– Знаю, я вел себя, как последний осел. Как только меня выпустят, пойду к старине Турпину и упаду ему в ноги. Но он наверняка жив-здоров. Думаю, его сразу выставили на улицу, и он уже не смог попасть обратно. Я совершенно не разделял оптимизма Арчи, и очень скоро мои опасения превратились в уверенность. Прямо из больницы я отправился в Карлтон-Хаус-Террас, чтобы повидаться с мистером Виктором. И он сообщил мне, что маркиз де ла Тур дю Пин вчера вечером обедал вне дома и до сих пор не возвращался. Глава 15 Как французский дворянин познал страх Историю, которую я намерен здесь изложить, я дважды слышал от Турпина: впервые, когда он еще мало что соображал, и второй раз, когда в голове у него кое-что начало складываться. И все же я сомневаюсь, что до конца своих дней он разберется в том, что произошло с ним на самом деле. У меня до сих пор не было возможности более обстоятельно представить читателю Турпина. Я люблю все, что связано с Францией и французами, но твердо убежден, что в мире нет другой нации, которую обычному британцу было бы так же сложно понять. Я знал, что Турпин бесстрашен, как берсерк, но не лишен того своеобразного благоразумия, которое, по большому счету, делает безумие французов менее опасным безумие англичан. Он был возбудим, порывист, впечатлителен и, очевидно, податлив к внушению того типа, которым обладал Медина. Однако он был предупрежден. Мэри описала ему общее положение дел, и он играл отведенную ему роль послушно, как ребенок в рождественском спектакле. И надо отдать должное его самообладанию: он видел, что его возлюбленная живет слепой растительной жизнью, и для него было сущей пыткой видеть это, но не иметь возможности ничего изменить. Он ни разу не попытался оживить ее память, лишь покорно ждал указаний Мэри, изображая из себя обычного полоумного хлыща, любителя танцев. Когда Арчи поднял шум и началась свалка, ему хватило здравомыслия понять, что лезть в драку не стоит. Потом он услышал, как Арчи произнес его имя, и понял, чем это грозит, поскольку никто его там не знал, кроме Мэри. В том кругу он был известен как месье Клод Симон из Буэнос-Айреса. Увидев, что его друг бросил вызов боксеру, он ринулся было на помощь, но вовремя остановился и повернул к выходу. Чернобородый смерил его пристальным взглядом, но ничего не сказал. Внизу царила паника. Какая-то девица схватила его за руку. «Сюда нельзя, – лихорадочно зашептала она. – Это облава, точно вам говорю! Хотите, чтобы ваше имя появилось в завтрашних газетах?» Он последовал за ней в маленький боковой проход, пустой и темный, и там потерял девицу. Озираясь вокруг, он вдруг заметил маленького итальянца, в котором узнал одного из барменов. «Поднимайтесь по лестнице, месье, – посоветовал тот. – Первый поворот налево и опять вниз. Выйдете во двор гаража „Апполо“». Поспешите, месье, сейчас сюда явятся фараоны. Турпин бросился вверх по деревянной лестнице и оказался в другом коридоре, хорошо освещенном. Там было несколько дверей. Он свернул налево, ломая голову, как бы забрать шляпу и плащ, и беспокоясь о Мэри. Первая же дверь легко поддалась. В спешке он успел сделать пару шагов вперед. Дверь тут же захлопнулась, а он оказался в полной темноте. Турпин обернулся, чтобы открыть дверь, но замок уже был заперт. Сначала он рассердился, но потом, оценив ситуацию, слегка струхнул. Помещение было тесное, в нем стояла непроницаемая тьма, а душно было, как в сейфе. В ту минуту он больше всего беспокоился о том, чтобы его не застали в танцевальном клубе во время полицейской облавы: если всплывет его подлинное имя, это значительно усугубит вред, причиненный длинным языком Арчи. Но не прошло и нескольких минут, как Турпин сообразил, что, избавившись от одной опасности, угодил в другую, вероятно, еще более серьезную. Он заперт в каком-то дьявольском чулане в доме, чья дурная слава ему хорошо известна. Ощупью обследовав свою темницу, он обнаружил, что она просторнее, чем ему показалось сначала. Голые стены, голый пол, ни мебели, ни окон. Отойдя от двери, он уже не смог найти ее снова – очевидно, она ничем не отличалась от стены. Вскоре он заметил, что дышать становится все труднее, и слегка запаниковал. Усилием воли он заставил себя успокоиться, потому что знал: если поддаться страху, то задохнешься гораздо быстрее… Потом он внезапно почувствовал, как его рот зажимает чья-то рука… Что это было – причуда воображения или нечто иное, неизвестно, так как Турпин сам утверждал, что в помещении никого не было. Тем не менее, от этой руки – большой пухлой ладони, пахнущей розовым маслом, не так-то просто было отделаться. Все нервы его напряглись до предела, ноги начали подкашиваться. Запах роз окутал его сплошным облаком, а рука словно выросла, сделавшись нечеловечески огромной, и начала его душить. Он попытался вырваться, но оступился и тут же оказался на коленях. Попытался подняться, но рука придавила его к полу, а приторный запах так сгустился, что стал буквально осязаемым. Тут-то он и потерял сознание. Как долго он находился в беспамятстве, Турпин не знал, но ему показалось, что прошло несколько часов. Очнулся он в каком-то другом месте. Он лежал на чем-то вроде кушетки в комнате, которая казалась более просторной, потому что дышалось там легко. Однако и здесь темень стояла, как в угольной шахте. Трещала голова, он чувствовал себя немощным и отупевшим. Турпин не помнил, как попал туда, но, ощупав себя, обнаружил крахмальную рубашку и смокинг, а затем вспомнил происшествие с Арчи. Это было его последним отчетливым воспоминанием, но оно тут же напомнило, какая серьезная опасность ему угрожает. Страх сковал его мышцы, но остатков здравого смысла все-таки хватило, чтобы взять себя в руки. «Будь мужчиной, – твердил он сам себе. – Даже если ты в аду, все равно будь мужчиной!» Потом в темноте зазвучал чей-то голос, и все страхи и опасения Турпина как рукой сняло. Голос был незнакомый, но звучал приятно и обращался к нему по-французски. Причем не на том французском, на каком говорят в Париже, а на мягком и певучем диалекте его родной долины на юге Франции, который он слышал в детстве. Голос умерил его головную боль, тошнота прошла, нервы успокоились, но сил, тем не менее, не было. Приятный голос как бы заново превратил его в ребенка. Все попытки выяснить, что именно говорил ему таинственный голос, оказались безнадежными. Слова не имели значения, но возвращали его в детство, к старому шато высоко в горах, к вековым каштановым рощам в долине, к чистым озерам, кишащим форелью, к воротам чьей-то фермы, к жаркому летнему полудню, когда немощеные дороги слепят белизной, а заросли на склонах холмов выгорают и становятся желтыми, словно спелая пшеница. Воспоминания эти были нечеткими, их последовательность путалась, а голос, продолжая звучать, как бы разглаживал шрамы в его душе и одновременно лишал мужества. С каждой минутой маркиз становился все более безвольным, покорным и вялым, как больное дитя. Наконец голос умолк, и Турпин почувствовал непреодолимую сонливость. Но уже находясь между сном и явью, он заметил свет – в темноте перед ним вспыхнула крохотная звездочка. Она начала увеличиваться, потом опять уменьшилась, приковывая к себе его взгляд. В глубине души он понимал, что это не к добру, что он должен сопротивляться, но не понимал, почему именно. Пятно света опять начало увеличиваться, пока не стало похожим на круг, очерчивающий на экране волшебный фонарь, из которого извлекли пластинку с картинкой. В воздухе появился странный запах – не приторный аромат розового масла, но резкий, почти ядовитый, мучительно знакомый запах. Где он мог его чувствовать? Постепенно из него проистек целый мир воспоминаний. До большой войны Турпин несколько лет прослужил в африканских частях французской колониальной армии лейтенантом спаги[47] и участвовал в различных военно-инженерных экспедициях в пустыню к югу от алжирской границы. Он не раз с восторгом предавался воспоминаниям о тех славных деньках, о своей бодрой и энергичной молодости, которая так быстро проходит… Так вот: то был запах пустыни, той великой и неукротимой пустыни, которая простерлась от Средиземноморья до лесов Центральной Африки, той пустыни, которая некогда была морем, по которому странствовал Одиссей, и где, быть может, еще таятся царства волшебницы Цирцеи и нимфы Калипсо… В круге света, теперь напоминавшем диск полной луны, внезапно возникло мужское лицо, освещенное так ярко, что каждая его черта казалась преувеличенно отчетливой. Это было восточное лицо – худощавое, продолговатое, с миндалевидными слегка косящими глазами. Турпин никогда прежде не видел его, но с ним случалось нечто подобное, когда он в свое время увлекался примитивной бедуинской магией. Поначалу это лицо было слегка повернуто в сторону, но как только оно обратилось к маркизу, таинственные глаза вспыхнули и ослепили беднягу: так бывает, когда посреди ночи пристально смотришь на темный дом, а в нем внезапно зажигается свет. Всем телом, каждой косточкой Турпин ощутил давно забытое: чары и ужас великой пустыни. Перед ним было жестокое, нечеловеческое лицо, таящее в себе бог знает какие древние кошмары и грехи, и в то же время мудрое, словно сфинкс, и вечное, как скала. Пока он смотрел на него, глаза завладели им, вобрали в себя и, как он выразился, «высосали из него душу». Дело в том, что ему ничего не рассказали о Хараме. Это было ошибкой Мэри, но вполне простительной: кто мог бы предположить, что маркиз когда-либо столкнется с индийским гуру лицом к лицу? В его бедной голове не нашлось ничего, что могло бы воспротивиться этому видению, способному кого угодно лишить остатков воли. Турпин и не пытался. По его словам, в ту минуту он чувствовал себя так, словно погружался в сладостное небытие, похожее на то, которое овладевает замерзающим человеком. То, что происходило дальше, Турпин помнил обрывками. Лицо беседовало с ним, но на французском или на одном из африканских языков – он не знал, хотя точно не на английском. Насколько я понял из его рассказа, глаза и облик собеседника вызывали в нем трепет, однако голос звучал дружелюбно. Турпину было сказано, что ему грозит опасность, и что единственное спасение заключается в предельной покорности. Любая попытка проявить собственную волю – и он обречен. Эти слова подействовали на маркиза так, что он, все еще оставаясь в полузабытьи, вздрогнул от совершенно детского страха. «Твое тело слишком слабо, чтобы двигаться, – произнес голос, – ибо Аллах возложил на него свою длань. Ты вручил свою волю Аллаху, и только он решит, когда ее вернуть». Это было правдой: Турпин чувствовал себя слабее котенка и знал, что силы воли у него не хватит даже для того, чтобы пригладить волосы на макушке, если ему не прикажут это сделать. «С тобой ничего не случится, – продолжал голос, – пока ты спишь. И ты будешь спать, пока я не прикажу тебе проснуться!» Вероятно, он и в самом деле заснул, потому что в его воспоминаниях образовался еще один провал. Сквозь сон он чувствовал, как его куда-то запихивали, и как его швыряло из стороны в сторону на крутых поворотах. На этот раз ему удалось прийти в себя гораздо быстрее. Он сообразил, что находится в салоне большого автомобиля, который куда-то мчится, на нем его собственный плащ, а рядом лежит шляпа. Сидел он удобно, опираясь на кожаные подушки. Все это он осознал довольно ясно, но для того, чтобы вспомнить недавнее прошлое, понадобилось время. И все равно эти воспоминания остались расплывчатыми и схематичными. В голове вертелось предостережение о том, что он в страшной опасности, и что спастись можно толь- ко в том случае, если ничего не предпринимать. Турпин с трудом сумел перевернуться на спину, чувствуя, что если попытается приподняться, то рухнет на пол салона, как мешок. Тогда он закрыл глаза и стал думать. Мало-помалу прошлое удалось восстановить. Он вспомнил крик Арчи… и то, что было до этого… и Мэри… и девушку в зеленом. И тут ему открылась истина. Его похитили так же, как остальных заложников, и теперь вытворяют с ним те же самые фокусы! Однако они завладели только его телом – и это сознание ободрило маркиза. Какая-то чертовщина лишила его физической силы, но душа, память и воля по-прежнему принадлежали ему. Отголоски потустороннего страха все еще сидели в нем, но это только придало ему злости – сдаваться он не собирался. На этот раз мерзавцы просчитались. Пусть сейчас он чувствует себя беспомощным калекой – но калека этот насторожен, наблюдателен, полон решимости и ждет первой возможности поквитаться. Злость вернула ему присутствие духа. Турпин был человеком страстным, и уж если любил, то безрассудно, если ненавидел – то бешено. Он презирал немцев, масонов, коммунистов и муниципальных депутатов, и с той минуты, когда пропала Адела Виктор, копил в себе ненависть к тем, кто это совершил. Глупцы – они полагают, что получили безвольную овцу, тогда как имеют дело с хромым тигром!.. Окна автомобиля были закрыты шторками. Такие же шторки отделяли заднее сиденье от водителя. Мелкими движениями, причинявшими ему острую боль, Турпин сумел слегка отодвинуть переднюю занавеску и убедился, что на переднем сиденье рядом с водителем сидит еще один человек. Затем он оттянул уголок оконной шторки и увидел, что на улице ночь, и что машина катится по широкой улице, похоже, где-то в пригороде. По звуку двигателя он определил, что машина – это «Роллс-Ройс», но, скорее всего, не самой последней модели. Спустя некоторое время движение стало не таким плавным, и он понял, что пригородные улицы уступили место проселку. Благодаря многочисленным поездкам на своем «Деляже» Турпин хорошо знал окрестности Лондона, но, как ни старался, так и не смог обнаружить ни одного знакомого ориентира. Ночь была спокойная, не очень темная – светила молодая луна, время от времени он замечал то церковь, то придорожную гостиницу, но ни разу они не проехали ни через один населенный пункт. Очевидно, водитель специально выбирал самые глухие и малолюдные дороги, и это подтверждали частые повороты и ухабы. Однако попытки определить местоположение и оценить ситуацию оказались настолько утомительными, что Турпин вскоре от них отказался и принялся обдумывать дальнейшие действия. Разумеется, он должен не выходить из роли глупой, наполовину оглушенной овцы. Это, в общем, не составит труда. Главная проблема заключалась в состоянии его тела. Он и не подозревал, что даже однократное воздействие на психику может причинить такой вред физически крепкому человеку вроде него. Должно быть, он провел в забытьи гораздо больше времени, чем ему кажется – ведь инцидент с Арчи произошел почти в полночь, а судя по положению луны, сейчас время близится к полуночи. Должно быть, это уже следующая ночь. Проклятье, можно только воображать, что об этом думают мистер Виктор, Мэри и Ричард Ханней. Бедняге Ричарду теперь придется разыскивать уже не троих, а четверых!.. Но как бы там ни было, проклятые канальи обзавелись далеко не самым смирным пленником в его лице. Скоро его силы восстановятся. Если, конечно, они не примутся за него снова. От этой мысли Турпин прикусил губу. Долго играть роль овечки может оказаться не так-то просто… Наконец машина свернула в ворота и покатилась по темной аллее. Еще минута, и «Роллс-Ройс» остановился у крыльца загородного дома. Водитель и человек с переднего сиденья распахнули дверцы, подняли Турпина и внесли в холл. Но сперва они завязали ему глаза темным платком, а поскольку руки и ноги ему не повиновались, оставалось только подчиниться. Судя по ощущениям, его подняли наверх по короткой лестнице, а затем пронесли по коридору в спальню, где горела лампа. Чьи-то руки раздели маркиза, не снимая платка, одели в чужую пижаму, которая оказалась для него слишком просторной и одновременно чересчур короткой. Потом принесли поднос с едой, и кто-то – уже по-английски – посоветовал ему поплотнее поужинать. Платок с его лица сняли, но он успел увидеть лишь две мужские спины, исчезающие за дверью. До сих пор маркиз не чувствовал ни голода, ни жажды, но вид пищи мгновенно дал ему понять, что в животе у него совершенно пусто. Повернув голову, он обнаружил рядом с кроватью стол, на котором стояла довольно аппетитная с виду еда: ветчина, заливное мясо, омлет, салат, сыр и маленький графинчик красного вина. Всей душой Турпин потянулся к этим яствам, но как быть с непослушными мышцами? Это же просто какие-то танталовы муки! Наконец, сделав над собой чудовищное усилие, он, подергиваясь, как автомат, двинулся к столу. В онемевшие руки и ноги впились тысячи иголок, но тело уже стало гораздо более послушным, чем в машине. Сначала ему удалось приподнять правую руку, затем он проделал то же самое с правой ногой и вскоре понял, что может на пару дюймов придвинуться к краю кровати. На этом он почти выдохся, но сомнений больше не было – силы прибывают. Внезапный приступ жажды помог ему дотянуться до графина и после короткой борьбы с пробкой поднести его к губам. Пролилось немало, но он все же сумел сделать изрядный глоток. «Ля-роз, – пробормотал он. – Выдержанный кларет. Правда, коньяк был бы более кстати». Вино наполнило маркиза новой жизнью. Он обнаружил, что способен действовать обеими руками, и с волчьим аппетитом накинулся на омлет, что получилось у него не слишком аккуратно. За омлетом последовала ветчина, и он продолжал в том же духе, пока судорога в левом предплечье не заставила его откинуться на подушку. Вскоре боль прошла, и он прикончил все, что оставалось на подносе, вплоть до последнего листка салата и последней капли в графине. Затем он снова откинулся на подушку, чувствуя, что во многих отношениях снова стал тем же самым порывистым молодым человеком, который прошлой ночью шагнул в роковую дверь, ведущую в темноту. Но в голове у этого молодого человека сейчас было больше вопросов, чем ответов. Ему захотелось курить, но портсигар остался в кармане пиджака, который с него сняли, поэтому он принялся осторожно разминать ноги и вскоре достиг того же, что и с руками. Теперь, пока он здесь один, было бы неплохо проверить, удастся ли ему встать. Он предпринял попытку, но скатился с кровати и так стукнулся затылком о стол, что зазвенела посуда. После непродолжительной возни ему все-таки удалось принять вертикальное положение и кое-как проковылять через комнату. Он чувствовал, как таинственная сила, парализовавшая его тело, постепенно покидает его, и если не считать вполне естественной скованности в суставах, чувствовал себя почти здоровым. Но что все это означало – оставалось для него загадкой. Вдобавок у него появилось ощущение, что он каким-то образом переиграл своих врагов и оказался куда более крепким орешком, чем они рассчитывали. Проклятое колдовство не повлияло на его разум, а теперь все шло к тому, что и с его телом у них ничего не вышло. Эта мысль воодушевила Турпина. В доме было тихо – так почему бы не провести небольшую разведку? Он осторожно приоткрыл дверь, которая, к его удивлению, оказалась не запертой. Коридор освещался газовой лампой, на полу лежала шерстяная дорожка, стены украшали натюрморты. Осмотревшись, маркиз невольно пришел к выводу, что не так уж часто доводилось ему видеть дома, внешне более безобидные и уютные. Он считал себя чувствительным к малейшим проявлениям зла, но здесь не чувствовалось ничего подобного. Сделав пару шагов по коридору, Турпин остановился. Что за звук? Несомненно, это текущая из крана вода. Очевидно, кто-то собирался принять ванну. На всякий случай он юркнул обратно в спальню и прикрыл за собой дверь. И вовремя. Этот «кто-то» приближался легкими шагами, шурша тонкой тканью. Едва шаги стихли, он снова отворил дверь и высунулся в коридор. У поворота мелькнул бледно-розовый капот, хрупкие плечи и высоко подобранные пышные темные волосы. Эту девичью фигуру он узнал бы из сотни тысяч. То, что он увидел, надлежало обдумать. Турпин вернулся в кровать, укрылся и стал размышлять. Его невеста, Адела Виктор, находилась здесь. Следовательно, также в руках у ее похитителей. Но что заставило этих хитрых и осторожных преступников свести их в одном месте? Они настолько уверены в своих силах и безопасности, что пошли на такой риск? Эта дерзость привела его в бешенство, и про себя маркиз поклялся, что заставит негодяев об этом пожалеть. Но тут же вспомнил о запутанных обстоятельствах этого дела и о необходимости дождаться условленного времени, чтобы сберечь жизни двух других заложников. Тут в дверь постучали, и вошел слуга, чтобы прибрать со стола. Выглядел он как самый обычный английский дворецкий: твердый воротничок, добротный черный пиджак, гладкое и совершенно бесстрастное лицо. – Прошу прощения, милорд, – сказал он, – в котором часу прикажете подать воду для бритья? Поскольку сейчас уже весьма поздно, осмелюсь предложить десять утра. Турпин кивнул, но едва слуга удалился, как в комнату вступил новый посетитель – седовласый мужчина изможденного вида с меланхолично опущенной головой. Этого человека Турпин никогда прежде не встречал. Посетитель встал у изножья кровати и одобрительно осмотрел неподвижно возлежащего маркиза. После чего обратился к нему на французском с явственным саксонским прононсом: – Êtes-vous comfortable monsieur? C’est bien. Soyez tranquille. Nous sommes vos amis. Bon soir[48]. Глава 16 Время истекает В тот день я завтракал с Мэри наедине, поскольку уже обе ее взбалмошные тетушки пребывали в Париже, – и на всех Британских островах было не найти более удрученной и подавленной пары. Беспокойство Мэри, всегда уравновешенной и мягкой, проявлялось только в ее бледности, что касается меня, то я просто не находил себе места. – И зачем только я взялся за это дело! – с горечью восклицал я. – Я больше навредил, чем помог! – Ты обнаружил лорда Меркота, – резонно возразила Мэри. – И потерял Турпина! Негодяи все равно ведут три-ноль. Мы были убеждены, что нашли двоих, а теперь снова потеряли мисс Виктор. Но Турпин! Для них он весьма сложный клиент, и они наверняка не станут с ним церемониться. Хуже того: теперь с мальчика и девушки не будут спускать глаз, потому что вчерашний инцидент не мог их не насторожить. – Как знать? – Мэри, вечная оптимистка, пожала плечами. – Видишь ли, мистер Ройленс втянул его в эту историю только из-за титула. Конечно, странно было видеть его рядом с Аделой, но он ни разу даже не заговорил с ней. Они наверняка заметили и это. Больше всего я волнуюсь из-за сэра Арчибальда. Думаю, ему следует покинуть Лондон. – Чтоб ему пусто было! Конечно, покинет, как только выйдет из больницы, и произойдет это, я полагаю, уже сегодня днем. Я категорически потребовал, чтобы он действовал так и только так. Пусть лучше занимается своими птицами, если ни на что другое ему не хватает мозгов… Проклятье, теперь придется все начинать сначала! – Не совсем, – вставила Мэри. – Но почти. Теперь они не станут водить мисс Аделу в такие места, и все твои усилия, дорогая, оказались напрасными. Жаль, что ты не начала ее будить, тогда она могла бы что-нибудь предпринять и сама. А теперь она остается безвольной куклой, и спрячут ее так, что нам ее никогда не найти, тогда как у нас остается чуть больше трех недель. – Да, не везет, – согласилась Мэри. – Но, Дик, у меня такое чувство, что мы не потеряли Аделу. Думаю, скоро мы с ней снова столкнемся. Помнишь, как поступают дети, потеряв мячик в траве? Берут новый и бросают наугад, надеясь, что второй приведет к первому. Примерно так поступили и мы, послав маркиза присматривать за Аделой, и мне кажется, мы и найдем их вместе… – Вспомнив о детях, она осеклась и коротко вздохнула: – О, Дик! И ведь мы пока ровным счетом ничего не знаем о мальчике… Все выглядело настолько паршиво, что у меня не нашлось слов, чтобы ее утешить. – И в довершение всего, – пробормотал я, – сегодня вечером я переселяюсь к Медине. Ей-богу, лучше бы меня кто-нибудь отравил! – Это самый безопасный вариант, – сказала Мэри.