– А даме? – спросил Альфонс. – И дама желает водки, – сказала Патриция Хольман. – Крепко, крепко, – заметил Альфонс. – Могу предложить свиные отбивные с кислой капустой. – Сам заколол свинью? – спросил я. – А как же! – Но даме, вероятно, хочется, что-нибудь полегче. – Это вы несерьезно говорите, – возразил Альфонс. – Посмотрели бы сперва мои отбивные. Он попросил кельнера показать нам порцию. – Замечательная была свинья, – сказал он. – Медалистка. Два первых приза. – Ну, тогда, конечно, устоять невозможно! – воскликнула Патриция Хольман. Ее уверенный тон удивил меня, – можно было подумать, что она годами посещала этот кабак. Альфонс подмигнул: – Значит, две порции? Она кивнула. – Хорошо! Пойду и выберу сам. Он отправился на кухню. – Вижу, я напрасно опасался, что вам здесь не понравится, – сказал я. – Вы мгновенно покорили Альфонса. Сам пошел выбирать отбивные! Обычно он это делает только для завсегдатаев. Альфонс вернулся: – Добавил вам еще свежей колбасы. – Неплохая идея, – сказал я. Альфонс доброжелательно посмотрел на нас. Принесли водку. Три рюмки. Одну для Альфонса. – Что ж, давайте чокнемся, – сказал он. – Пусть наши дети заимеют богатых родителей. Мы залпом опрокинули рюмки. Патриция тоже выпила водку одним духом. – Крепко, крепко, – сказал Альфонс и зашаркал к твоей стойке. – Нравится вам водка? – спросил я. Она поежилась: – Немного крепка. Но не могла же я оскандалиться перед Альфонсом. Отбивные были что надо. Я съел две большие порции, и Патриция тоже ела с аппетитом, которого я в ней не подозревал. Мне очень нравилась ее простая и непринужденная манера держаться. Без всякого жеманства она снова чокнулась с Альфонсом и выпила вторую рюмку. Он незаметно подмигнул мне, – дескать, правильная девушка. А Альфонс был знаток. Не то чтобы он разбирался в красоте или культуре человека, он умел верно определить его сущность. – Если вам повезет, вы сейчас узнаете главную слабость Альфонса, – сказал я. – Вот это было бы интересно, – ответила она. – Похоже, что у него нет слабостей. – Есть! – Я указал на столик возле стойки. – Вот… – Что? Патефон? – Нет, не патефон. Его слабость – хоровое пение! Никаких танцев, никакой классической музыки – только хоры: мужские, смешанные. Видите, сколько пластинок? Все сплошные хоры. Смотрите, вот он опять идет к нам. – Вкусно? – спросил Альфонс. – Как дома у мамы, – ответил я. – И даме понравилось? – В жизни не ела таких отбивных, – смело заявила дама. Альфонс удовлетворенно кивнул: – Сыграю вам сейчас новую пластинку. Вот удивитесь! Он подошел к патефону. Послышалось шипение иглы, и зал огласился звуками могучего мужского хора. Мощные голоса исполняли «Лесное молчание». Это было чертовски громкое молчание. С первого же такта все умолкли. Альфонс мог стать опасным, если кто-нибудь не выказывал благоговения перед его хорами. Он стоял у стойки, упираясь в нее своими волосатыми руками. Музыка преображала его лицо. Он становился мечтательным – насколько может быть мечтательной горилла. Хоровое пение производило на него неописуемое впечатление. Слушая, он становился кротким, как новорожденная лань. Если в разгар какой-нибудь потасовки вдруг раздавались звуки мужского хора, Альфонс, как по мановению волшебной палочки, переставал драться, вслушивался и сразу же готов был идти на мировую. Прежде, когда он был более вспыльчив, жена постоянно держала наготове его любимые пластинки. Если дело принимало опасный оборот и он выходил из-за стойки с молотком в руке, супруга быстро ставила мембрану с иглой на пластинку. Услышав пение, Альфонс успокаивался, и рука с молотком опускалась. Теперь в этом уж не было такой надобности, – Альфонс постарел, и страсти его поостыли, а жена его умерла. Ее портрет, подаренный Фердинандом Грау, который имел здесь за это даровой стол, висел над стойкой. Пластинка кончилась. Альфонс подошел к нам. – Чудесно, – сказал я. – Особенно первый тенор, – добавила Патриция Хольман. – Правильно, – заметил Альфонс, впервые оживившись, – вы в этом понимаете толк! Первый тенор – высокий класс! Мы простились с ним. – Привет Готтфриду, – сказал он. – Пусть как-нибудь покажется. * * * Мы стояли на улице. Фонари перед домом бросали беспокойный свет на старое ветвистое дерево, и тени бегали по его верхушке. На ветках уже зазеленел легкий пушок, и сквозь неясный, мерцающий свет дерево казалось необыкновенно высоким и могучим. Крона его терялась где-то в сумерках и, словно простертая гигантская рука, в непомерной тоске тянулась к небу. Патриция слегка поеживалась. – Вам холодно? – спросил я. Подняв плечи, она спрятала руки в рукава мехового жакета: – Сейчас пройдет. Там было довольно жарко. – Вы слишком легко одеты, – сказал я. – По вечерам еще холодно. Она покачала головой: – Не люблю тяжелую одежду. Хочется, чтобы стало, наконец, тепло. Не выношу холода. Особенно в городе. – В кадилляке тепло, – сказал я. – У меня на всякий случай припасен плед. Я помог ей сесть в машину и укрыл ее колени пледом. Она подтянула его выше: – Вот замечательно! Вот и чудесно. А холод нагоняет тоску. – Не только холод. – Я сел за руль. – Покатаемся немного? Она кивнула: – Охотно. – Куда поедем? – Просто так, поедем медленно по улицам. Все равно куда. – Хорошо. Я запустил мотор, и мы медленно и бесцельно поехали по городу. Было время самого оживленного вечернего движения. Мотор работал совсем тихо, и мы почти бесшумно двигались в потоке машин. Казалось, что наш кадилляк – корабль, неслышно скользящий по пестрым каналам жизни. Проплывали улицы, ярко освещенные подъезды, огни домов, ряды фонарей, сладостная, мягкая взволнованность вечернего бытия, нежная лихорадка озаренной ночи, и над всем этим, между краями крыш, свинцово-серое большое небо, на которое город отбрасывал свое зарево. Девушка сидела молча рядом со мной; свет и тени, проникавшие сквозь стекло, скользили по ее лицу. Иногда я посматривал на нее; я снова вспомнил тот вечер, когда впервые увидел ее. Лицо ее стало серьезнее, оно казалось мне более чужим, чем за ужином, но очень красивым; это лицо еще тогда поразило меня и не давало больше покоя. Было в нем что-то от таинственной тишины, которая свойственна природе – деревьям, облакам, животным, – а иногда женщине. * * *