Кашляя и вздыхая, прошаркал к сараю, с шумом выдернул из дверей шкворень[2]. С громким блеянием высыпало во двор Кудымово стадо — три козы и семь козлят. Между ними, как тень, промелькнула Василина — Федькина жена. «Чего они как пуганые? — подумал парень о Василине и ее дочке Наде. — Людей боятся. Обе зеленые, как мертвецы. Заслышат человека — и бегом вдоль изгороди да в хату…» Кудым выгнал за ворота скотину, пригладил руками крепкие седые усы: — Стало быть, с утра выбирай укромные местечки, там, где лоза и осина, а когда солнце пригреет, гони их на гору, чтоб свежим ветром обдувало. — Еще как обдует… — бросил на ходу Вовка. Кудым закрыл за собой калитку, покряхтел и пошел разбрасывать навоз. Вовку разобрало любопытство, и он незаметно заглянул в окно. И будто серпом скосило его: сквозь стекло, прямо на него, смотрел Гавриил. Казалось, деду паклей заткнули рот: «святой» так уплетал брынзу, аж глаза на лоб лезли. — Куда лезешь, жлобина! — стегнул кнутом козу, которая взобралась на изгородь и жадно обдирала листья и кору с молодой вербы. — Ишь Кудымово отродье! За день не набьешь свое брюхо?.. Козы побежали под гору к селу. Копытца их оставляли в грязи глубокие следы. Пахло кислым молоком и стойлом. Не спеша Вовка шагал за стадом, и в его голове навязчиво вертелось: «Ой Кудым, Кудым… Ой Кудым, раз-Кудым…» Он искал такие слова, чтобы складно было и чтобы стало ясно, почему у Кудыма такое толстое брюхо. Но стихи, как нарочно, не выходили. Разве что: «Кудым — дым…» А ну, что получится: Ой Кудым, раз-Кудым, Ядовитый, словно дым. Насосался молока, Пузо, как… И дальше не шло: «Молока… три вершка… Нет, не годится!» Вот у Дыни, словно из волшебного ларца, так и сыплются шутки-прибаутки, и все ладные, и все к месту. А у Вовки язык, что ли, суконный — ничего путного не выходит. На горе, откуда видно Ингул и всю Мартыновку, Вовка скомандовал: «Стойте, рогатые-бородатые!» — и побежал к бугорку, над которым торчало перевернутое ведро без дна. Вовка толкнул ногой ведро-дымоход — и вниз посыпалась земля. В норе-лачуге, слышно было, кто-то закопошился. — Мишка, вставай! Царство небесное проспишь. Из норы выполз сонный, помятый Мишка. Он долго продирал глаза, поеживался, приходил в себя. Зеленый, какой-то жалкий, он стоял пошатываясь, выбирая из чубчика прилипшую солому. — Давай, давай скорей! — И Вовка потянул его, полусонного, на улицу. Погнали «войско» к Ингулу. Женщины выводили Марусек или Дуняшек, и стадо тощих коз пополнялось. Мода на коз пошла от Кудыма. Это он первый узнал, что за мешок ячменя или овса в Долинской можно выменять, как говорили, «вдовью корову». Выходит, был в запасе у него хлеб, потому что привел он на веревке три козы с приплодом. За Кудымом и другие односельчане, те, кто припрятал на огороде немного зерна, брали мешок и шли на станцию. Все-таки во дворе скотиной пахнет, и смотришь — детям стакан молока. У Троянов никаких запасов не было. И Вовка нанялся к Кудыму, чтобы заработать к осени на козу. Женщины обещали пастуху разное: кто валенки, кто курицу, если заведется. Яценко обещал крольчиху, Деркачиха — полотна на рубашку. Дыня пристроил к Вовке голодного Цыганчука: пускай и он, сирота, на хлеб заработает… Пастухи подобрали Чирву, Аврамову Белку и уже хотели было повернуть к мосту, как вдруг увидели что-то странное. Напротив землянки Аврама, где раньше была кузница, собралась толпа женщин. Кто с лопатой, кто с вилами. На работу собираются, что ли? Женщины окружили Вовкину мать. Трояниха, по-мужски расставив ноги, клепала тяпку. Бьет молотком по ржавой наковальне, колода-подставка вздрагивает и входит во влажную землю. Что они задумали? Вот к толпе направляется вездесущая тетка Анисья. Встала в стороне, согнулась и, прикрыв лицо рукой от солнца, начала: — Ой, бабоньки, не трогайте землю. Не трогайте, говорю: ей-богу, она стреляет. Что того железа, оружия, пороху в земле — живого места нет! Рассказывал человек, он у Кудыма сейчас: возьми клок соломы, подожги и брось куда вздумается — ударит, да так, что и костей не соберешь. Дай бог эту войну в сто лет выхаркать… И долго еще пугала бы тетка Анисья женщин, если бы мать Трояна не перебила: — Не каркай, Анисья! И без тебя камень на душе. — Я же и говорю. Убегайте, бабы, от земли, ох убегайте, печенки вам отобьет. — Бери лучше тяпку, пойдем в степь. Правой не можешь, левой кое-как сапать будешь. — Что вы? Бог с вами, на верную смерть идти… Чем закончился этот спор, Василек не услышал: из толпы вышел Алешка Яценко, руки и нос у него перепачканы краской, заячья губа дергается. — Иди, Вовка, сюда, чего покажу! Алешка отошел за вал, который остался от кузницы. — Посмотри, что я нарисовал! На высоком фундаменте неровными буквами были выведены слова: ВСЕ СИЛЫ НА ПОМОЩЬ ФРОНТУ — Где ж ты слова такие нашел? — Твоя мать кусок газеты дала. А там большими буквами написано: «Кировоградская правда» и то, что на стене. — А краску где взял? — Отец кирпич растер в ступке, добавил глину, вот и рисует… У Василька от зависти аж кисло стало во рту. Он бродит по степи, с этими козами мучится, а здесь вон что делается. Женщины лопаты набивают, ребята лозунги пишут… Не сказав ни слова, Троян вырвал у Алешки щетку, сунул в гильзу и нарисовал восклицательный знак: ВСЕ СИЛЫ НА ПОМОЩЬ ФРОНТУ! — Что же ты не придешь ко мне, ничего не расскажешь, — сопел обиженно Василек. — Приду, Вовка, и все-все расскажу! Ведь это Яшка село растревожил. — Как растревожил? — Ты не знаешь его!.. Где-то лошадь поймал — и айда по дворам. Вот люди и очнулись. А дело было так. 6 Крикнув пастухам: «Эй, шкелеты, седлайте своих коз!» — Яшка Деркач направил коня к переходу, который настелили наши саперы рядом со взорванным мостом. Тах-тах, тах-тах… — глухо заговорили доски под копытами лошади. Кобыла бугром выгибала острую спину, еле-еле взбираясь на гору. Яшка сказал: «Лево руля!» — и повернул на Купавщину. Остановившись возле землянки Троянов, он спрыгнул, залихватски поправил пилотку. — Тетка Оксана! — позвал он соседку. На улицу выглянула Трояниха, босая, в обгоревшем платке. — Посмотрите, что у меня! — Гляди! Настоящий конь! Где ты его нашел? — собственным глазам не поверила тетка Оксана. — В Терновой балке, — гордо ответил Яшка. — Вот это по-хозяйски, — похвалила Трояниха, — в колхозе сгодится. — Такая мощная, что и трактор перетянет… Стой! Куда тебя чума несет? — Яшка пришпорил клячу, и она как призрак пошла по улице. Деркач с шумом влетел во двор Ольги-беженки. Ее и сестру Марию фашисты угнали из-под Воронежа, с фронтовой полосы, и сестры, как многие беженцы — орловские, курские, воронежские, разбрелись по украинским селам и хуторам, укрываясь от полицейских облав… Худенькая, застенчивая Ольга (и не скажешь, что девушка на выданье!) изумленно всплеснула руками, увидев Яшку. Все у нее маленькое — носик, уши, подбородок, и все как будто просвечивается, все доверчиво улыбается. И бравый Яшка улыбнулся, подтянул галифе, передразнил ее окающий говорок: — Подь сюда, Олькя!.. Ой ты, Ольга, Ольга молодая, забрали казаки, увезли с собою. Поняла? Выходи вечером на свидание… — Яшечка-букашечка, — частой скороговоркой защебетала Ольга, — ты ж такой щупленький! Притисну тебя — и не пикнешь. — Ну-ну! — насупил рыжие брови Яшка. — Это мы еще поглядим. Он хотел галопом вылететь со двора («Будь здорова, черноброва, до следующей весны»), но конь не стал рисковать своей жизнью — осторожно вынес Яшку на ровную дорогу. Деркач, растревожив затем семью Яценко, в сопровождении горластой и ободранной детворы гордо проехал по всему селу. Люди выползали из темных землянок, хмурились от солнца, перекликались друг с другом. Что-то тревожное, весеннее пробуждалось в дремавшей душе степняков.