Он сдвинулся на край сиденья и втянул голову в плечи. В пальто было невыносимо жарко, и он вздохнул с облегчением, когда мать наконец подтолкнула его в бок: — Робер, мне надо в туалет… Они перемигнулись и скромненько покинули свои места. Воспользовались запасным выходом и оказались в просторном круговом коридоре. — В тот раз я сидел не с этой стороны, но ничего, пойдем в обход, — решил Робер и двинулся вперед широким шагом. — Не отставай, мама! Они развили огромную скорость, но через три минуты оказались ровно на том же месте. — Ты, наверно, что-то напутал, Робер, — пропыхтела мадам Путифар. — Я не видела никакой лестницы. Совершив еще один обход, они решили, что хватит с них бесплодного хождения по кругу, и, проигнорировав табличку «Служебный вход», проникли в другой коридор, поуже. Миновали с десяток закрытых дверей. — По-моему, это гримерки. — Да, Робер. Вот теперь мы точно заблудились. Поскольку спросить дорогу было не у кого, они пошли дальше наудачу. В самом конце коридора одна дверь была приоткрыта. — Смотри, мама, может, там кто-то есть… Давай заглянем. Чем ближе они подходили, тем явственней до них доносились музыка и пение, как будто концерт транслировался в эту комнату. Они подошли уже к самой двери — и остолбенели. Под золоченую накладку на двери была подсунута карточка с именем: «Одри». — Это ее гримерка! — прошептал Путифар. — Но там кто-то есть… Подстрекаемая любопытством, мадам Путифар просунула голову в проем. Сын придерживал ее за талию и вдруг почувствовал, как она вздрогнула. Она отпрянула назад, отступила на несколько шагов. — Робер, там… там… там какой-то… Она заикалась. — Так кто там, мама? — Там такой… вроде как гном… он смотрит телевизор. — Мам, ну что ты говоришь! Он, в свою очередь, просунул голову в дверь и с опаской окинул взглядом помещение. Комната была просторная и светлая. У стены стоял бежевый кожаный диван, перед ним на журнальном столике — букет красных роз. Во всю длину другой стены — гримировальный стол, оснащенный зеркалами и лампионами. А в углу примостился телевизор, и по нему в прямой трансляции шел концерт. Путифар увидел сначала только спину того, кто неподвижно сидел на стуле, уставившись в экран. С первого взгляда ему, как и его матери, показалось, что это существо в футболке — персонаж какого-то фантастического фильма. Синяя бейсболка на непропорционально большой голове, оттопыренные уши, кожа на обнаженных предплечьях неестественно бледная и увядшая… — Ну что? — шепотом спросила мадам Путифар, жмущаяся за спиной сына. — Хатчинсон — Гилфорд… — прошептал Путифар. — Его так зовут? Ты его знаешь? — Нет, мама. У него синдром Хатчинсона — Гилфорда. Это такое генетическое заболевание, очень редкое… один случай на восемь миллионов… это еще называется «прогерия». — Ох, бедный старичок… — Это не старичок, мама, это ребенок. Ребенок-старик. Такие дети доживают максимум до тринадцати лет… — Ужас какой… Дай посмотрю. Она протиснулась между сыном и дверной створкой. Благодаря расположенным под разными углами зеркалам они увидели все: нос, похожий на птичий клювик, скошенный подбородок, бескровные губы, тонкую до прозрачности кожу, сквозь которую, казалось, видны все косточки. Они не сразу пришли в себя. — Пойдем, Робер. Он сейчас нас тоже увидит в зеркалах… Так оно и случилось. Морщинистое личико повернулось к ним и озарилось улыбкой. — Здравствуйте. Заходите, пожалуйста. Голос был высокий, звенящий. — Мы не хотели бы беспокоить… — выдавил Путифар. Он не решался ни уйти, ни переступить порог. — Я брат Одри. Правда, она хорошо поет? — О да! Очень хорошо! — в один голос ответили Путифар и его мать и сами удивились, как искренне это прозвучало. — Я смотрю ее по телевизору, потому что мне нельзя в зал… Если меня хоть немножко толкнут, сразу кости ломаются. Руки, ноги… И потом никак не срастаются… Это очень неудобно… Подойдите поближе, посмотрите на мою сестру. Они подошли. На сцене Одри исполняла зажигательный танец с акробатическими прыжками в окружении десятка танцоров и танцовщиц. Это был фейерверк юности и жизненной силы. Весь зал ходил ходуном. «Танцуем вместе! Не стой на месте, — пела Одри, — не стой, а то в землю врастешь… Сиднем не сиди, вставай и иди, погляди, как мир хорош…» — Она и танцует хорошо, правда? — Да, очень хорошо… — Она лучше всех, моя сестра. — Да, лучше всех… У него не было ни волос, ни бровей, ни ресниц. Синяя бейсболка прикрывала голый череп, белый и шишковатый. — Через две песни будет моя… — То есть? — Песня, которую она сочинила для меня. Подождете? — Нет, спасибо, — сказал Путифар. — Нам надо вернуться в зал. До свидания. — До свидания, — сказала его мать. — До свидания, месье и мадам, — сказал ребенок-старичок и снова сосредоточился на экране. Несколько минут они плутали какими-то коридорами, сами не зная, куда идут. Мадам Путифар никак не могла оправиться от потрясения. — Но как же так, Робер, его же лечить надо… — Это не лечится, мама. Медицина тут бессильна. Такие дети стремительно стареют с самого рождения. — Господи! А почему так? — Никто не знает. Причина пока неизвестна… Случай привел их к той самой лестнице, которую они искали с самого начала. Они быстро вскарабкались по ней и внезапно вновь окунулись в многоголосье концерта. Они взошли на железный мостик над сценой и облокотились о перила. И сцена, и зал были видны как на ладони. Прожектора метались, высвечивая то артистов, то зрителей, это было что-то ослепительное и оглушительное. — Поспешим! — спохватился Путифар. — А то как бы нас не застукали. Они чуть не забыли, зачем сюда залезли. Тем не менее, суетясь на неосвещенном мостике, поспешили пересыпать содержимое своих пакетиков в один большой мешок для мусора: надо было вытряхнуть разом все шесть тысяч листовок и тут же удирать. Путифар взял мешок и приготовился. — Кондиционеры как раз под мостиком, — объяснил он матери. — Это нам на руку. В этот самый миг все прожектора погасли, только Одри осталась в кругу янтарного света. Настала тишина, едва колеблемая хрупкими звуками фортепьяно. Одри запела, стоя у кулисы перед занавесом, и голос ее звучал так близко, что казалось, она шепчет им на ухо: Кто ответить готов, Как быть, если время сорвалось с тормозов? В чем тайна и в чем секрет Ребенка, которому тысяча лет? Путифар с матерью слушали как завороженные. — Это его песня… — прошептала старая дама.