Ворчливо закудахтали куры. Лениво затявкали собаки. Сонно замычала скотина. Послышался плач младенца. Где-то зазвенела колодезная цепь. Сделав пятый круг по крайней улице, Хлыст остановился. Сердце приготовилось вылететь из груди. Небольшие домики походили друг на дружку: бревенчатые стены, окно, выходящее во двор, крылечко на три ступени, керосиновый фонарь над дверью. — Кого ищешь, мил человек? — прозвучал надтреснутый голос. Хлыст поправил повязку, прикрывающую пустую левую глазницу, натянул кепку на лоб и повернулся к старухе: — Не подскажешь, где дом Таши? Старуха сняла с плеча коромысло, поставила пустые вёдра на землю: — Таши? А ты кто такой? — Знакомый. Приятель её мужа. — Приятель мужа? Хлыст растянул губы в улыбке: — Да. Мы вместе с ним работали в Викуне. Он остался, я привёз ей привет и гостинцы. Старуха запрятала прядку волос под выцветший платок: — У Таши есть муж? Она ничего не говорила. Хлыст пожал плечами: — Я не знаю, что сказать. — Посмотрел по сторонам. — Где её дом? — За твоей спиной. Хлыст обернулся. Окно закрыто ставней. На двери навесной замок. Во дворе, поросшем реденькой травой, ни единого следа. Хлыст открыл калитку, подошёл к крыльцу. Помедлив, поднялся по ступеням. В ушах тягуче застучало: туф, туф… — Таши нет, — сказала старуха. — А где она? — Её совсем нет. Хлыст упёрся руками в дверь. Внутри всё сжалось в точку. — А дети? — И дети с ней. Хлыст сел на крыльцо. На ветру покачивался розовый куст под окном. Над цветами гудели пчелы. В синем небе кружили белые голуби. Кругом такая красотища. В такой красоте нет места горю. Из глотки вырвался смех. — Что ты мелешь, бабка? Старуха пересекла дворик, уселась рядом с Хлыстом: — Днём было тихо, солнечно, и враз налетело, закружило. Снег повалил, ни зги не видно. А тут ревёт корова и ревёт. Вечер ревёт, ночь ревёт. Мы утром пришли, а тут нет никого. У коровы вымя распёрло, еле спасли. К обеду пурга чуток утихла. Мы походили, поискали. Не нашли. Потом двое приехали. Один такой здоровый, кулак большой. Второй поменьше и попроще, волосёнки будто на солнце выгорели. Они и раньше приезжали. Я как-то спросила у Таши: «Кто такие?» Сказала: «Хорошие люди». Так вот, они приехали, подняли всех на ноги. Их неделю искали, всё без толку. А когда сугробы растаяли, нашли. Может, ходили куда или просто гуляли, их и замело. До посёлка рукой подать, они в пурге не разглядели. — Старуха вздохнула, погладила ладонями застиранный фартук. — Так и сидели на саночках, обнявшись. Мы не смогли разогнуть им руки, боялись кости сломать. Так и похоронили в обнимку. Вот такие дела, мил человек. — Где… — Хлыст прокашлялся. — Где похоронили? Старуха махнула поверх крыш: — В берёзовой рощице, на пригорке. — Покажешь? — Сам найдёшь. На могиле три камушка. — Почему три? — Ну как же? — удивилась старуха. — Таша, дочурка Тоола и сынок Матин. — А Тормун где? — Тормун? Старшенький что ли? Так его нет давно. Как ушёл на заработки, так не появлялся. — Старуха сжала Хлысту колено. — Я принесу ключ от дома. Подождёшь? Хлыст поднялся: — Не надо. Это не мой дом. Могила с тремя разными по величине камешками находилась на краю кладбища. Берёзы шелестели молодой листвой, сварливо щебетали птицы, по рыхлой, не успевшей затвердеть земле бегали муравьи. Хлыст бросил котомку, встал перед могилой на колени и раскинул руки. Солнце доползло до зенита, покатилось к горизонту. Тени вытянулись, смешались с сумерками. Птицы умолкли, и всю ночь тишину нарушал только шёпот берёз. На рассвете Хлыст вернулся к дому. Из сарая выкатил тележку, на которой Таша вывозила навоз из коровника. Возле колодца долго драил кузов, пока железо не засверкало на солнце. Под взглядами селян, высыпавших на крайнюю улицу, целый день сновал между поляной и кладбищем и не успокоился, пока не сорвал последний одуванчик. Могила превратилась в холм из жёлтых цветов. Хлыст вытащил из котомки отрез материи и штапельный платок и подсунул под большой камень. Перед камнем поменьше положил альбом и цветные карандаши. Возле маленького камешка посадил куклу. Достал клетчатую рубашку. Немного подумав, спрятал обратно в котомку — старшего сына здесь нет. Зарылся лицом в одуванчики: — Люблю. На закате дня стёр рукавом с лица жёлтую пыльцу и, уже отойдя от могилы, оглянулся: — До скорой встречи. Спустя некоторое время Хлыст добрался до Рашора. В этом большом городе на востоке страны он ни разу не был, но слышал в искупительном поселении от приятеля, что если хочешь «раствориться» — лучшего места не найти. И действительно, часть города занимали «муравейники» — рабочие районы и кварталы для бедноты — с множеством пустырей, заброшенных строений и проходных дворов. А если на хвост подсядут стражи, всегда можно скрыться в Ведьмином парке — так назывался дремучий лес в окрестностях Рашора. Простояв целый день в подворотне, Хлыст понял, что в городе произошло нечто серьёзное — по улице то и дело вышагивали стражи порядка и выборочно проверяли у прохожих документы. Немного подумав, решил убраться подальше от неприятностей. Но тут по тротуарам побежали мальчишки — продавцы газет, — выкрикивая последние новости из вечернего выпуска. Хлыст купил газету, присел на лавочку возле парикмахерской. У дворянина, проживающего в элитном квартале, месяц назад кто-то выкрал сына и запросил выкуп. Вместо того чтобы вызволять сынулю, папашка торгуется с похитителями. А те вдруг ни с того ни с сего повелись на переговоры. Интересный расклад получается. Хлыст изогнул губы. Появился шанс вновь стать кем-то. Надо лишь узнать, как стороны обмениваются письмами (об этом газеты умалчивали) и вычислить, где прячется братва. На выяснение способа передачи посланий много времени не потребовалось. Каждый день в одно и то же время из дома дворянина выходила служанка. Шла на блошиный рынок (мир неограниченных возможностей), бродила между рядами скупщиков старья. За ней по пятам следовали стражи в штатском (их только дурак не раскусит). Кругом толкались люди, звякали подержанной посудой, нахваливали поношенные вещи, зажигали керосиновые лампы, рассматривали потемневшие зеркала. Жестикулируя и горячо торгуясь, покупатели и продавцы успевали награждать подзатыльниками шумных чумазых мальчишек. Выйдя за ворота рынка и завернув за угол, служанка с изумлённым видом доставала из сумочки или из кармана конверт и отдавала стражам. Пару раз вытаскивала письмо из-за пазухи. И тогда смотреть на неё было смешно — лицо шло пятнами, губы белели, молодая женщина еле стояла на ногах. Немудрено — она даже не почувствовала, как кто-то залез ей под кофточку. Видимо, послания похитителям она передавала таким же способом — прятала в сумочку и ходила между рядами. Хлыст сразу сообразил, что в деле с похищением дворянского сына были замешаны щипачи — высшая каста воров-карманников. Они, как правило, обладают хорошей выдержкой и виртуозно владеют пальцами. Профессионального щипача практически нельзя поймать на горячем. Ещё пару дней Хлыст раздумывал. Почему блюстители закона до сих пор не схватили похитителей? Неужели с мозгами у стражей действительно туго? Ведь щипачи — единственное сильное звено в слабенькой преступной цепи. Хлыст мог бы и сам вычислить карманника, если бы не его приметная внешность — длинный, худой, сутулый, на глазнице повязка, лицо в шрамах. С такой внешностью даже за спинами стражей идти опасно. И время терять не хотелось — а вдруг братва согласится на горстку монет, выкинет заложника где-нибудь в пригороде, затаится и неизвестно когда вылезет из нор. Хлыст быстро сообразил, что ему не обойтись без беспризорников — незаменимых помощников, когда надо что-то пронюхать или за кем-то проследить. Снял на окраине города дом, больше похожий на полуразрушенный сарай. Собрал вокруг себя ораву шустрых пацанов, наобещал им с три короба и несколько дней, не выходя на улицу, получал отчеты: куда пошли люди, которые тёрлись рядом со служанкой на рынке. Притом беспризорники сразу отметали стариков, старушек и тех, у кого мясистые пальцы. Список маршрутов и конечных адресов получился огромным. Здесь пришлось подключить интуицию и логику. Как ведёт себя человек, зная, что в его кармане лежит не просто послание — там лежит приговор к пожизненному заключению? Щипач поспешит избавиться от письма как можно быстрее. Конечно же, он не пойдет с ним в булочную и не станет полчаса болтать во дворе с соседом, и уж точно не отправится прямиком к похитителям. Хлыст пригрел у себя с дюжину самых пронырливых мальчишек, дал им новое задание и вскоре стоял перед сапожной мастерской. Глядя на табличку «Закрыто. Сапожник болен», постучал в дверь. Никто не открыл. Оно и понятно — сапожник, он же скупщик стоптанных башмаков, он же щипач, толкается на рынке. Письмá дворянина при нём, конечно, не окажется. Он передал его по цепи. А если расчёты оказались неверными, Хлыст придумает, как уйти, не вызвав подозрений. Однако внутри засела твёрдая уверенность, что он не ошибся. Хлыст сел на приступок. Притворяясь спящим, слушал перебранку жильцов барака. Возле колонки баба полоскала бельё в корыте. За столиком в тени деревьев шпана резалась в карты. — Кого ждёшь? — прозвучал гнусавый голос. Хлыст лениво сдвинул кепку с глаз, посмотрел на человека в косоворотке и запылённых штанах: — Сапожника. Человек засунул руки в карманы: — Здесь написано: «Сапожник болен». Читать не умеешь? — Неудачный день? — спросил Хлыст. — С чего ты взял? — Целый день протолкался на рынке, а пришёл без обуви. Или обувь — не главное? Много сегодня нащипал? — Ты кто такой?