– Да ничего ты ему плохого не сделала, дочка. Ты не виновата ни в чем. Просто он еще не повзрослел для настоящих мужских решений. Не научился еще ответственность на себя брать за свои поступки. Каждый мужик по-разному взрослеет, а некоторым, бывает, и вообще за всю свою жизнь не удается повзрослеть. Им сбежать легче, обмануть, спрятаться, не думать, забыть… Михалыч-то прав – ищи теперь ветра в поле! Он ведь тоже себя клянет, Михалыч-то. Говорит, проглядел. Говорит, надо было и впрямь адресочками на всякий случай запастись. Да чего теперь говорить на эту тему, только воздух зря сотрясать. И толку бы не было от тех адресочков, если правде в глаза смотреть. Тот, кто бежит, и дальше бегать будет, и ловить да привязывать его не надо. Зачем? Пусть бежит… Давай мы с тобой ни за кем бегать не будем, а перестанем горевать да радоваться начнем. А чего нам горевать в самом деле? Родишь нам с матерью внука, примем его с любовью да радостью… – И мама?.. Ты думаешь, и мама тоже?.. – А куда она денется? И она примет… Ну да, погорюет немного, поплещет эмоцией, не без этого. А ты скрепись да не слушай, и представляй, что этот водопад где-то далеко от тебя падает. Просто пойми, что маме обязательно надо выплеснуться, иначе она не умеет… – И что, пап? Мне вот прямо так ей и сказать, да? Прямо в лоб? – Нет, в лоб не надо. Я сам ей скажу. Давай так с тобой поступим… Завтра воскресенье, завтра мама целый день дома будет… Ты уйди из дома завтра с утра, а я ей скажу. Пусть она поживет с этим знанием до вечера хотя бы. А вечером ты придешь, и уже последние всплески тебе достанутся. Договорились? – Договорились, пап. Тогда я завтра с утра на целый день к Оле уйду. Ой, не представляю даже, что с мамой будет… – Ничего, дочь, прорвемся. Не так страшен черт, как его малюют! Хотя чего я черта-то поминаю, прости господи… Это же мама твоя, жена моя… Погоди-погоди, пройдет время, еще и радоваться больше меня внуку будет… Или внучке… Прорвемся, Насть! И не плачь больше, хорошо? – Да, пап… Как же хорошо, что ты у меня такой… Люблю тебя, пап! Очень люблю… * * * – …Ты чего такая взбудораженная, Настька? Чего тебя так лихорадит? Опять плохо себя чувствуешь? Оля глянула на нее исподлобья, потом снова склонила голову к своему занятию – гречку перебирала. Настя пожала плечами, наблюдая, как она ловко орудует быстрыми пальцами, подумала про себя – вот ни в чем подругу не обманешь… Вроде сидят, вроде говорят о пустяках всяких, а Оля все равно ее состояние нутром почувствовала! Что ж, надо сказать, в чем дело… – Папа сейчас говорит с мамой, Оль. А мне сказал, чтобы я ушла из дома на целый день. Ну, сама понимаешь… Знаешь ведь, какая у меня мама… – Знаю. Я ее тоже побаиваюсь, Настьк. А я думаю, чего ты в облаках витаешь… Вроде говорю с тобой, а ты будто не слышишь! – Почему же? Я слышу, Оль… – Ну? И про что я тебе сейчас говорила? Вернее, про кого? – И про кого? – Вот видишь! А говоришь, что слышишь! А я тут наизнанку выворачиваюсь, думаю, тебе интересно… – Так про кого ты мне говорила, Оль? – Ладно, повторюсь, если такое дело. Я тебе про Серегу Филиппова рассказывала, как он ко мне вчера на перемене подошел… Или тебе неинтересно про твоего бывшего слушать? Вы же вроде с ним с восьмого класса неразлейвода… – Ну? И что Сережка от тебя хотел? – Да от меня ничего, к сожалению. Он про тебя спрашивал. Пристал как банный лист, что случилось да почему… Ты же просто отшила его, и все, и не объяснила ничего! Вот он теперь и мается в догадках, ищет причины, себя винит. Почему ты с ним нормально не поговорила, Настька? Что он тебе плохого сделал? – Да я нормально ему сказала… Все, мол, Сереж, не ходи за мной больше… Извини, мол, что так получилось… – И это ты называешь – нормально? Его же с середины лета здесь не было, на каникулы к бабушке уезжал! Только-только ты загуляла с этим Никитой, он сразу и слинял! Обиделся на тебя тогда… И кто бы не обиделся на его месте? – Да, это хорошо, что он тогда уехал… – Ага. Повезло парню – бабушка у моря живет… Такой классный к школе вернулся, такой загорелый… Красивый… И сразу – к тебе! Настенька моя, Настенька! Помириться с тобой хотел. Думал, просто поссорились. А ты ему раз – и все… Резкий облом… Нельзя было нормально все объяснить, да? – Что я ему должна была объяснить, Оль? Всю правду рассказать? Про себя, про Никиту? – Да я думаю, ему и без тебя наши доброхоты все рассказали. Ну что ты без него не скучала… Но ведь он все равно к тебе пришел, как ни в чем не бывало! Значит, готов был тебе все простить… А ты ему – не приходи больше, так получилось… – Меня не за что прощать, Оль. Я ж не виновата, что Никиту полюбила. По-настоящему полюбила. Не так, как Сережку. – Ага. Теперь вот расхлебывай последствия этого настоящего давай. А Сережка… Он же на тебя дышать боялся… И до сих пор ходит, переживает… Любит он тебя, Насть, вот что. Да я бы на твоем месте… Эх ты… Оля вздохнула, замолчала грустно. А Настя вдруг вспомнила, как Оле нравился Сережка, как она сама признавалась ей в этом… Но когда Сережка начал проявлять симпатию к Насте, Оля восприняла это совершенно спокойно, никак своей обиды не проявила. Наоборот, дружба их еще более укрепилась – так Насте казалось… И Оля с удовольствием была поверенной в ее сердечных делах. Да, тогда думалось, что это и есть те самые «сердечные дела». То, что происходило у них с Сережкой. Обязательные провожания после школы, прогулки в соседний поселок на дискотеку, долгие поцелуи в укромных уголках, робкие Сережкины руки, обнимающие ее за плечи… Просто обнимающие. Ничего больше. Сережка и не претендовал ни на что большее. Да она бы и не позволила… Ни за что бы не позволила. А с Никитой сразу все было по-другому, да. Никита первый раз ее поцеловал, и голова закружилась, и внутри все закружилось, поехало. И себя уже не контролировала, и сам контроль казался глупостью несусветной. Любовь же, какой контроль! Такое было счастье – любить Никиту… – Ты чего задумалась, Настьк? Ты хоть поняла, что я тебе сказала? – услышала она голос Оли и встрепенулась, улыбнулась ей навстречу. – Поняла, Оль. Сережка переживает. Но что ж я могу… – Он любит тебя, Настька. До сих пор любит. Я думаю, что даже если он всю правду узнает… Ну, что ты беременна… Он все равно тебя простит… Хотя тут не все так романтично, конечно. Сережка-то простит, если любит, но вот мама его… Она ж тоже хочет, чтобы Сережка в институт поступил! А у тебя ребенок… Сама понимаешь, что Сережкина мама не захочет такого счастья. Да и я бы на ее месте не захотела, чего уж говорить… – Оль! А скажи мне честно… Тебе Сережка и сейчас нравится, да? – А твое какое дело? – Да я просто спросила… – Вот и не спрашивай, чего не надо! Я сама себе хозяйка, я свои чувства при себе оставляю, понятно? Это же ты у нас такая открытая, ты у нас любить умеешь, а все остальные так себе, ни фига в любви не смыслят! Остальные только тем и должны заниматься, что за тобой бегать да внутри все переживать… А еще выслушивать, понимать и жалеть… Ты же у нас звезда, хоть и беременная! А звезде не положено думать о том, что другие чувствуют! Так что не надо мне задавать глупых вопросов, поняла? Голос Оли все нарастал обидой, и было такое чувство, что она очень хочет остановиться, но не может. Настя слушала ее, удивленно распахнув глаза и втянув голову в плечи, искренне не понимала, что происходит с подругой. Ведь только что была такой близкой, такой понятной… Выходит, она вовсе не знает Олю? Дальше своего носа ничего не видит, Оля права? Внутри от этого знания стало почему-то пусто, будто оборвалось что-то. И захотелось плакать. И даже не плакать, а скулить отчаянно, как щенок. Да почему же все так плохо, и нигде ей нет места… Дома сейчас мама от папиных слов из себя выходит, Оля тоже выплескивает свою обиду… Не заплакала. Перемогла. Молча встала со стула, пошла к выходу. – Насть, ты куда? – с досадой проговорила Оля ей в спину. – Ну извини… Сама не знаю, чего меня вдруг понесло… Насть, вернись, пожалуйста! Ты же хотела на весь день остаться! Нельзя тебе пока домой, слышишь? Голос Оли будто подстегивал ее. Схватив курточку и сунув ноги в сапожки, выскочила на крыльцо, чуть не сбив Лешку, младшего брата Оли. Тот проводил взглядом ее удаляющуюся спину, покрутил пальцем у виска – сумасшедшая… Потом быстро шла по улице, сердито глядя в землю и сунув руки в карманы. Плакать все равно хотелось, но не будешь ведь плакать на улице? Надо уйти куда-то, спрятаться, чтобы никто не видел… – Насть! Насть, погоди… – услышала за спиной знакомый голос и остановилась, обернулась с досадой – вот этого сейчас только не хватало, ага… Ее догонял Сережка Филиппов, еще и улыбался совсем по-дурацки, словно хотел рассказать какую-то веселую новость. Подошел, глянул ей в лицо, сразу перестал улыбаться, спросил испуганно: – Что-то случилось, Насть, да? Ты почему… такая? – Ну какая, Сереж? Какая? Ну что, что тебе от меня нужно? Я ведь все тебе уже сказала – не ходи за мной, не надо! – А я и не хожу… Я случайно тебя увидел, как ты из Ольгиной калитки выскочила… – Да не ври, Сереж. – Ладно. Врать не буду. Я тебя ждал, да. Сначала у дома твоего ждал, видел, как ты вышла… Как к Ольге зашла… – Зачем, Сереж? Ну зачем ты… – Насть… Давай поговорим, а? Там за школой скамейка есть, помнишь? Наша скамейка, Насть… Вот зря он сказал про «нашу скамейку». Зря. «Наша скамейка» могла быть только у нее с Никитой, а Сережка тут ни при чем. Нет у него права называть ту скамью у школы «нашей»… Но все равно домой идти не хочется. Рано еще. Да и боязно… Не все ли равно, как тревожное время убить? Пусть и в неприятных разговорах и объяснениях. Да и чего там Сережке объяснять? Вовсе она не обязана ему объяснять… – Ладно, пойдем на скамейку за школой. Посидим, поговорим. Только бы дождь не пошел… Какое-то время сидели молча, и Настя чувствовала, как Сережка волнуется, как пытается подобрать правильные слова, чтобы начать… И пожалела его, заговорила первая: – Сереж… Не надо ничего говорить, правда. Ты прости меня, что все так получилось, но… Как получилось, так получилось. Я другого люблю. Да ведь тебе все давно рассказали, наверное… – Да. Рассказали. Ну и что? Он же уехал. Насть. Он же никогда сюда больше не вернется. – Да ты-то откуда знаешь, что он не вернется?! Что ты вообще знаешь о нем, чтобы такие выводы делать? – Ну, если до сих пор не вернулся… – И что? Тебе-то какое дело? – Не сердись, Насть. Не обижайся. Я ведь что хочу сказать… Я хочу сказать, что еще какое-то время пройдет, и ты его забудешь, совсем забудешь… А я подожду, Насть. Сколько надо, столько и подожду. Хоть полгода, хоть год… Да хоть всю жизнь… – Не подождешь, Сереж… – грустно усмехнулась она, отворачивая голову в сторону. – Уверяю тебя, что не получится подождать… – Да почему ты за меня решаешь, что не получится?! – Потому. Обстоятельства определенные есть, потому и решаю.