Степан рассказал мне, что бомжом, который спас мне жизнь, выбив из-под колес жигулей, был он. Он тоже следил за мной, и ему было на руку, что я, как приманка, вывожу его на «цель». А целью его был генерал Лебедь. — Вот тогда все и изменилось, когда они решили тебя убрать, — мы как-то незаметно перешли на «ты», и мне было не до формальностей. Я зачарованно слушал старика. — Убрав тебя, они бы снова успокоились и сгруппировались, заодно подчистив и твою семью… — от равнодушной деловитости, с которой это было сказано, меня передернуло… — И все, тогда к Лебедю не подобраться. Я никак не мог принять, что это происходит наяву. — Сейчас они не понимают, что происходит. Те, кто следили за тобой, мертвы, и они будут ломать голову над тем, как ты это сделал, не имея специальной подготовки. Они не знают про меня и перестали узнавать тебя. Я — твой туз в рукаве, и, если мы уведем твою семью, ты выпадешь полностью из их системы, — он коротко взглянул на меня. — Твой единственный вариант выжить — делать то, что я тебе буду говорить, и тогда, возможно, у тебя появится шанс спасти себя и свою семью. Я обещаю, что постараюсь вывезти вас из страны. А если у меня получится то, что я задумал, интерес к вам автоматически угаснет. При таком бардаке в стране чекистам уже будет не до вас. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я механически кивнул, еще до конца не переварив всю информацию, которую старик выдал, даже не заботясь о том, чтобы как-то смягчить формулировки. … и теперь я стоял на Ленинском проспекте у забора Первой Градской больницы и высматривал Ольгу, лихорадочно пытаясь придумать, какими словами убедить ее забрать Олежку из детского сада и, не заходя домой, зачем-то раствориться, исчезнуть со мной в двадцатимиллионном городе, безвозвратно разрушив всю свою прошлую жизнь, доверившись на слово мужу-алкоголику и неизвестно откуда взявшемуся, старику. Я был в отчаянии. Если я расскажу все, как есть, то реальность окажется настолько фантастичной, что Ольга сочтет все сказанное мной за горячечный бред, который развился у меня и у моего престарелого собутыльника. Но надо быть предельно убедительным, и я выстраивал в голове какие-то фразы, потом мысленно вычеркивал их и строил новые… Старика я не видел. Он исчез, но я был уверен, что он контролирует ситуацию, высматривая возможную слежку. Одни потоки людей вырывались из недр метро и разбегались в разные стороны, другие устремлялись к загаженному входу, лавируя в узком пространстве между киосками с водой, пивом и сигаретами в не менее грязном подземном переходе. Чтобы оставаться на месте, я прижался к забору больницы и тут увидел Ольгу, идущую к выходу на Ленинский. Сердце мое учащенно забилось, и я покрылся холодной испариной. Наступил момент, когда от того, что я скажу, и того, как жена это воспримет, зависят наши жизни. Ноги стали ватными, и я стоял и смотрел, как она подходит к решетчатому забору. Старик проинструктировал меня, чтоб я ни в коем случае не подходил к Ольге на территории больницы, дождался, когда она выйдет на улицу и смешается с людским потоком, затем убедился в том, что рядом нет знакомых, и только тогда подошел к ней и заговорил так, чтобы она не вздрогнула, не повернулась и не остановилась, а продолжала идти своим обычным шагом. Задача для «неофита» разведки сложная, но выполнимая, тем более, что мой новоприобретенный куратор подробно проинструктировал меня, как это сделать… — … вот это все, как есть. Ольга, я не пьян, я уже очень давно не пил! Это не бред, не белая горячка! Поверь мне! — я умоляюще смотрел ей в глаза, вглядывался в усталые черты родного лица. Мы стояли между каким-то аппаратом для выдачи мороженного и стеной метро, где бомжи обычно справляют нужду. Весь пол был усеян окурками и пустыми пачками от сигарет, несло мочой, но плотные безликие людские потоки надежно скрывали нас от посторонних глаз. Как советовал старик, я затащил ее сюда и выложил все начистоту, выговорился и перевел дух… — Времени нет! Надо делать все быстро! Прошу, доверься мне, хотя бы ради ребенка! Она устало и встревоженно молча всматривалась мне в лицо, словно ища на нем признаки безумия. ПУСТЬ СМОТРИТ! ПУСТЬ СМОТРИТ И НЕ НАЙДЕТ, ГОСПОДИ, ПРОШУ ТЕБЯ! Я НЕ СУМАСШЕДШИЙ! И последнюю мою «карту» — старика я приберег напоследок. Я ждал, когда Ольга потребует предъявить его и, как учил Степан, только тогда, когда она сама попросит. — Это же безумие… не может быть. Ты хочешь, чтобы мы оставили все… — Она больше разговаривала сама с собой, чем обращалась ко мне. Потом тряхнула головой, в упор взглянула на меня и уже твердо произнесла: — Где этот … Степан? СВЕРШИЛОСЬ! … НАКОНЕЦ- ТО! … — Иди за мной! Держи дистанцию и не старайся меня догнать! Я, как учил старик, не дал ей время на ответ и, развернувшись, влился в человеческий поток… За «Зеленой сценой» Парка Горького в это время дня было безлюдно. Гул огромного города с трудом пробивался сквозь кроны деревьев, и старик был более чем убедителен. Ольга внимательно слушала его рассказ и время от времени бросала косые взгляды в мою сторону. Лаконичные фразы, отстраненный и одновременно подробный рассказ без эмоциональных всплесков. — Я понимаю, что все это звучит дико. Вы можете верить или не верить мне. Это вполне понятно. Но факты говорят за себя и вполне конкретно. И чтобы не быть голословным я прихватил вот это… Старик достал из кармана плаща маленький фотоаппарат с дисплеем на всю заднюю часть, нажал кнопку и протянул Ольге. Она отшатнулась, как бы боясь прикоснуться к старику и заразиться от него безумием. Степан уже более мягким голосом, кивнув на протянутый дисплей, спросил: — Вы узнаете эту квартиру? Ольга, взглянув на дисплей, через силу кивнула. — Я сделал эту фотографию сегодня, несколько часов назад. Взгляните на дату. — Он нажал на кнопку… — А теперь посмотрите на этот снимок. Здесь лежит ваш муж, а рядом труп человека, которого послали его добить, если суицид не окажется успешным. Мне пришлось устранить его. А это более увеличенное фото, чтобы у вас не оставалось сомнений. Можете взглянуть на время и дату съемки. Эти люди не шутят. Такой я Ольгу не видел никогда: белое, как мел, лицо, расширенные от ужаса глаза с темными кругами. Она впилась в фотографию и не отводила от нее окаменевшего взгляда, спрятав руки за спину, как бы не желая иметь ничего общего с запечатленным на снимке. Когда старик успел сделать эти снимки — ума не приложу, но они оказали свое действие в качестве решающего аргумента. Справившись с оцепенением, Ольга коротко взглянула на Степана и придушенно прошептала: — Улица Ивана Бабушкина… детский сад… ребенок там… На меня она даже не взглянула. Старик развернулся и двинулся к выходу из парка, не произнеся ни слова в ответ. Мы с Карташевым стояли через дорогу от детского садика и ждали, когда Ольга выйдет с Олежкой за забор. Со стороны могло показаться, что два совершенно незнакомых человека высматривают трамвай на перекрестке Бабушкина и Кржижановского. По инструкции старика мы не общались друг с другом, и каждый из нас незаметно осматривал свой периметр. С торца здания, держа за руку Олежку, появилась Ольга и двинулась к выходу из детского сада. Старик не спеша направился в сторону Нахимовского проспекта, даже не взглянув ни в мою, ни в Ольгину сторону. Я, выждав секунд десять, пошел в том же направлении. Краем глаза я заметил, как Ольга с ребенком подошли к решетчатой двери забора и стали отпирать ее. При этом Ольга держала ребенка так, чтобы тот вдруг не заметил меня и не отреагировал. Старик уже перешел проспект, взмахом руки тормознул какого-то бомбилу на старых жигулях, и собрался завести старый, как демократическая Москва, торг насчет цены проезда. Я зашел во двор между зданиями, ожидая, когда Ольга заведет туда ребенка. Там мы и должны были встретиться. И только там, по заданию старика, Олежка должен был увидеть меня. На Нахимовский проспект мы обязаны были выйти втроем, спокойно без восторженных возгласов ребенка, чтобы не привлекать внимание никого, в том числе и шабашника. Мы стояли на Нахимовском проспекте и ждали, когда водитель, по указанию Карташева, развернется, не доезжая до шумного перекрестка с Профсоюзной, и подкатит к нам. Олежка радостно стоял между мной и Ольгой, крепко держась за наши руки. Он смотрел то на меня, то на маму и улыбался. Я улыбался в ответ, хотя на душе было так погано, что гаже не бывает… Если бы старик проехал мимо, не останавливаясь, это означало бы, что за нами есть «хвост», и мы должны продолжить свое движение в сторону Профсоюзной, пересечь ее по подземному переходу и идти вдоль Нахимовского, пока Степан не окликнет нас. … Грязно-зеленый жигуль подкатил к обочине, и мы влезли на заднее сидение, поздоровавшись с водилой-таджиком, который навряд ли знал больше десятка слов на русском. Я не поднимал головы, стараясь, чтобы меня не было видно в окна машины. На Липецкой улице мы высадились. Всю дорогу Олежка задавал какие-то вопросы то мне, то Ольге, и нам приходилось отвечать ему нарочито беспечными голосами. Выходило невпопад. Сын вертел головой и иногда бросал косые заинтересованные взгляды на старика, который молчал всю дорогу. Мы подошли к многоэтажному дому № 7 по ул. Липецкая. Старик открыл дверь подъезда, набрал нужный код, и мы вошли. Квартира представляла собой обычный убогий стандарт для проживающих в спальных районах Москвы: грязные, в разводах, обои, пара потертых кресел и по одному раскладывающемуся дивану в каждой комнате, тесная кухня, с облепленным мухами умывальником, в туалетной комнате унитаз в желтых залысинах фарфора. Из нас троих доволен был только Олежка, который бегал из комнаты в комнату, обследуя каждый угол грязной квартиры. Старик кивнул нам с Ольгой, приглашая пройти на кухню для разговора. — … Не буду скрывать — мне нужна твоя помощь, Андрей. И взамен я готов обезопасить твою семью и тебя, насколько это в моих силах. Мы стояли на кухне, ребенок бегал по комнатам, исследуя квартиру и рассматривая какие-то рисунки на обоях. Ровный, уверенный голос старика внушал доверие и в то же время пугал своими выверенными интонациями. Мы с Ольгой слушали внимательно, облокотясь о выщербленный край видавшего виды кухонного стола. — Я обладаю определенными ресурсами, как финансовыми, так и административными. Не буду углубляться в это, но в вкратце опишу, что сейчас сделаю. Карташев достал из кармана плаща все тот же фотоаппарат. — Мне нужно сфотографировать вас всех для документов. Потом я отправлю их своему человеку, который сфабрикует вам паспорта и соответствующую легенду. С этими документами вы сможете пересечь границу и быть в безопасности. Естественно, в деньгах вы нуждаться не будете. Сначала уедете вы, Ольга, с ребенком. А потом, когда Андрей закончит свои дела со мной, приедет и он. Я нетерпеливо дернулся, пытаясь вклиниться в монолог, но старик жестом остановил меня. — Дай закончить, Андрей. Потом я отвечу на твои вопросы. Не буду скрывать, что предстоит опасная работа. Думаю, вы и сами это поняли. У меня есть определенный план, но без твоей помощи, — он коротко взглянул на меня, — мне не обойтись. Мой мотив прост: должок Лебедю. Но я не камикадзе и подставляться не собираюсь. Без твоей помощи, Андрей, моя задача усложнится во много раз, но и у вас без меня шансов выйти целыми из этой ситуации немного. Им проще похоронить вас где-нибудь и забыть об инциденте, чем разбираться с вами, тем более, что, как ты убедился, терпение они уже потеряли и готовы на тривиальное убийство. Что стало бы с твоей семьей после этого — можешь представить сам. Теперь я должен сфотографировать вас и послать по электронной почте фотографии своему человеку. Он сделает для вас документы, чтобы вы смогли пересечь границу. Теперь я слушаю тебя, Андрей! — произнес старик, видя мое нетерпение. — Как я понял, ты собираешься использовать меня в качестве приманки, — Степан смотрел мне прямо в глаза, не реагируя на сказанное. — Я согласен, в обмен на безопасность моей семьи. Но пока они не будут в безопасности за границей, я не стану ничего делать. Старик то ли согласно, то ли безучастно пожал плечами. — Хорошо, Андрей, справедливо. На все это уйдет, в лучшем случае, неделя. Послать фотографии, изготовить документы, потом с пилотами отправить сюда обратно… Вы не должны выходить из квартиры ни в коем случае. Эта квартира «чистая», сюда никто не придет. Еду и все необходимое я вам доставлю. Мне необходимо провести дополнительную подготовительную работу, а к вам я буду наведываться довольно часто. На звонки в дверь и домофон не отвечайте. Услышите два коротких стука и после царапанье в дверь — это я. Старик продемонстрировал условный стук, подойдя к двери. Я снова вклинился: — И еще я хочу услышать историю, как ты сбежал от ГРУ. Пока не услышу, не смогу быть уверенным, что имею дело со Степаном Карташевым. Может, это очередная подстава ГРУшников или еще кого-нибудь из вашей кодлы, и вы решили просто использовать меня, манипулируя этим рассказом. Время есть, и ты будешь нас часто навещать, так что я хочу услышать правдивую историю. Мне тоже необходимо доверять тебе или по крайней мере знать, что мы в одной лодке. Первый раз за сегодняшний день на секунду мне показалось, что броня невозмутимости старика оказалась пробита. Он внимательно посмотрел на меня и мгновенье спустя по прежнему ровным голосом спросил: — Ты действительно хочешь это знать? Я кивнул как можно решительней. — Хорошо, я расскажу тебе, — нехотя произнес он. — А теперь, прежде, чем я вас сфотографирую, вам, всем троим, надо перекрасить волосы. С этого момента ты, Андрей, перестаешь бриться. Он достал пакет из-под стола, развернул его и выложил на стол какие-то флаконы и тюбики… Двумя часами позже в Зефтенберге, в семидесяти километрах от Дрездена, директор Дома Пионеров Томас Шварц, бывший агент Штази, получил с десяток фотографий на свою электронную почту. Письмо со снимками мужчины, женщины и ребенка было озаглавлено «unsere Familie-aus». Фотографии на диване втроем, по отдельности, у окна … Общее у этих фотографий было то, что все они были выполнены в одном и том же интерьере.