— Что там, Яша? — Ничего. Фургон не смазал — вот и скрипит. Шкворень зажат в кулаке, рука в галифе, тело жжет холодное железо. Снова Яшка погнал своих буйволов, прыгнув на ходу на подводу. Не сидел, а вертелся, как на горячей сковороде. И все просовывал руку за спину Оли, готовый вот-вот поддержать ее. Ехали недолго. Трах! — и фургон перевернулся. Яшка — на землю, Ольга — на него, буйволы остановились, колесо покатилось, бешено закружилось и с грохотом упало на камень. Тук-тук-тук… — громко стучит девичье испуганное сердце. Яшка закрыл глаза, как будто умер. А сам осторожно, еле слышно поддерживает ее за плечи. — Ой! — спохватилась Ольга. — Мина?! — И снова к Яшке: — Господи… Живой? Вставай, не шути так, Яшка! — Какие шутки, если меня убило? — слабым голосом сказал Деркач. — Меня убило, а фургон разбомбило. — И Яшка, прищурившись, незаметно посмотрел на девушку: что она будет делать теперь? Ольга как верба у дороги. Тонкая, насквозь вся просвечивается, косы растрепались, платье плотно облегает худую маленькую фигурку. Клонится Оля на один бок, клонится на другой, а вокруг нее степь, необъятная степь… Ровная, широкая… И небо над ней такое же необъятное. И вот тебе на — застряли на полдороге. — Придется пешком идти… — Оля! — Голос у Яшки дрожит. — Слушай, Оля… Он идет на нее — упрямый, нахмуренный. Глаза блестят. Она пятится, отступает назад, худенькая, беззащитная… Ладонью закрывает вспотевшее лицо. — Никуда ты не пойдешь, Оля! — Пойду… Мне надо, Яша… — Я не пущу тебя! И он берет ее за плечи, легкую и дрожащую; его лихорадит, он все ближе и ближе склоняется к ее лицу, глаза к глазам, сливается их горячее дыхание, и маки осыпаются на ресницы, на губы, на вспотевший лоб. — Пусти!.. Яша! — Мы поженимся, Оля! — Как?! — спросила она, вырываясь из объятий. — Что ты сказал? — Мы поженимся, Оля! Она смотрит на него удивленно и немного растерянно, и на глазах у него медленно тают льдинки, снисходительная усмешка трогает губы: — А сколько тебе лет, парнишка? — Семнадцать! — с ходу прибавил себе Яшка еще полтора года. — А что? — Учиться надо. Женатых в школу не принимают… — Нет такого закона! Примут! Эта решительность, эта уверенность обезоруживают ее. И, уже не зная, о чем говорить, Оля хватается за последнее: — Ты понимаешь, что говоришь?.. Люди же смеяться будут. — Пускай. Пускай смеются себе на здоровье!.. А мы свою хату построим. Свадьбу сыграем… Маруся приедет… Гостей будет полон дом — вот увидишь! Похоронная от сестры и неожиданное предложение Яшки — все смешалось, закружилось в Олином сознании, вихрем проносясь перед ней. Яшка, подвода, волы — все полетело неизвестно куда, быстро мелькнула степь, как птица крылом, и чтобы не упасть, Оля села на траву. Обхватив руками колени, уткнулась в них головой. Черная коса расплелась и потекла тонкими ручейками по локтям, по босым ногам — на землю. Ольга будто окаменела, только ее худенькие, согнутые плечи чуть-чуть вздрагивали. Ольга плакала.. — Что мне делать? Что делать, Яша? Яшка и сам стоял над ней растерянный, не знал, куда девать руки. А они, тяжелые, огрубевшие от работы, будто просили его: «Не стой! Бери ее, свою ласточку, прижми к своему сердцу и неси, неси через маки… прямиком… к селу… Понял?» Не-е-ет!.. Не то чтобы взять на руки — пальцем тронуть, пылинку стряхнуть с нее боялся Яшка. Что вы? Так страдает бедная девушка. И Яшка плаксиво сморщился, склонился над ней, виновато улыбнулся: — Не плачь, Оля! Не надо. Поедем домой… Фургон сейчас починю. Солнце катилось за гору, когда со стороны Долинской, к Ингулу, подъехала подвода. Трояниха, которая вышла с Вовкой на огород полоть лук, глянула из-под косынки на сверкающую, словно усыпанную рыбьей чешуей воду. — Посмотри, сынок. Это не наши буйволы? — Наши. — А с кем это Яша? — С девушкой какой-то. — Кажется, зовет кого-то? — прислушавшись, спросила Трояниха. — Нет, поет. О-о-о, слышишь?.. «На позицию девушка…» — А что у нее в руках? — Чего-то красное горит. Совсем как жар-птица… Вовка встал на носки, глаза его засверкали, он радостно крикнул: — Мама! Это она! Честное слово, Оля! — Оля! — вскрикнула мать и побежала к берегу… Эх, Яшка, Яшка, ветром повенчанный, маком украшенный! Догадывался ли он, кого возвращал в село? Троянихе — дочь, Вовке — сестру, Василине — подругу, а себе — невесту. * * * Вовка любил небо. Когда-то у него были книги, в село привозили кино, иногда даже приезжал бродячий цирк. Какое это было удовольствие! Морские баталии… Корабль идет на корабль, давай на абордаж, трах-бабах! — стреляет пират из пистолета, а потом бултых в воду — так ему и надо! А еще ходил на задних лапах мохнатый медведь. Он кланялся детворе и выпрашивал у них лепешки… Было же ведь такое когда-то. А теперь ни книг, ни кино, никаких удовольствий. Одно осталось у Вовки — небо над головой. Ляжет он в траву, положит кулак под голову и поплывет в голубую манящую даль. Вокруг пахнет мятой, аппетитно хрустят травой козы, над самым ухом стучит кузнечик, вызванивая серебряными подковками, майский жук пробует взять басовую нотку — как хорошо и здорово мечтается! Чего только не увидишь там, в царстве гордых орлов, которые медленно кружат над ингульской степью! И прежде всего — тучи… Они разные бывают: печальные и веселые, добрые и злые. От одной — радужное сияние сразу в полнеба, от другой — черная тень, медленно ползущая по земле. Как и люди, они рождаются и умирают, разве что живут недолго. Вот над головой звенела, проносилась легкая паутинка, тут она и растаяла. А еще тучи — волшебницы. Из ничего строят они дворцы, лепят сказочных великанов, а как откроют двери в свое королевство — даже дух захватывает. Ну вот, началось! Растут, собираются ослепительные громады белых снегов. Из морской пены поднялась темно-лиловая скала, зазубрились стены крепости; потом что-то проломило стену, хлынули в город иноземцы. Забурлило казачество, саблями вытесняя поганцев. «Так их, бей, руби на капусту!» И уже Вовка сам на коне, влетает в дымовую завесу, но морская волна смывает город… расползаются тучи… и все исчезает. Эх, жаль! Вот бы все это зарисовать! Или стихи сложить, чтоб складно, как делает дед Аврам. Он, конечно, начал бы так: За далекими морями Да за синими горами… А дальше обязательно что-нибудь о крепости. Крепость, крепость… Какое же слово к ней подобрать? Крепость — свирепость. Хоть и клеится, но плохо. А если о войске: войско — запорожско. Вроде лучше выходит. А ну-ка. За далекими морями Да за синими горами?