Несколько секунд оба пребывали в оцепенении. Потом она очень медленно положила кольцо обратно в футляр и протянула ему. Он нацепил очки, которые лежали около его тарелки, и в свою очередь поднес к глазам кольцо. Внутри его красивыми крохотными буковками было выведено: «Робер и Кристиана». — Я не… я не понимаю… — пролепетал он. Руки у него тряслись. На лбу выступил пот. — Зато я, думается, понимаю, — сказала она, поджав губы. — Я понимаю, что обручальное кольцо стоит дорого и куда экономнее использовать одно и то же несколько раз… Его словно пулеметная очередь ударила в грудь. — Но, Клодина! Это неправда! Я бы ни за что… Я вам клянусь… — Не клянитесь! Уберите это в карман, и ни слова больше! — Но послушайте! Я знать не знаю никакой Кристианы! — Прошу вас, не добавляйте к жлобству еще и ложь! От такого оскорбления он онемел. Что он мог на это сказать? Что сделать? От чудовищности и несправедливости происходящего ум заходил за разум. — Кладите себе десерт! — бросила она, двинув к нему салатницу с муссом. — Угощение бесплатное, пользуйтесь случаем. — Я уже сыт, — сказал он. — Я тоже, — сказала она. Последовала пауза. Оба сидели, безмолвные и неподвижные, не в силах посмотреть друг на друга, не понимая, что теперь делать. — Это какая-то ошибка… — пробормотал наконец Пути-фар. — Какая-то ужасная ошибка… ювелир, должно быть… — Да, — сухо отрезала она. — Я тоже думаю, что это ошибка. Но ошибся не ювелир. Это вы ошиблись. Перепутали кольца. Сколько их у вас припасено? Пять? Десять? Пятнадцать? Робер и Мартина? Робер и Франсуаза? Робер и Кэти? Робер и… Она вскочила, опрокинув стул, и метнулась в ванную. — Клодина! — позвал он. — Прошу вас! Клянусь… Оставшись один, он и вовсе перестал соображать, где он и что с ним. В каком-то помрачении взял ложку и машинально принялся хлебать шоколадный мусс прямо из салатницы. А когда опомнился, было уже поздно: салатница почти опустела. Он отшвырнул ложку. «Что я делаю? Я с ума схожу!» Когда Клодина вернулась из ванной, глаза у нее были красные. Горько же она, должно быть, плакала… Она увидела салатницу с жалкими остатками мусса, нетронутую тарелку и ложку на полу. Но чего еще и ждать от такого! Бабник, жлоб, обманщик, да к тому же, оказывается, бесчувственный обжора… Она обошлась без комментариев. Просто встала около путифаровского пиджака с подчеркнуто выжидательным видом, глядя в пол. Что это означает, гадать не приходилось. Так что он послушно надел пиджак. Она открыла дверь, пропуская его. Он вышел. — До свидания, — сказала она. — До свидания, — ответил он, все еще в состоянии шока. Он не сразу нашел свою машину и не помнил, как доехал до дома. Уже на лестнице сообразил, что сейчас ему придется объявить матери о крушении своих надежд. В неистовстве бросился он обратно к машине. У дверей студии раз за разом давил на кнопку звонка. Никакого ответа. Он заколотил в дверь кулаками: — Клодина, откройте! — Не мешайте мне спать, — ответила она. Снова увиделись они в школе в понедельник утром. У обоих под глазами залегли темные круги. «У нас ломка, — подумал он. — Легко ли остаться без любви, когда без нее уже не можешь…» Когда ей пришлось заговорить с Путифаром, она впервые обратилась к нему на «ты». Два дня назад он воспринял бы это как шаг к сближению и обрадовался бы. А тут понял, что все как раз наоборот: отныне он для нее просто коллега, не более того. Один из. Она со всеми перешучивалась и всячески демонстрировала превосходное настроение. Он обращал к ней умоляющие взгляды, но она всякий раз осаживала его: «Чего тебе? В чем дело?» На следующий день он пошел в ювелирный салон. Там удивились. — Что-то не так, месье Путифар? — Нет-нет, я только хотел уточнить, кто заказал вам гравировку на кольце. — Ну как же, месье Путифар, ваша племянница, по телефону… Звонила она, а вы были где-то рядом. Во всяком случае, так она сказала. А что, не надо было?.. — Да нет, все правильно. Все в порядке… «Не считая того, что у меня нет никакой племянницы…» Всю неделю Клодина Эньерель блестяще исполняла роль стойкого оловянного солдатика, отважно противостоящего превратностям судьбы, и продолжала в том же духе после рождественских каникул. Тогда Путифар вынужден был наконец признать очевидное: никакого примирения не будет. Никогда. Как-то воскресным вечером он прошел берегом реки до глубокого омута, к которому его иногда влекло в особо горькие минуты. Он смотрел на свинцовую воду и размышлял. Что туда бросить? Свое грузное тело, набрякшее горем, или всего лишь это колечко, теперь уже ненужное? Он подумал о своей старушке матери, которая ждет его дома и готовит ему ужин. И выбрал не большой «плюх», а малый. Достал из кармана кольцо, зашвырнул его как можно дальше и пошел прочь, даже не посмотрев, как оно скроется под водой. По мнению мадам Путифар, объяснение могло быть только одно: кто-то видел, как он покупал кольцо. Кто же еще мог об этом знать? — Ты кому-нибудь говорил, Робер? — Конечно нет, мама. — Вот видишь! А в ювелирном салоне кто-нибудь еще был? Постарайся вспомнить… Ну же, напряги память! Он ничего не мог вспомнить. Какая-то женщина, кажется, вошла… Да, может быть… — А что за женщина, какая из себя? — Не запомнил. Мелькнуло только в голове, что я ее как будто где-то видел… — Вот видишь, видишь, уже что-то! Ну, давай, шевели мозгами! Прошло три ночи, а на четвертую он вдруг проснулся, как от толчка. — Мадам Поперди! Он вскочил с постели и кинулся к матери. — Мама, мама, проснись! Я вспомнил! Это была мадам Поперди! — Кто? Что? — забормотала она спросонья. — Которая вошла в салон. Это была мадам Поперди! — Ах, вот как. А у нее есть дочь? — Да. — И как ее зовут, эту милую крошку? — Одри. Одри Поперди. 13. Одри Поперди Вписывая одиннадцать лет спустя имя Одри Поперди в свой «список мщения», Робер Путифар имел на то более чем веские основания. Не эта ли проклятая девчонка обрекла его на пожизненное одиночество? После пережитой драмы он в последующие годы подумывал иногда прибегнуть к услугам брачного агентства, но боялся, что то же самое может прийти в голову и Клодине. «А при моей невезучести, — думал он, — можно не сомневаться, что ее-то мне и сосватают…» Получить от нее еще один презрительный отказ ему никак не улыбалось. — Я ее недавно видела по телевизору! — воскликнула однажды за завтраком мадам Путифар. — По телевизору? Это в честь чего? Надеюсь, в передаче «Происшествия»? — Ничего подобного. Она певица. — Певица? Оперная? — Нет, эстрадная. Это была музыкальная передача для подростков. Дурацкие песенки для десятилетних соплячек. — И у нее та же фамилия? — Только имя. В передаче она значится как Одри. Просто Одри. — Интересно… Очень интересно… Путифар потер руки. Он еще не придумал, какую кару уготовит юной Одри, но заранее радовался этой третьей и последней мести. Блистательный успех двух предыдущих все еще кружил голову ему и его матери. Всего за какой-то месяц они провернули две грандиозные операции — эффективно, зрелищно… и безнаказанно. Попутно мадам Путифар окончательно возродилась к жизни и обрела, можно сказать, вторую молодость. — Ты все-таки не слишком-то шустри, мама! — предостерегал ее сын.