Не знаю, что я собирался предпринять. Подстеречь его в засаде? Но шансов на то, что это сработает, один к миллиону, да и что с того, что я окажусь вплотную к нему: он вооружен, а я нет. Я переместился вправо, чтобы мой запах не доносился до оленей, и стал ждать. На часах было пять. Мэри и Питер Джон сейчас пьют чай среди цветущих роз, а Гринслейд с Арчи возвращаются с реки. В Мэчри, среди зелени, овеваемой прохладным вечерним бризом, должно быть, божественно, но и здесь многое радовало глаз – от звездочек жирянки между камней до суровых пиков Сгурр Дэрга, вырисовывавшихся на бледно-бирюзовом небе словно штормовые валы. Однако в тот миг я понял, что земная красота целиком зависит от взгляда наблюдателя, ибо весь этот чистый, полный хрустального воздуха мир вокруг меня внезапно сделался свинцовым и душным. Между 5 и 7:30 вечера Ждать пришлось долго, но я не ошибся. Медина сделал именно те выводы, на которые я рассчитывал. Он последовал за оленями до расселины, решив, что я нахожусь на склоне, обращенном к Мэчри. А я тем временем лежал в поросшей злаками яме на стыке главного гребня и отрога, о котором я упоминал, и видел его как на ладони, пока он с величайшей осторожностью, используя каждую неровность и каждый кустик, поднимался по склону корри. Как только он перевалит через водораздел, я заманю его еще выше, и ветер при этом будет работать на меня. В сердце у меня затеплилась надежда: весьма вероятно, что я смогу удержать его на горе до наступления темноты, и тогда на помощь мне придет хорошее знание местности. Медина, несомненно, уже устал – ведь ему приходится наблюдать за гораздо более обширным пространством, чем мне. А я чувствовал себя просто превосходно. И, вероятно, так бы все и случилось, если б не еще одна овца. Сгурр Дэрг всегда славился тем, что одичавшие овцы попадались там даже на самых неприступных пиках. Эти чертовы облезлые создания со временем превратились в какой-то совершенно новый вид, еще не описанный натуралистами. Как они живут, как размножаются и чем кормятся, мне неведомо, но в здешних краях издавна ходят рассказы о том, как их дьявольская хитрость испортила не одну дюжину хороших охот. Вот и теперь за моей спиной послышалось нечто среднее между фырканьем и хрюканьем. Повернув голову, я обнаружил одну из этих проклятых богом тварей, стоящую на камне и сверлящую меня взглядом. Овца прекрасно меня видела, поскольку с той стороны не было никакого прикрытия. Затаившись, как мышь, я продолжал следить за Мединой. Он находился примерно в полумиле от меня, почти у края корри, где собирался передохнуть и осмотреться. Я принялся молиться про себя, чтобы он не заметил овцу. Но он ее услышал. Тварь начала фыркать и перхать так, что даже малолетний ребенок догадался бы, что она наткнулась на что-то подозрительное. Медина тотчас направил бинокль на мое логово, хотя со своего места он не мог увидеть ничего, кроме зарослей злаков. Потом он что-то сообразил, и в следующее мгновение исчез из виду. Я знал, что у него на уме. Медина нырнул в разлом, по которому можно было подняться на вершину гребня и оказаться надо мной, оставаясь невидимым. Делать нечего, пришлось убираться. Легче всего это было сделать по ребру отрога, ведущему в долину Рискуилл. Передвигаясь то на четвереньках, то по-пластунски, я попытался обогнуть его выступающую часть, а затем спуститься по крутой стене, обращенной к долине. Это был не самый приятный момент: в любую секунду мне в спину могла прилететь пуля. Однако ничего не случилось, и вскоре я уже скользил вниз по исполинским каменным плитам в заросли вереска. Мне предстояло преодолеть добрую тысячу футов, и, думаю, тогда я побил все рекорды по скоростному спуску. Исцарапанный, избитый и задыхающийся, я наконец затормозил на какой-то куче щебня. Подо мною во всю ширь раскинулась долина Рискуилл, а примерно в четверти мили чернела крутыми обрывами Вышка. Но что дальше? Мы, так сказать, поменялись местами, и теперь Медина оказался надо мной. У него была винтовка, а у меня – ничего. Он отыщет путь, которым я воспользовался, и в считанные минуты настигнет меня. Спускаться в долину бессмысленно и опасно, на открытом пространстве он не промахнется. Торчать на отроге или примыкающем к нему гребне тоже глупо – там негде укрыться. В корри можно спрятаться, но ненадолго. Наконец мой взгляд упал на Вышку, и я задумался. Если мне удастся добраться до ее сумрачных расселин, я, возможно, спасусь. Давид-псалмопевец взывал о помощи к горам, а мне, пожалуй, придется обратиться к скале… Но для этого необходимо преодолеть четверть мили по открытой местности, а потом еще изрядное расстояние, если я собираюсь достичь скального массива в той точке, где на него проще подняться. Ближе виднелись темные расселины и глубокие трещины в стене породы, но все они выглядели непригодными для подъема. Что, если я застряну на полпути? Лучшую мишень даже представить трудно! Но времени на размышления у меня не было. Ощущая отвратительный холодок под ложечкой, я спустился в неглубокое ущелье, по которому протекал ручей, и напился воды. Потом двинулся вниз по течению, держась ближе к правому склону, довольно крутому и поросшему молодыми березками. По пути я вертел головой во все стороны, проверяя, все ли вокруг чисто. Думаю, Медина, ничего не знавший о моей винтовке, заподозрил какую-то ловушку, потому что продвигался он очень медленно. Когда я снова заметил его, он находился не на отроге, с которого я спустился, а гораздо выше. Одновременно я понял две вещи. Во-первых, мне не удастся добраться до того места Вышки, которое мне нужно, не выходя на открытое пространство. А во-вторых – слева от меня на гребне имеется глубокая расселина, вполне пригодная для подъема. Устье этой расселины находилось в ста ярдах от ручья, вдоль которого я продвигался, и она была настолько глубока, что забравшийся в нее человек сразу оказывался защищенным со всех сторон. Медину я пока не видел; думаю, и он меня тоже. С высокого берега в ручей стекал совсем крохотный ручеек, и его русло предоставило мне некое подобие укрытия. Уткнувшись носом в мох и чувствуя, как вода струится у меня по шее, я осторожно пополз вверх, надеясь, что в это мгновение взгляд моего врага обращен в другую сторону. Я успел подняться до половины склона и только тогда поднял глаза. Медина неподвижно стоял на краю корри, глядя прямо на меня. По милости провидения мои ноги все еще оставались в русле, а голова располагалась ниже плеч, поэтому среди песка, мелких камней и тростника меня было не просто заметить. Я видел, как он прищурился, всматриваясь, а затем поднял ствол винтовки и приложил приклад к плечу. Но затем опустил оружие, сместился в сторону и исчез из вида. Спустя две минуты я очутился в расселине. Место это напоминало пещеру с песчаным дном, которая, постепенно сужаясь, углублялась в скалу. Дальнейший путь вглубь преграждал большой покатый камень. Я взобрался на него и обнаружил, что расселина настолько широка, что ее стены отстоят одна от другой ярда на три. Я двинулся вперед и оказался в почти полной темноте, причем снаружи меня никак нельзя было заметить. Так я прошел футов пятьдесят, а затем, миновав еще один большой камень, оказался на развилке. Проход, уводивший влево, выглядел крайне неприветливо, но правый отрог расселины вселял надежду. Там я остановился и задумался, потому что вспомнил кое-что важное. Это была та самая расселина, которую я заметил три недели назад, когда поднимался на Вышку. Я осмотрел ее сверху и пришел к выводу, что если по левому ответвлению еще можно кое-как пробраться, то правое не сулит ничего хорошего. Вполне проходимое в начале, дальше оно превращалось в страшную осыпь на стене утеса, а затем, через сотню футов крошащегося и рассыпающегося гранита, повисшего над обрывом, снова ныряло в недра скалы. Поэтому я направился в левый проход, выглядевший как будто безнадежно. Первым препятствием на пути стала еще одна глыба, которую я сумел обогнуть, а потом этот чертов лаз начал расширяться и раздваиваться, расходясь в разные стороны. Я вспомнил, что можно сократить путь, повернув направо, но в пылу подъема позабыл об осторожности. Мне просто не пришло в голову, что и это место открыто взгляду со стороны, которого я должен любой ценой избегать. Подниматься дальше стало труднее, ибо вокруг почти не за что было уцепиться. Но мне приходилось иметь дело со склонами посерьезнее, и если б не винтовка, на которой не было ремня, я бы не обратил на это внимания. Вскоре опасный участок пути остался позади, и я сообразил, что могу вернуться в расселину, которая дальше снова сужалась. Всего на несколько секунд я задержался на прочной каменной ступени, чтобы наметить дальнейший путь. Правой рукой я обхватил выступающий из стены камень, а левую, в которой держал винтовку, вытянул вверх, чтобы проверить надежность следующей опоры. И вдруг я почувствовал, как из моих пальцев мгновенно ушла сила. Камень раскрошился, его осколки засыпали мне глаза, и в скалах прокатилось эхо, заглушив звук падения винтовки, которая заскользила вниз по стене обрыва. Я взглянул на свою левую руку, все еще растопыренную на камне, и удивился, почему она так странно выглядит. В это время уже начало темнеть, а значит, было около половины восьмого. С 7:30 вечера и дальше Если бы что-то подобное случилось со мной во время обычного подъема на скалу, я бы потерял равновесие и сорвался. Но я уходил от погони, мои нервы были напряжены до предела, а все рефлексы начеку. Думаю, поэтому я и удержался, а страх получить вторую пулю спас мне жизнь. Одним неуловимым движением, сам не понимая, как мне это удалось, я нырнул в расселину, и вторая пуля, не причинив мне никакого вреда, расплющилась о гранит. К счастью, теперь продвигаться вперед стало проще – знай работай коленями да спиной, и с этим я справлялся даже несмотря на поврежденную руку. Пока я лихорадочно карабкался наверх, пот струился у меня по лбу, но все мускулы работали слаженно, и я знал, что нигде не ошибусь. Расселина здесь была достаточно глубокой, а массивный каменный выступ скрывал меня от врага, находившегося внизу. Наконец я протиснулся сквозь узкую щель, с помощью коленей и одной руки забрался на полку и убедился, что главные трудности позади. Узкий разлом, заполненный мелким щебнем, тянулся отсюда до самой вершины гребня. Это было то самое место, где я побывал три недели назад. Теперь пришла пора взглянуть на мою левую кисть, которая находилась в жутком состоянии. Кончик большого пальца был начисто срезан пулей, а две фаланги среднего и безымянного пальцев раздроблены осколками камня в кашу. Боли я не чувствовал, хотя из ран обильно сочилась кровь, но ощущал странное онемение в левом плече. Мне удалось кое-как перетянуть кисть платком, который тут же промок от крови, после чего я попытался собраться с мыслями. Медина поднимался по расселине вслед за мной. Теперь он знал, что оружия у меня нет. У него имелся немалый опыт скалолаза – он сам об этом не раз упоминал, к тому же, он был лет на десять моложе меня. Поэтому сперва я решил подняться на самую верхнюю часть Вышки и попытаться спрятаться там, чтобы избежать встречи с Мединой до наступления полной темноты. Но ночи в Шотландии, особенно летние, не так уж темны, и вполне могло случиться, что он выследит меня и снова начнет преследовать. Потеря крови мало-помалу обессилит меня, и не стоит надеяться на то, что я смогу долго сохранять безопасное расстояние между нами. И, наконец, у него есть винтовка. Ночью или в сумерках, но он все равно достанет меня. Нет, я должен остаться здесь и выстоять до конца! Мог ли я удержать расселину и защитить себя? У меня не было оружия, кроме камней, но, пожалуй, я бы смог не дать ему подняться по ее самой труднопроходимой части. Кроме того, в расселине имелись выступы и ниши, где можно укрыться от огня его винтовки… Но сунется ли он сюда? Почему бы ему не двинуться в обход по более пологим склонам и не атаковать меня сверху? Страх перед его оружием помог мне принять решение. Сейчас у меня было одно желание – найти укрытие. Я смогу завлечь его туда, где винтовка бесполезна, и тогда у меня появится шанс использовать свою мышечную силу. Теперь мне было все равно, что случится после того, как он окажется у меня в руках. За моим страхом, смятением и болью стояли ледяная ярость и злость. Я скользнул обратно в расселину и спустился по ней вниз до того места, где она сворачивала, огибая скальный выступ. Там меня невозможно было увидеть, и я мог беспрепятственно вглядываться в сумрачную глубину внизу. К этому времени лиловый туман заполнил котловину корри, а вершины Мэчри стали похожи на дымчатые аметисты. На усеянном звездами бархатно-синем небе последние отблески заката таяли в первом мерцании новой зари… Поначалу в расщелине было тихо. До меня доносилось лишь шуршание мелких камешков, осыпающихся со склонов, затем хрипло каркнул голодный ворон… Птица заметила Медину? Но знает ли мой враг о более простом пути на Вышку? Или решит, что если я смог подняться по ущелью, то и он способен на это? Опасается ли он безоружного человека с простреленной рукой? Затем из глубины расселины донесся отдаленный звук, который я узнал сразу же – скрежет сапожных гвоздей по голой скале. Едва услышав его, я стал собирать камни, и вскоре рядом со мной выросла небольшая горка «боеприпасов». Медина сейчас находился в нижней части расселины. Каждое его движение доносилось до меня совершенно отчетливо: мерное шуршание ткани, падение небольшого обломка гранита, когда он перебирался через плоский валун внизу, и снова шорох шагов. Света в глубине расселины уже почти не было, но пройти там можно без особых сложностей. Разумеется, Медину я не видел – выступ скал скрывал его от меня, но уши докладывали мне обо всем, что происходит внизу. Потом вдруг наступила тишина, и я понял, что он добрался до того места, где расселина впервые раздваивалась. Я приготовил камень поувесистее, рассчитывая метнуть его, когда Медина окажется в том месте, где я находился, когда он выстрелил. Звуки возобновились, и я совершенно спокойно продолжал ждать. Еще минута-другая, и все решится. В долине еще сохранялось некое подобие тусклых сумерек. Вот-вот появится темное пятно в пятидесяти футах подо мной – голова Медины. Но его не было. Звуки, сопровождающие движение врага, продолжались, но не становились ближе. И тут я понял, что неверно оценил ситуацию. Медина свернул в правое ответвление расселины, потому что ему показалось, что пройти в темноте той дорогой, которой прошел я, совершенно невозможно. Теперь преимущество было на моей стороне. Ни одно человеческое существо не смогло бы проделать в темноте хотя бы часть пути по засыпанному обломками карнизу на стене утеса и снова вернуться в расселину. Он так и будет ползти вперед, пока окончательно не застрянет, и назад ему дороги нет. Я покинул свое укрытие и поднялся выше по склону, надеясь найти удобную позицию для наблюдения. Моя левая рука начала гореть огнем, а левое плечо и шею свело, словно в параличе. Какое-то время я судорожно извивался на склоне, пока не обнаружил «жандарм»[59], за которым склон круто обрывался к концу правой развилки. Расселина внизу отсюда казалась до краев залитой черной жидкостью, но заря еще подсвечивала гребни гор, и я отчетливо видел, где проходит путь Медины, где расселина сужается и превращается в заваленный обломками карниз. Мне пришлось покрепче вцепиться в камень, потому что у меня началось головокружение. Но тут я вспомнил о веревке Ангуса, размотал ее, обвязал себя вокруг пояса, сделал петлю и набросил ее на «жандарм». В это мгновение снизу послышался приглушенный возглас, и сразу же вслед за ним – звуки ударов металла о камень. Я мгновенно понял, что случилось: винтовка Медины отправилась вслед за моей и теперь покоилась среди камней у подножия Вышки. Наконец-то наши шансы сравнялись, и я, несмотря на туман в голове, понял, что больше ничто не помешает нам свести счеты. Мне почудилось в полутьме внизу какое-то движение. Если это Медина, значит, он выбрался из расщелины и пытается ползти по склону. Я знал, что из этого ничего не выйдет. Сейчас он поймет бессмысленность этой затеи и вернется. По крайней мере, попытается вернуться. Теперь, когда он был безоружен, моя ярость немного утихла. Я словно наблюдал за усилиями такого же, как я сам, альпиниста, оказавшегося в сложнейшем положении. Медина находился примерно в сорока футах ниже меня, я даже слышал его учащенное дыхание. Он отчаянно цеплялся за скалу, но выветрившаяся порода крошилась, мне было слышно, как сыплются мелкие осколки, а один раз в пропасть сорвался крупный валун. – Лучше вернитесь! – не выдержав, крикнул я. – Назад, в расщелину! Здесь вам не пройти! Наверно, Медина услышал меня, потому что сделал еще более отчаянную попытку продвинуться, и мне показалось, что его ноги вот-вот потеряют опору, и он повиснет на руках. Его силы явно были на исходе – до меня донесся измученный всхлип. Если он не сможет вернуться в расселину, его ждут три сотни футов полета и острые скалы внизу. – Медина, – заорал я, – у меня есть веревка! Я спущу ее вам, проденьте руку в петлю. Неистово орудуя правой рукой и зубами, я соорудил затяжную петлю на конце веревки. – Бросаю! – крикнул я. – Когда петля коснется вас, ловите… Бросил я довольно удачно, но он не стал ловить, и веревка, раскачиваясь, повисла над пропастью. – Проклятье, – загремел я. – Выбросьте все из головы. Мы разберемся с этим после того, как я вытащу вас оттуда. Если будете торчать на месте, рано или поздно свалитесь и размозжите башку. Я снова бросил веревку, и вдруг почувствовал, что она натянулась. Он поверил мне! – Теперь не упадете, – крикнул я вниз. – Веревка надежно закреплена. Попробуйте вернуться обратно! Он понял, чего я добиваюсь, и начал двигаться. Но его руки и ноги, должно быть, онемели от перенапряжения, потому что внезапно произошло то, чего я больше всего боялся. Под грохот осыпающихся камней, он сорвался со стены и беспомощно повис на веревке у отвесной гранитной стены. Что я мог? Только попытаться поднять его наверх. Но я слишком хорошо знал веревки Ангуса, чтобы им доверять, и у меня была всего одна рабочая рука. Веревка опиралась на желобок в камне, на который я бросил свой пиджак, поэтому у меня еще оставалась надежда, что, выбирая ее медленно, дюйм за дюймом, мне все-таки удастся вытащить Медину. – Держитесь! – снова крикнул я. – Но, ради бога, хоть немного помогайте мне. Не висите мешком, а цепляйтесь за камни! Петля у меня получилась довольно большая, и, я думаю, Медина сумел продеть в нее обе руки. Но теперь он висел, словно свинцовый балласт, и хотя я чувствовал, как он движется, пытаясь дотянуться до стены, ее поверхность была слишком гладкой, чтобы дать ему хотя бы ничтожную опору. Упершись ногами в пару больших валунов, я тянул изо всех сил, тянул так, что, казалось, вот-вот лопнут мышцы. Я отчаянно сражался за каждый фут – и вдруг осознал, что все это бесполезно. Веревка соскользнула с пиджака и теперь терлась об острый край гранитного выступа. Несколько прядей уже лопнули, и в любую секунду она могла порваться. – Медина! – Мой голос звучал, как вопль дикого животного. – Это слишком опасно. Я немного опущу вас, чтобы вы могли раскачаться. Там на стене есть что-то вроде ступеньки. И ради всего святого, осторожнее с веревкой!