– Сигналы катера и данные о курьере и «подарке» – ерунда. Если правильно обрисовать проблему Питу, он всё сделает. Но как осуществить замену пассажиров в воздухе так, чтобы катер не изменил ни высоту, ни скорость? – Эх, был бы цел «Бистяра», так никаких проблем… подобрались бы в режиме невидимости, приняли на борт… просто на борт, и летим себе дальше спокойно, с той же скоростью и высотой, никуда не торопимся, пассажиров меняем на нужных. Если с сигналами всё в порядке, то трудностей не… ты чего, Леон?! – Варфоломей, дорогой ты мой, – отчетливо, выделяя каждый слог, проговорил Аскеров, подошедший к Платине вплотную и теперь рассматривающий его как музейный экспонат. Голос техника сочился молоком и медом. – Во имя всего коварства Иблиса… Ты сам-то понял, что сейчас сказал? Пит Гринбаттл, которому поставили чёткую задачу, отправился на «Ревель» в сопровождении Заславского и Аскерова. Требовалось осмотреться и прикинуть, какое оборудование следует доставить на борт. Идея пощипать корпоратов была хороша сама по себе, предложенный же вариант реализации отчетливо отдавал злостным хулиганством, чему Гринбаттл радовался как мальчишка. Франц умчался по делам. Помимо заключения договоренности с клиникой Хадсона он взялся, по просьбе Агаты, найти хорошего художника, делающего роспись по телу, и пригласить на завтра толкового ювелира. Умеющего быстро работать и держать язык за зубами. Зачем девушке понадобился этот последний, Спутник уточнять не стал: коллега говорит «надо» – значит, будет. Трейси тоже откланялся: ему не хотелось привлекать к себе внимание полиции слишком долгим пребыванием на Манки. Однако к началу операции, предварительно назначенной через три дня (если предполагаемый вылет курьера произойдёт по графику, походя украденному Питом), он собирался вернуться и поприсутствовать лично. Заславский не возражал – адвокат ему понравился. Да и данные шепотом пояснения Кондового сыграли свою роль. Буквально полчаса спустя в гостиной остались трое: Агата, снова разглядывающая выведенные на дисплей изображения; Платина, безуспешно пытающийся придать себе равнодушный вид; и Алекс фон Строффе. Алексу было неуютно. И дело заключалось не только и не столько в том, что закатец (это ощущалось предельно отчетливо) старательно искал повод для мордобоя. Поведение Агаты – вот что смущало фон Строффе. Смущало до такой степени, что он не знал, куда девать руки. Страдающая девушка, с беспощадной – к себе беспощадной – честностью выложившая ему свою подноготную каких-то пару недель назад, бесследно исчезла. Беспомощная растерянность первых минут встречи тоже испарилась. И теперь Алекс видел, возможно, настоящую Агату: собранную, сильную, упрямую женщину, крепко стоящую на собственных ногах и не слишком рассчитывающую на чужие руки. Будут – хорошо. Не будут… значит, не будут. Значит, сама выскребусь. Не впервой. Быть может, он ошибался. Быть может, настоящая Агата была компиляцией из всех виденных им вариантов. Но лучше от этого не становилось. Становилось хуже. Потому что Алекс ясно видел: та Агата, с которой он впервые столкнулся сегодня, доминирует, как доминирует начинка пирога над покрывающим ее тестом. Начинка ещё не весь пирог, нет, но она – главное, то, что отличает один пирог от другого. И, кажется, желания попробовать этот конкретный пирог у Алекса фон Строффе с каждой секундой становилось всё меньше и меньше. Он поежился, потом постарался придать своему лицу беспечное выражение, поднял голову – и наткнулся на взгляд Агаты. – Платина, – негромко сказала она, – будь добр, ступай, прогуляйся. Пожалуйста. – А ты опять будешь плакать? – Произнесенные предельно мрачным тоном слова коллеги-пилота хлестнули фон Строффе, как плетью. Больно, ч-черт… – Не пойдёт. – Платина, уйди, добром прошу, – холодно процедила девушка. Что-то, похоже, поднималось в ней, рвалось наружу, искало выход. Что-то такое, с чем Варфоломею ещё сталкиваться не приходилось. И не хотелось. Совсем. – Ладно, подруга, уговорила. Ушёл. Но ты… – он смерил Алекса взглядом, грозным до полной комичности. – Смотри у меня! – Беда с братьями, – выдохнула Агата, успокаиваясь, когда за Кондовым закрылась дверь. – И без них трудно, и с ними не легче. Зачем вы пришли, Алекс? – Не знаю, – тихо ответил фон Строффе. Мгновенный переход от философии к конкретике не удивил его. Теперь – не удивил. – Когда летели сюда – знал, когда вы начали рассказывать, что произошло – знал, а теперь… – Что, напугала? – девушка невесело рассмеялась. – Это я могу. – Вы можете многое. И, наверное, больше, чем я, – они всё ещё были на «вы», и это было одновременно странно и уместно. Странно уместно. Да. Именно так. Агата то ли пожала плечами, то ли передернула ими. – Не больше, я думаю. Но и не меньше. Просто по-другому. Она принялась мерить шагами комнату. – Алекс, зачем вы пришли? Я не спрашиваю, почему вы прилетели, но зачем вы пришли сюда? Отто и Ричард остались на борту, а вы… Фон Строффе грустно улыбнулся: – А я считал – и считаю – что должен извиниться перед вами. Сказать, как мне жаль, и, может быть, исправить то впечатление, которое осталось у вас от нашей последней встре… – Жаль? – почти прошипела Агата, останавливаясь перед пилотом. На каблуках она была выше него, глаза горели огнем чистой, ослепительной, всепожирающей ярости. – Меня? Или потраченного времени? Вот что я вам скажу, Алекс: хотите сожалеть о том вечере – дело ваше, но меня жалеть не смейте! Я… – Жалеть вас?! – фон Строффе неожиданно подался вперёд и стиснул ее запястья. – Женщину, прошедшую через преисподнюю и не позволившую ей себя сломать? За кого вы меня принимаете, Агата?! Да, мне жаль! Чертовски жаль, что Волга захвачена, что не могу я полететь туда и пообщаться с этой вашей Мамой Зоей. Сроду пальцем не тронул ни одну женщину, но эту… эту – убил бы. Агата внезапно успокоилась. Руки, заключенные в кандалы мужских пальцев, расслабились, и фон Строффе, мгновенно почувствовавший перемену, отпустил ее и сделал шаг назад. – Алекс, я в состоянии сама похоронить своих мертвецов. Теперь – в состоянии. Не исключено, что это и ваша заслуга тоже. И, наверное, именно мне следует извиняться. Вольно или невольно, но я использовала вас в качестве лопаты. – Глубоко закопали? – самым невинным тоном поинтересовался пилот, и девушка засмеялась. Это был хороший смех, радостный и одновременно немного злой. Так смеются победители. – Не вылезут! Они стояли друг напротив друга и хохотали, а потом одновременно посерьёзнели. Что-то ещё оставалось невысказанным, и это было неправильно, но Агата не собиралась брать инициативу в свои руки. Молчание затягивалось. – Зачем я пришёл? – задумчиво проговорил, наконец, Алекс. – Кажется, за тем, чтобы предложить вам спину, чтобы вы могли спрятаться за ней. И только здесь понял, что вы не нуждаетесь в спине, разве что в дружеской руке, на которую можно опереться. Чем я могу помочь вам, Агата? Не как мужчина – как друг? – Тем, что вы умеете, а я – нет, – ответила она не задумываясь. – Управляйте кораблем, Алекс. Там, на Дине, я смогу спокойно делать свою работу, если буду знать, что над головой «Ревель», а в рубке – вы. Фон Строффе лихо щелкнул каблуками и коротко склонил голову: – Сделаю всё от меня зависящее. – Как и я. Как и все мы. Спасибо, Алекс. А теперь – не поужинать ли нам? Я совершенно забыла позавтракать, да и с обедом не сложилось… Пилот развернулся к двери и сделал приглашающий жест: – После вас, meine traumfrau[9]. Глава 10. Бог – на стороне метких стрелков! Может, мы обидели кого-то зря, сбросив пару лишних мегатонн… Народное творчество Платина проснулся и не сразу сообразил, где находится. Такое бывало с ним не слишком часто, но всё-таки бывало, поэтому Кондовый некоторое время полежал, собираясь с мыслями. Судя по состоянию постели, его сон был неспокойным, но что снилось… нет уж, лучше не пытаться вспомнить. И вообще – к черту, надо вставать! С трудом обнаружив свои штаны в груде сваленных в ногах кровати одеял и простыней, он кое-как привел себя в порядок и отправился туда, где пахло кофе и звучали веселые голоса. Следовало позавтракать и поинтересоваться ближайшими планами. Однако, войдя в гостиную, Варфоломей остолбенел. Первое, что он увидел, был стоящий почти посередине комнаты шезлонг, над которым нависала сложная осветительная конструкция. В шезлонге возлежала обнажённая Агата. Руки её покоились на подлокотниках, ступни босых ног стояли на полу по обе стороны от шезлонга. Между широко разведённых бедер сидел на коленях человек – судя по контуру тела, мужчина – на первый взгляд такой же голый, как и девушка. Правда, несколько секунд спустя закатец разглядел тонкую полоску стрингов и прозрачные завязки фартука на талии. Если на шее и были такие же завязки, они скрывались под собранными в богатый хвост золотистыми волосами. У изголовья шезлонга пристроился на высоком барном табурете Франц. Непривычно оживлённый, помощник Кертиса держал на растопыренных пальцах левой руки поднос с двумя плошками. В первой была спелая клубника, во второй, судя по всему, взбитые сливки. На глазах завороженного сюрреалистической картиной Платины Спутник, облаченный ради разнообразия в белую безрукавку, штаны и лёгкие туфли на босу ногу, обмакнул ягоду в сливки и поднес её ко рту лежащей Агаты. Девушка потянулась губами за угощением, мужчина, забавляясь, отвел руку в сторону и оба расхохотались к величайшему возмущению третьего участника сцены. – Франц, – капризным голосом произнес он, – ты мне мешаешь. Если ты не прекратишь отвлекать Фриду… – Успокойся, Фил, – продолжая смеяться, Спутник позволил-таки губам Агаты поймать клубничину, – я больше не буду. Долго еще? – В том-то и дело, что совсем чуть-чуть. Пара штрихов. Секундочку… всё. Можно вставать. Обладатель золотистых волос первым слез с шезлонга, небрежным жестом бросил на пол мольберт и протянул руку Агате. Та поднялась с удивительным, совершенно не соответствующим обстановке, достоинством, и только тут, должно быть, обратила внимание на застывшего в дверях Варфоломея. – А вот и ты! – воскликнула она, принимая картинную позу. – И как тебе? Платина только головой покачал. Татуировки Агаты он помнил ещё с Волги: ветка орхидеи на левой голени и одинокий цветок на правом плече. Теперь же оранжерея пополнилась. Цветущие ветви украшали обе ноги, поднимаясь через колени по бедрам к пупку, и снова расходились, захватывая груди, к плечам, откуда спускались до кистей рук. Натюрморт – или пейзаж? Ну не знаток он живописи, не знаток! – был что надо. – Полагаю, нашему клиенту понравится, – улыбнулась довольная произведенным впечатлением Агата. – А ты как думаешь? – Понравится-понравится, – влез в разговор художник, стаскивающий в эту минуту фартук. – Ты удивительно хороша сейчас. И будешь ещё лучше, если правильно оденешься. – Вот это новость, Фил! – с легкой насмешкой отозвался так и не слезший с табурета Франц; клубнику со сливками он теперь с видимым удовольствием лопал сам. – Я, признаться, полагал тебя ценителем исключительно мужской красоты… – Я ценю красоту как таковую, Франц, – сварливо отозвался Фил. – И всегда рад видеть произведение искусства или участвовать в его создании. – Франц! – Агата с деланным недоумением повернула голову к веселящемуся Спутнику. – Мне показалось, или меня сию минуту обозначили средним родом? Да ещё и неодушевлённым? – Не обращай внимания, лапочка. Филу трудно использовать слова и местоимения женского рода, когда речь заходит о красоте. Девушка пренебрежительно фыркнула и подошла к стойке бара, гипнотизируя взглядом стоявшую на ней кофейную чашку. – Фил, когда я, наконец, смогу пользоваться руками?