– Сережа? – спросила она. – Вы поссорились? Лида оторвала от лица ладони. – Поссорились? Что ты! Ты же знаешь – мы вообще никогда не ссорились. – Лида гомерически расхохоталась. – Он ушел, понимаешь? Вообще ушел! К другой женщине! И надо же, нашел время! За два часа до Нового года! Шутник, да? Юморист! – Ее трясло, как в лихорадке. Уложив ее на диван и насильно засунув ей под язык валидол, Тася принесла горячего чаю и присела рядом. Молчали. Потом Лида, всхлипывая и давясь слезами, заикаясь и проглатывая слова, рассказала, как было. Тася молчала. – Что делать, Лидушка, – вздохнула она наконец. – Переживем, девочка. Переживем. Не то переживали. Потом они пили водку и давились салатами, и Лида все сетовала, что жалко продуктов и ее трехдневного труда, как же так, такое количество и теперь все пропадет? Тася молча вздыхала и снова гладила Лиду по голове. В ту ночь они напились. Еще бы – бутылка водки и половина бутылки коньяка для практически не пьющих женщин доза огромная! Уснули одетые, на диване. Первого отлеживались у телевизора. Ели подвядшую праздничную еду, молчали, что-то вспоминали, даже смеялись и снова плакали. Второго Тася опорожняла холодильник – в помойку безжалостно летели оставшиеся пироги, салаты, подсохшая утка. А Лида плакала, плакала, без остановки и перерыва. Вот и все, кончилась жизнь. Если бы не Тася, тогда бы она точно не выжила. Тася жила у нее четыре месяца. И каждый день повторяла: – Лидушка, дай мне честное слово. Если я тебе надоем – гони в тот же день. Поверь, я не обижусь! Жить было трудно, даже невыносимо. Приезжала свекровь, садилась напротив и пристально разглядывала невестку, словно ища в ней причину, почему ее сын Сережа ушел. Лида отворачивалась к стене. Свекровь молча вздыхала. Тася уходила на кухню и отчаянно гремела посудой. – Рожать надо было, – вдруг сказала свекровь. – Был бы ребеночек, он бы никогда не ушел. Ты знаешь Сережу. – Знаю? – рассмеялась Лида. – О чем вы? Как выяснилось, я Сережу совсем не знаю! – Надо жить, Лида, – сказала свекровь. – Это не горе, поверь. Надо жить, надо работать. Работа спасает! Да и потом, – запнулась она, – ты еще молодая. Встретишь хорошего человека и, глядишь, устроишь свою жизнь. – Спасибо, – отрезала Лида. – Хорошего я уже встретила. И вдруг визиты свекрови и ее «утешения» прекратились – уже облегчение. Потом узнала – Тася запретила ей приезжать. И та согласилась. Все было понятно: сын ей ближе, да еще нужно было начинать дружить с новой невесткой. Пролетели каникулы, и Лида пошла на работу. Ту зиму она старалась не вспоминать – как пережила ее, как выжила, где брала силы? В конце января муж забрал вещи – Лида, по счастью, была на работе, встретила его Тася. В тот день Лида навсегда распрощалась с надеждой – с надеждой, что Сережа вернется. – Он что-то сказал? – тихо спросила она. Покачав головой, Тася вздохнула: – Что ему сказать, Лидушка? Ему же стыдно. Поэтому и молчал. Молча собрался, оставил ключи – там, в коридоре, на тумбочке. В общем, будем жить дальше. Жили, куда деваться. Жили. Зима была холодной, снежной, метельной – передвигаясь по улицам, народ жался поближе к домам. От ветра срывало шапки, плотный тяжелый снег залеплял нос и глаза. А весна пришла неожиданно рано, словно, сжалившись, природа спешила обрадовать. Маме Лида все рассказала только весной. Странно, но Ольга Ивановна не удивилась и не расстроилась. Как будто знала заранее, что так все будет. Потом закрутили экзамены, школьный ремонт, составление планов на следующий учебный год. В августе Лида и Тася поехали в дальнюю деревню к отцовским приятелям, за тридевять земель, в Тверскую область. Странно, но знакома Лида с ними не была – в деревню отец ездил с Тасей. Ехали долго – три часа на поезде и почти час на автобусе. Маша и Дима Повиловы, хозяева крепкого пятистенка на краю полупустой, почти заброшенной деревни, им очень обрадовались. Дима служил лесником, а Маша была на хозяйстве. Денег хватало – какие здесь траты? Почти все свое. Городскую квартиру Повиловы оставили дочери. Пятнадцать лет назад Дима и Маша, абсолютно городские жители, купили дом в глухой деревушке – сущие копейки, кто здесь покупает? И удивительно легко оставили город, квартиру и удобства. Город, в котором родились и прожили большую половину жизни. – А все надоело! – смеялась розовощекая, полная, уже похожая на местную жительницу Маша. – Все, понимаешь? Запахи эти, магазины. Вечная суета – успеть, достать, дотащить. А здесь… – Маша мечтательно огляделась. – Ну ты и сама видишь: тишина и покой. В общем, счастье. И правда – места там были сказочные: густой хвойный темно-зеленый бор «обнимал» деревушку Кротовку с одной стороны, а белый, полупрозрачный березовый лес – с другой. За березняком шло необъятное поле, за полем чистейшая, полная рыбы и раков речка Залужка. Как и положено, Повиловы завели огород. – Бились с ним года три, пока что-то выросло, – рассказывала Маша. – А сейчас все свое – картошка, капуста, морковь. Ягоды, яблоки, сливы. Я Димку называю Мичуриным! – хохотала она, с любовью поглядывая на молчаливого мужа. За домом стоял курятник и клетки с кроликами. В соседнем селе – подумаешь, пять километров! – брали молоко и сметану. Грибов было море – Дима водил в заповедные места. Возвращались с корзинами белых, другие Дима не брал – несерьезно. Собирали лесную малину, мелкую, но невозможно ароматную. Увидев поломанные кусты, Дима присвистнул: – Топтыгин! – Медведь? – испугалась Тася. – А ты думала! – усмехнулся хозяин. – Здесь тебе, мать, не Подмосковье! Здесь глушь – и медведи, и кабаны, и лисы, и зайцы! Лида с Тасей испуганно переглянулись. Хозяева их не мучили – еще бы, столько дел! Делая заготовки на долгую зиму, Маша возилась в огороде и на кухне, а Лида сносила их в погреб. По вечерам варили варенье – яблочное, сливовое, малиновое, и от запахов кружилась голова. Лида просыпалась рано, Тася еще спала. Одевалась, влезала в калоши – роса – и уходила в лес. Собирала цветы – ромашки, васильки, колокольчики, пижму, шалфей. Бродила по кромке поля. Маша радостно вскрикивала и принималась за разборку трав: это от живота, это от горла, а это – от головной боли. Пучки и букетики перевязывали бечевкой и подвешивали в сени на просушку. В Москву Повиловы приезжали редко, раза два в год. Маша смеялась, что стала настоящей деревенской жительницей: «От машин шарахаюсь, толпы боюсь, от выхлопов задыхаюсь». Лида спала как убитая – сама не помнила, когда так спала. К концу августа она поняла, что выздоравливает. Или так – ее отпустило. На обратной дороге, когда уже подъезжали к Москве, тихо сказала Тасе: – Спасибо тебе. Знаешь, мне стало легче. От общих знакомых знала – Сережа женился на молодой женщине, и в семье ожидается пополнение. Снова сердце сжалось от боли – выходит, ее вина, свекровь права. А в новой семье все получилось. Но жизнь продолжалась, со всеми ее проблемами и сложностями, болячками и неприятностями, маленькими радостями и победами. Мама и Тася старели, слабели. И это по-прежнему были единственно близкие и родные люди. Когда маму «ушли», ее стало мучить давление. Да и настроение было хуже некуда, вот это главное. – Обиды терзают и прибавляют болячек, – вздыхала мама. – Но что поделать, простить я их не могу! – Сложно прощать, – соглашалась Лида и спрашивала себя: «Простила ли я Сережу? Впрочем, какая разница, прошло столько лет! Да он наверняка и думать обо мне забыл – у него семья, ребенок. Это я не устроила жизнь, а у него все в порядке». Однажды он позвонил: – Сколько лет, сколько зим! Услышав его голос – а узнала его Лида в ту же минуту, – задрожала, как осиновый лист. – Встретиться? – удивилась Лида. – А зачем? – Мне очень хочется тебя увидеть. Да просто поговорить, Лид. Так, о жизни. – Зачем? – повторила Лида. – Да и о чем нам разговаривать? О какой жизни, Сережа? Наши жизни давно параллельны. От встречи отказалась, но «позванивать» разрешила: – Да пожалуйста. Но все-таки, прости, я не понимаю… И он позванивал – не часто, раз в две недели. Как говорится, не обременял. И всегда извинялся: «Ты свободна, я тебя не отвлекаю?» Хотелось сказать: «От чего, Сережа? От чего меня можно отвлечь? Если только от моего одиночества». Разговор завязался дружеский – так, ни о чем. Про работу, немного о сыне – кажется, там были проблемы. Лида терпеливо выслушивала, но вопросов не задавала. Начнешь задавать – вовлечешься и пропадешь. Тревожился за родителей – стареют, болеют. Она утешала: «Так у всех. Что поделаешь – возраст». Больше слушала, чем говорила. Да и о чем ей рассказывать? Все в ее жизни одинаково и предсказуемо, ничего интересного, День сурка, сплошная рутина: школа, дом, мама и Тася. Ну и маленькие человеческие радости: сходили с Настеной с театр, были с мамой в Третьяковке, ездила с классом в Ясную Поляну, собираемся в Питер, хочу прихватить с собой Тасю. – Мама? Ну как обычно. Маме никто не нужен, Ольга Ивановна все так же предпочитает одиночество, страдает без работы, мама есть мама. Да, очень жалко, но что поделать? Езжу раз в две недели, от помощи мама отказывается. Как-то вечером в воскресенье раздался звонок в дверь. Удивилась – кого еще принесло? Наверное, соседка Галя, больше некому, за солью или за хлебом, и Лида посмотрела в глазок. На пороге стоял Сережа. От неожиданности она застыла, чувствуя, как отчаянно забилось сердце. Открыть? Нет, не буду. Зачем? Но все же открыла. Удивилась – постарел. Сутулый, седой, морщины, потухший взгляд. В общем, прибитый. Мимоходом глянула в зеркало: ну тоже не ах, и она уже не молодуха. Сели на кухне, накрыла чай. Сережа молчал.