– Прошу прощения, Ярнауга. – С места встал один из спутников Гвитинна. – Ваш рассказ звучит для нас странно, но не так уж незнакомо. В Эрнистире известны истории о Черном драконе, матери всех червей, но в них ее называют Дрочкатейр. Ярнауга кивнул, как наставник ученику. – Да, так ее называли первые люди запада за много лет до того, как Эрн построил Таиг в Эрнисдарке. Обрывки прежней правды сохраняются в историях, которые родители рассказывают детям на ночь и которыми обмениваются у костра солдаты и охотники. Но ситхи звали ее Хидохеби, и она была более могущественной, чем любой из ее детей. Когда ее убили, что само по себе стало длинной и знаменитой историей, брат Инелуки Хакатри получил страшное ранение, его обжег жуткий огонь Червя. Но во всем Светлом Арде не существовало лекарства от его ран или бесконечной боли, однако и умереть он не мог. Наконец, король приказал положить его в лодку вместе с самым верным слугой и отправил их в океан, в сторону Запада; там, как надеялись ситхи, существовала земля за садящимся солнцем, место, где нет места боли и где Хакатри снова станет здоровым. Так Инелуки, несмотря на великий подвиг уничтожения Хидохеби, стал наследником своего отца и вышел из тени после падения Хакатри. Возможно, он во всем винил себя и долгие годы провел в поисках знания, запрещенного как для ситхи, так и для людей. Сначала он рассчитывал, что поможет брату исцелиться и вернет его с неизведанного Запада… но, как всегда бывает с подобными надеждами, именно процесс поисков стал главной движущей силой и целью, и Инелуки, чья красота когда-то была безмолвной музыкой дворца Асу’а, становился все более и более странным в глазах своего народа, ведь он искал решение в самых темных местах. А когда северяне выступили против ситхи, грабили и убивали, чтобы, наконец, окружить Асу’а кольцом ядовитого железа, именно Инелуки твердо решил победить ловушку. В глубоких пещерах под Асу’а, освещенных при помощи хитрой системы зеркал, находились сады ведьминых деревьев, там ситхи за ними ухаживали, а их удивительную древесину использовали так же, как северяне железо и южане бронзу. За ведьмиными деревьями, корни которых, как утверждали, доходили до самого центра земли, следили садовники, и их должность считалась столь же высокой, как и деятельность священников. Каждый день они произносили древние заклинания и совершали неизменные ритуалы, помогавшие ведьминым деревьям расти и благоденствовать, в то время как король и его двор все больше погружались в отчаяние. Однако Инелуки не забыл о садах, как не забыл те темные книги, что ему довелось прочитать, когда он блуждал по темным тропам в поисках мудрости. В его покоях, куда уже не могли входить другие ситхи, он начал работу, которая, как он надеялся, должна была спасти Асу’а и его народ. Каким-то образом, вызвав у себя ужасную боль, он раздобыл черное железо, которым начал кормить ведьмины деревья, как монах поит виноградную лозу. Многие деревья, не менее чувствительные, чем сами ситхи, заболели и умерли, но одно уцелело. Инелуки окружил его заклинаниями, слова которых были, возможно, более древними, чем сами ситхи, и амулетами, чье происхождение уходило еще дальше, чем корни ведьминых деревьев. Дерево снова стало сильным, и теперь ядовитое железо текло сквозь него, словно кровь. Смотрители священного сада, видевшие, какому жесточайшему обращению подвергаются их деревья, сбежали и рассказали про Инелуки королю Ийю-Анигато, тот встревожился, но из-за того, что ждал скорого конца всему, не стал останавливать сына. Кому теперь было нужно ведьмино дерево, когда повсюду люди с горящими глазами и смертельным железом в руках? Изменения, которые происходили с деревом, пока оно росло, вызвало у Инелуки болезнь, как и у всего сада, но его воля оказалась сильнее. Он сумел выжить, и, наконец, настало время сбора урожая. Инелуки взял ведьмино дерево, полностью пронизанное губительным железом, и отправился в кузницы Асу’а. Изнуренный, больной до безумия, однако полный мрачной решимости, он смотрел, как кузнецы Асу’а, завидев его, бросились бежать, но ему было все равно. Он сам сделал температуру намного выше, чем когда-либо, и уже один произнес Слова Созидания, продолжая наносить все новые и новые удары Молотом Что Придает Форму – прежде его брал в руки лишь Верховный Кузнец. Один, в красных глубинах кузни он создал меч, ужасающий серый клинок, чья суть источала отчаяние. Инелуки пришлось привлечь на помощь такую отвратительную магию, что даже воздух Асу’а трещал от жара, а стены покачивались, точно кто-то наносил по ним удары гигантскими кулаками. Инелуки взял выкованный меч и принес его в большой тронный зал отца, желая показать своему народу оружие, которое их спасет. Однако его облик был настолько ужасен, а меч, испускавший почти нестерпимый страх, внушал такой ужас, что ситхи сбежали из тронного зала, оставив Инелуки и его отца Ийю-Анигато одних. После слов Ярнауги стало совсем тихо, казалось, даже огонь в камине перестал потрескивать, точно и он затаил дыхание. Саймон почувствовал, как встают дыбом волосы у него на шее и руках и закружилась голова. «Меч! Серый меч! Я вижу его так ясно! Что это означает?» Он изо всех сил почесал голову двумя руками, словно надеялся, что боль позволит получить ответ. – Когда король Ийю-Анигато, наконец, понял, что создал его сын, вероятно, почувствовал, как сердце у него в груди превращается в лед, ведь клинок Инелуки был непросто оружием, но богохульством против земли, которой пришлось дать урожай из ведьминого дерева и железа. То была дыра в гобелене мироздания, и теперь свозь нее утекала жизнь. «Такой вещи быть не должно, – сказал он сыну. – Лучше нам навсегда исчезнуть в бездне забвения, лучше пусть смертные глодают наши кости – даже лучше, чтобы нас вообще не было, чем создание такого оружия, не говоря уже о том, чтобы его использовать». Но Инелуки обезумел от могущества клинка и был полностью охвачен создавшими его заклинаниями. «Я принес тебе единственное оружие, способное нас спасти, – сказал он отцу. – Иначе эти существа, эти насекомые, покроют лицо земли, уничтожая все на своем пути, стирая красоту, смысла которой они не в силах увидеть или понять. И ради того, чтобы предотвратить катастрофу, нужно быть готовым на все!» «Нет! – возразил Ийю-Анигато. – Нет. Иногда цена бывает слишком высокой. Посмотри на себя! Уже сейчас меч отнимает у тебя разум и сердце. Я твой король, а также отец и приказываю уничтожить это оружие, пока оно полностью тебя не поглотило». Но когда Инелуки услышал требование отца уничтожить оружие, созданное им едва ли не ценой собственной жизни ради того, чтобы спасти свой народ от полнейшего мрака, последние чувства покинули Инелуки, он поднял меч и ударил отца, убил короля ситхи. Никогда прежде не случалось такого, и, увидев лежавшего перед ним Ийю-Анигато, Инелуки заплакал, не только о своем отце, но также и о себе и своем народе. Наконец он поднял серый меч и посмотрел на него. «Из скорби ты пришел, – сказал Инелуки, – и скорбь принес. Пусть имя тебе будет Скорбь». Он назвал свой клинок Джингизу, так на языке ситхи звучит слово «скорбь». Скорбь – меч по имени Скорбь… Эхом пронеслось в голове Саймона, слово металось у него в голове, пока ему не стало казаться, что оно поглотит все, что говорит Ярнауга, бурю за стенами, все вообще. Почему оно казалось ему таким ужасно знакомым? Скорбь… Джингизу… Скорбь… – Но история на этом не заканчивается, – сказал северянин, и его голос снова стал набирать мощь, подчиняя себе и вызывая трепет у слушателей. – Инелуки, чья ярость лишь укрепилась после того, что он совершил, забрал корону отца из белого ведьминового дерева и объявил себя королем. Его семья была так ошеломлена, что у них не хватило сил противиться. Кое-кто втайне даже приветствовал такой поворот событий, всего их оказалось пятеро, они, как Инелуки, возмущались при мысли о пассивной капитуляции смертным. Инелуки, со Скорбью в руках, стал неукротимой силой. Вместе со своими пятью слугами – напуганные и суеверные смертные стали называть их Красной Рукой из-за числа и плащей цвета пламени – Инелуки дал сражение у стен Асу’а, впервые за почти полных три года осады. И только огромное преимущество в численности тысяч вооруженных железом воинов Фингила помешало ночному ужасу, в который превратился Инелуки, прорвать осаду. Так или иначе, но, если бы другие ситхи сражались рядом с Инелуки и Красной Рукой, короли ситхи до сих пор гуляли бы по бастионам Хейхолта. Однако у народа Инелуки не осталось воли к сражениям. Они испытывали страх перед новым королем, убившим Ийю-Анигато, и воспользовались бойней, которую устроили Инелуки и Красная Рука, чтобы сбежать из Асу’а под предводительством королевы Амерасу и Шима’онари, сына брата Инелуки Хакатри, того, что получил страшное ранение в схватке с драконом. Они нашли спасение в темных просторах леса Альдхорт, где спрятались от жаждавших их крови смертных и своего собственного короля. Так Инелуки остался вместе со своими пятью воинами в превратившемся в скелет замке Асу’а. Но даже его могущественная магия не помогла против многочисленной армии Фингила. Северные шаманы произнесли заклинания, и остатки защитной магии рассеялись с древних стен. При помощи смолы, соломы и факелов риммеры подожгли изящные строения. А когда над Асу’а взвились языки пламени и клубы дыма, северяне выманили из замка последних ситхи – тех, кто был слишком слаб или робок для бегства или кто до конца сохранил верность своему древнему дому. В пламени пожаров риммеры совершали ужасные деяния, но у ситхи не осталось сил на сопротивление. Их миру пришел конец. Жестокие убийства, безжалостные пытки и унижения жертв, не оказывавших сопротивления, уничтожение под громкий хохот тысяч уникальных произведений, не подлежавших восстановлению… Кровавая армия Фингила оставила страшный след в истории – след, который уже никогда нельзя будет стереть. Вне всякого сомнения, те ситхи, что бежали в лес, слышали крики своих несчастных соплеменников, содрогались и рыдали, взывая о мести. И в этот последний, фатальный час Инелуки вместе с Красной Рукой поднялся на вершину самой высокой башни Асу’а. Он решил, как стало очевидно довольно быстро, что, если ситхи не могут больше здесь жить, замок никогда не станет домом для людей. В тот день он произнес слова более страшные, чем любые сказанные им прежде, их наполняло больше ненависти, чем при создании Скорби. И когда его голос грохотал над пылающими пожарами, риммеры с криками падали во дворе замка, их лица чернели, кровь лилась из глаз и ушей. Песнь Инелуки поднялась на невыносимую высоту и тут же превратилась в чудовищный крик агонии. От ослепительной вспышки пламени небо стало белым, а в следующее мгновение наступила тьма столь полная, что даже Фингил, находившийся в миле от замка в своем шатре, подумал, что ослеп. Однако в некотором смысле Инелуки потерпел поражение. Асу’а остался стоять, он продолжал гореть, хотя большая часть армии Фингила лежала на земле у основания башни и умирала. А в самой башне, странным образом не пострадавшей от дыма или пламени, ветер рассеивал шесть кучек серого пепла, разбрасывая его по полу. Скорбь… У Саймона кружилась голова, он едва дышал. Свет факелов отчаянно мерцал. Склон горы. Я слышу скрип колес фургона… они привезли Скорбь. Я помню, он был подобен Дьяволу в коробке… сердце огромной скорби. – Так Инелуки умер, – продолжал Ярнауга. – Один из лейтенантов Фингила, издавший через несколько минут последний вздох, поклялся, что он видел, как из башни вылетело нечто огромное, алое, точно угли в костре, оно извивалось, словно дым, и потянулось к небу, как огромная красная рука… – Неееет! – закричал Саймон, вскакивая на ноги. Его схватила одна рука, чтобы остановить, потом другие, но он стряхнул их, словно клочья паутины. – Они привезли серый меч, ужасный меч! И я его увидел! Я видел Инелуки! Он был… он был… Вокруг него раскачивалась комната вместе с удивленными лицами – Изгримнур, Бинабик, старик Ярнауга возвышались над ним, точно рыбы, выпрыгивающие из пруда. Он хотел рассказать им о склоне горы и белых демонах, но перед глазами у него опустился черный занавес, а в ушах раздался оглушительный рев… Саймон бежал по темным коридорам, и его единственными спутниками были слова в темноте. Олух! Иди к нам! Здесь для тебя приготовлено место! Мальчик! Смертный ребенок! Что он видит, что видит? Заморозьте ему глаза и отнесите в тень. Накройте цепким, жалящим холодом. Над ним нависли чудовищные очертания, тень головы с оленьими рогами, массивная, точно холм, украшенная короной из бледных камней, ее глаза пылали красным огнем. Рука также была красной, и, когда она его схватила, пальцы обожгли, словно огненные печати. Вокруг мерцали белые лица, подобные пламени свеч в темноте. Колесо поворачивается, смертный, поворачивается, поворачивается… Кто ты, чтобы пытаться его остановить? Он муха, маленькая муха… Алые пальцы сжались, огненные глаза сияли тьмой и безграничным смехом. Саймон кричал и кричал, но ответом ему был лишь безжалостный смех. Он пришел в себя, избавившись от страшного хора голосов и сжимавших его рук, и обнаружил зеркальное отображение сна – лица, склонившиеся над ним, бледные в свете факелов, точно волшебный круг грибов. А за расплывчатыми лицами стены, казалось, покрывали точки яркого света, терявшиеся в темноте наверху. – Кажется, он очнулся, – сказал голос, и внезапно мерцавшие точки превратились в висевшие на стене горшки, он лежал на полу в кладовой. – Мне не нравится, как он выглядит, – нервно проговорил чей-то глубокий голос. – Я не сомневаюсь, что с ним все будет в порядке, если вы хотите вернуться обратно, – ответил первый голос, и Саймон обнаружил, что вглядывается в лицо, которое обрело четкость и перестало быть размытым пятном. Мария – нет, Мириамель – стояла рядом с ним на коленях, и он увидел, что подол ее платья помялся на грязном каменном полу. – Нет, нет, – сказал другой: герцог Изгримнур, нервно дергавший себя за бороду. – Что… случилось? Он упал и ударился головой? Саймон поднял руку и осторожно ощупал голову, но он чувствовал слабость во всем теле и не обнаружил шишки. – Ты опрокинулся, парень, – проворчал Изгримнур. – И ты кричал… о вещах, которые видел. Я принес тебя сюда и едва не надорвался. – А потом остался стоять, глядя, как ты лежишь на полу, – сурово сказала Мириамель. – Хорошо, что я оказалась рядом. – Она посмотрела на риммера. – Вы сражались в битвах, верно? Неужели вы так же поступаете с ранеными – просто на них смотрите? – Но там совсем другое дело, – начал оправдываться Изгримнур. – Нужно их перевязать, если у них идет кровь. И унести прочь на щитах, если они мертвы. – Умно, – строго сказала Мириамель, но Саймон заметил, что по ее губам пробежала мимолетная улыбка. – А если у них не идет кровь и они не мертвы, вы просто через них перешагиваете? Не имеет значения. – Изгримнур закрыл рот и потянул себя за бороду. Принцесса продолжала вытирать лоб Саймона влажным носовым платком. Он не мог представить, какая от этого может быть польза, но сейчас был совсем не против полежать еще немного, пока за ним ухаживала Мириамель. Саймон знал, что очень скоро ему придется объясниться. – Я… я тебя узнал, парень, – наконец заговорил Изгримнур. – Ты был в монастыре Святого Ходерунда, верно? И тролль… я думал, что видел… Дверь в кладовку открылась шире. – О, Саймон! Я надеюсь, тебе стало лучше. – Бинабик, – сказал Саймон, пытаясь сесть. Мириамель мягко, но решительно нажала ему на грудь и заставила снова лечь. – Я действительно видел, правда! И как раз об этом не мог вспомнить! Склон холма, огонь, и… и… – Я знаю, друг Саймон, начал понимать многие вещи после того, как ты вскочил, однако не все. Еще многое остается загадкой в этой истории.