он произнес это голосом доктора, прописывающего лекарство. Я взял из его рук бокал. И, не ощущая ни вкуса, ни запаха, просто осушил его одним судорожным глотком. Волна тепла прокатилась сверху вниз. Старик подошел ко мне и потянул за плечи. Я привстал, с безотчетным ужасом следя за его руками. — За мной. В комнату слежения. Пока я медленно вставал, он быстро собрал в барсетку пустые ампулы и шприцы, провел тряпкой, смоченной спиртом по каким-то, только ему ведомым поверхностям, открыл дверь и нетерпеливо посмотрел на меня. Мы вышли из номера, который так успешно Степан превратил в склеп для двоих. В комнате наблюдения ничего не изменилось. Старик в первую очередь подошел к мониторам, щелкнул тумблерами, настраивая камеры на слежение за периметром здания. Затем достал кейс с пластитом, положил его на стол перед собой и раскрыл. Взглянул на свои дешевые ручные часы и начал настраивать часовой механизм бомбы, утопленный во взрывчатку, на конкретное время. — Наблюдай за входным монитором. Как увидишь подъезжающую черную «Ауди» — дай знать. После нашего ухода здесь взрывом разнесет все носители. Так что и стирать ничего не придется. И он сосредоточенно углубился в настройку часов. 17 Федор докурил хозяйскую сигарету, с важным видом осмотрел вымытую машину, перекинулся парой слов с армянами — хозяевами мойки и нарочито тяжело под завистливыми взглядами местных трудяг, сел в «Ауди». Работа на мойке кипела, и два бокса уже заняли новые автомобили. Медленно, чтобы пыль не попала на только что вымытый капот, Федор отъехал от бокса и не торопясь, благо все рядом, подъехал ко входу «явки». Времени еще было много, тем более, что хозяин всегда запаздывал. Федор опустил окно, отключил кондиционер и с интересом наблюдал за стройкой, где беззлобно переругивались друг с другом строители турки. Федор был доволен своей жизнью. Единственное, что тревожило его — это регулярные, раз в неделю, поездки хозяина в Троицк. Там была дача шефа, но Федор дураком никогда не был и прекрасно понимал, что полковник не ехал бы, как на работу, на дачу, чтобы переодеться в спортивный костюм и выйти на прогулку в сторону Клоково. Направление прогулок никогда не менялось, и ему строго возбранялось звонить в это время на телефон. Федору были понятны регулярные встречи хозяина с его шлюшкой, он даже гордился своим шефом, как тот умеет шикарно и стильно жить, но эти поездки, после визитов к девке, вызывали у него чувство надвигающейся беды. И каждый раз он зябко передергивал плечами, когда разворачивал машину и направлял ее в сторону города Троицка, Наро-Фоминского района. Краем глаза Федор заметил, как открывается дверь «явки», и подобрался в ожидании шефа. Сегодня шеф оказался на редкость пунктуальным. 17.00. Но в дверях появился какой-то дряхлый старик и помахал ему рукой, приглашая зайти внутрь здания. «Что-то надо забрать и перенести в машину», — подумал Федор и торопливо вышел из автомобиля, аккуратно захлопнув дверь, чтоб ненароком не запылить салон. Старик, явно из обслуги, покорно ждал в дверях. Федор подошел ко входу. — Ну, че тебе? — не церемонясь с прислугой, надменно спросил он. — Шеф зовет, — покорно произнес старик и посторонился, давая пройти накачанному водителю хозяина. Федор, по-деловому, толкнув плечом тщедушного старика, прошел внутрь. Старик аккуратно запер за ним дверь и встал вплотную лицом к нему. — Что уставился? Куда идти? Старик молча смотрел ему в глаза. И этот взгляд, холодный, не по-рабски оценивающий, не понравился Федору. «Что-то не так» — мелькнуло у него в голове. Это было последнее, о чем он успел подумать. Его тело содрогнулось от двух выстрелов в упор. Он даже не почувствовал боли. Удивленно вскинув брови, он медленно сполз по стене, глядя на старика, который повернувшись, исчез в темноте вместе с затухающим сознанием. Из развороченной двумя выстрелами груди, пульсируя, стекала кровь на аккуратно выглаженные брюки. Это была всего лишь кровь, выталкиваемая последними судорожными сокращениями разорванного сердца. Сознание давно покинуло Федора, и он уже не ощущал ничего… 18