Он был удивительно серьезен и чем-то озабочен, взволнован. Когда Яшка сел, Вовку и Алешку будто вверх подбросило. Выгнули мальчуганы шеи и, раскрыв рты, уставились на Яшку. Что это с ним? Куда он так нарядился? Надел новую рубашку с вышитым воротником. И не галифе на нем, а зеленые, даже глаза едят, широкие штаны матросского покроя. Но больше всего удивило ребят, что Яшка в штиблетах. Жара, лето, ходи себе босиком, а он… обулся. Слово чести! Для форса, что ли, натянул брезентовые лодочки на деревянных подошвах, с ремешками-застежками? «Наверно, Дыня склепал?» — подумал Вовка. «Ну и ну!» — переглянулись мальчишки. — Вот что, братва, — сказал Яшка и прищурил зеленоватые глаза. — Приглашаю вас, значит, на свадьбу. «Отец и мать говорили…» и все такое, как полагается. Будете моими дружками, больше некому. Поняли? Этими словами Яшка окончательно сразил пастушков. Алешка побледнел, как стена, Вовка почернел, как сажа. Оба хотели что-то сказать, но их только передергивало. — Я… Я… Я-шш-а! — затряс губой Алешка. — Это ж н-н-надо п-петь? — И… и… и… — заикал Вовка, — и за столом… что-то говорить? — Ерунда, — сплюнул Яшка, да так метко, что сбил кузнечика со стебелька. — Споем все вместе, и так, что стены треснут. Горла нет, что ли? Наверное, только сейчас Алешка и Вовка с грустью почувствовали, что они еще слишком малы по сравнению с Яшкой. Ну, разве мог бы он, Вовка, обуться в штиблеты и гулять с таким форсом по селу, приглашая людей на свою свадьбу? Куры и те от смеха подохли бы. А над Яшкой никто не будет смеяться. У него есть такая сила, такая уверенность, которая возвышает его над Вовкой и над Алешкой, хоть они с Яшкой почти одногодки. Шутки шутками, но все-таки грустно расставаться со своим человеком, пусть он даже и рыжий, и немного взбалмошный. Ведь он покидает ребят навсегда и причаливает к другому берегу — к взрослым. — Когда же свадьба, Яшка? — спросил опечаленный Вовка. — Недели через две. Вот рожь обмолотим да хоть браги какой-нибудь сделаем. Твоя мать, Вовка, разрешила… Встал, похрустел костями и, обратившись к своим дружкам, сказал: — Чего головы повесили? Давайте поиграем, а? В кучу малу, вспомню свою молодость! — с хохотом стукнул лбами ребят, сбросил с ног штиблеты в траву, а потом, пригнувшись, как кобчик, спросил: — А ну, кто меня поборет? Это был прежний Яшка — задиристый, грубовато-простой, свой парень. Вовка потянул его за матросские брюки, вдвоем с Алешкой они вцепились в зеленые штанины. Яшка полетел на землю, подмял под себя ребят, и завизжали, засмеялись мальчуганы. — Вот что, ребята! — с трудом переводя дыхание, сказал Вовка. — Сейчас, пехота, я вас покатаю. Честное солдатское! В одно мгновение вскочил Вовка на бетонный холмик блиндажа, сложил ладони лодочкой и позвал: — Фрицик, Фрицик, Фрицик! «Ме-е-е!» — заблеяло из бурьянов, и рыжий поджарый козел выскочил навстречу Вовке. Троян подразнил его фигой и бросился к ребятам, за ним с воинственным блеянием прыгал козел. Он имел грозный вид: рога как два турецких ятагана, борода — клином, хвост — крючком, кожа на вытертых коленях — словно кавалерийские нашивки. Козел грозно зафыркал, обходя ребят сзади. — Почему ты Фрицем его обзываешь? — спросил Яшка, поворачивая голову за козлом. — Понюхай. Слышь, как воняет? Как немецкая карбидная лампа… И козел заинтересовался Яшкой, особенно его зеленым клешем. Смешно вывернул губы, залопотал языком и понюхал травянистого цвета брюки. Не понравились, видно, — брызнул слюной. — Тьфу! — толкнул Яшка ногой козла. — Убери, Вовка, эту вонючку! А Вовка: «Вперед, братва!» — вскочил на козла, кнутом ударил по ребрам. Фриц шмыгнул в полынь, Вовка упал на землю. Тогда с криком «Наша взяла!» Алешка прыгнул на Фрица и тоже полетел вниз головой. Но Яшка не сплоховал — схватил козла за рога, оседлал его и пустился вскачь. Яшкины ноги по земле волочатся, поднимают пыль, ребята от хохота катаются по траве. Может быть, ребята еще долго возились бы с Фрицем, но заметили на дороге мужчину, шедшего прямо к ним. Его маленькая одинокая фигурка то появлялась, то исчезала среди полыни. — Отец мой, — сказал Алешка и первый притих. — Он с утра пошел на станцию, чтоб выменять дверные петли, крючки и другую мелочь… для школы. Яшка обулся, выщипал репейник со свадебных брюк. Вовка и Алешка поправили штаны. Прогнали козла и уселись на краю блиндажа, притихшие, словно ни в чем не виноватые. Повернув головы к страннику, они пристально наблюдали за ним. — Нет, кажется, не отец, — приободрился Алешка. — Отец с мешком, а у этого сундучок в руках. — Точно, — подтвердил Яшка. — Похоже на военного. Видите, фуражка с козырьком. — В сапогах и галифе, — добавил Троян. Неизвестный мужчина, по-видимому, тоже заметил мальчишек и, свернув с дороги, прямо по траве подошел к блиндажу. Это был высокий худощавый офицер, гимнастерка нараспашку, туго стянута ремнем. Сапоги в пыли, под мышками от пота темные пятна; худое, тщательно выбритое лицо заострилось, вытянулось — каждая морщинка на лбу и вокруг глаз резко выступает; сразу скажешь: видал виды солдат. — Здравствуйте, казаки! — поздоровался он. — Здравия желаем! — за всех ответил Яшка. Офицер (четыре звездочки на погонах — капитан!) поставил на землю черный, обитый железом сундучок, сел на него, вытянул уставшие ноги, и громко вздохнул, потом вдруг спросил: — Как живете, ребята? — Ничего, — ответил Яшка. — Живем помаленьку. — Курите небось?.. Признавайтесь и меня угостите домашним табачком, если имеется. Яшка с большим удовольствием дал целую пригоршню зеленоватого, крупносеченого самосада. Одной, почему-то левой рукой офицер скрутил на колене козью ножку и, причмокнув, затянулся. — Хороший табачок! — сказал одобрительно. Тем временем Алешка толкал Вовку под бок: «Глянь, глянь, сколько у него орденов!» Вовка двинул плечо: «Да не лезь! Сам вижу!» Мальчуган внимательно слушал, стараясь не пропустить ни одного слова, не упустить ни одного движения нежданного странника. Серыми, спокойными глазами оглядел гость чумазую компанию, посмотрел на потрескавшиеся Вовкины и Алешкины ноги, потом на деркачевские штиблеты. Едва заметно улыбнулся, глядя из-под густых светлых бровей. Казалось, вот-вот скажет он что-то лукавое, насмешливое. Но вдруг угасла лукавинка в его глазах. Высокий, незагоревший лоб рассекали темные, глубокие морщины. Помолчав немного, офицер с тревогой спросил: — Слыхал я в Долинской, что война смела Колодезное. Кто же уцелел, ребята? Давиденко живы? — Нет, дядя, — нахмурился Яшка. — Куда им, старым? Во время облавы поймали их на лугу… добили. — А Гнатюки? — Может, дочери и живы… Этапом девушек угнали… фашисты, — ответил Яшка. — А кто их знает, где они сейчас. — А Яценко? — Живы. Из огня вырвались. Вот их Алешка. — А ты, случайно, не деркачевский будешь? — спросил военный и, прищурив один глаз, стал всматриваться в шершавое остроносое лицо самого старшего из пастушков. — Гаврилы сынок, да? От неожиданности Яшка часто заморгал рыжими ресницами. — Деркачевский… А как вы узнали? — Очень заметный ваш род… — Батюшки! — с шумом хлопнул Яшка руками по острым коленкам. — Чего же молчите? Троян вы, да? Бригадир наш? — А что? — Так это Вовка! Посмотрите! Как будто земля сразу расступилась. Отец и сын, а между ними пропасть. И больше ничего. Отец смотрел на Вовку. Вовка смотрел на отца. В одно мгновение они бросились друг к другу. Столкнулись над самой пропастью. Вовка схватил отца за правый рукав… пустой! Чуть не упал. Отец вовремя подхватил его левой рукой, прижал к груди, к встревоженному сердцу. Вихрем понесло их над степью, все выше и выше, в туман, в пустоту, и для Вовки исчезло все, кроме отца, его учащенного дыхания, горьких от табака губ, его и своих горячих слез. Еще секунда — и прошло мгновенное ослепление. Твердая земля под ногами.