Мэйт опустил взгляд, ожидая казни. Вспомнилась мама. Захотелось прижаться к ней, как в детстве, чтобы она успокоила его, погладила по волосам и сказала, что он поступает правильно. Вспомнился и отец. Вспомнилось, как он пришел с угрюмым видом и сказал тихо, страшно, будто в пустоту, что мамы, как и сестренки, которая со дня на день должна была появиться на свет, больше нет… – Ты, ты! – вдруг услышал мэйт взволнованный голос Оливера. – Это были твои люди! Я вспомнил! – в ярости закричал брат принцессы. Мэйт поднял глаза: Оливер с кулаками несся на Райвина. Но не успел до него добежать, получив стрелу в плечо. Испуганно вскрикнула Эли, бросила рюкзак с гаргом и метнулась к упавшему принцу. Райвин указал своим мечом на Оливера, меч механиков все еще висел над головой мэйта. – Схватить его! – приказал Райвин. – Ты, маленький кривоносый изверг, – прошипела принцесса, помогая подняться раненому брату. – Когда мой отец узнает, что ты натворил… – Элизабет, уверяю тебя, я не понимаю, о чем говорит твой брат, – попытался оправдаться Райвин. – Поверь мне, я не имею к его беде никакого отношения. – Подлый лжец, – не поверила ему принцесса. – Я давно уже догадывалась, что ты стоишь за исчезновением Оливера. Для тебя все складывалось слишком удачно. Оливера нет, отца тоже, а я – твоя жена. Гардия и ее спирфламы принадлежали бы только тебе. – Но с твоим отцом все в порядке, – с удивлением произнес Райвин. – Я каждый день молюсь о его здоровье. Ее вместе с постанывающим Оливером обступили наемники. – Я знаю, что ты хотел его убить! – Эли… – не успел остановить ее Габриэль и опустил голову, глядя, как с его губ на землю капает кровь. – Не нужно, – запоздало прошептал он. Принцесса все-таки не смогла сдержать ненависть. – Я слышала ваш разговор с Сэтом, – закончила она, злобно сверкнув глазами. – Стой-стой. – Он обернулся и посмотрел на Габриэля. – Уж не поэтому ли ты спасла миркля? А я все думал, что за демоническая сила заставила тебя… – Он вздохнул и вновь обратил свой взор на принцессу. – А вы не… – Что ты хочешь услышать? – нервно дернулась она. – Да, я люблю его! Люблю всем сердцем! И он совсем не чудовище, что бы там ни врали волисты. Среди нас лишь одно чудовище. – Она с презрением посмотрела на принца. – Ты. – Какое богохульство, – с улыбкой протянул Райвин. – Что ж, похоже, свадьба не состоится. – Ненавижу тебя! – в гневе закричала принцесса. – Ненавижу! Райвин убрал меч от головы мэйта и воткнул его в землю. – Пожалуй, я передумал. Отрубить тебе голову – слишком милосердно. – Он с гневом посмотрел в сторону Эли, которую теперь, как и ее брата, тоже держали наемники. – Пусть эта гардийская шлюха увидит перед смертью, как мучается ее возлюбленный миркль. Он шагнул назад, доставая из-за пазухи печально известный мэйту флакон в форме клыка. – Знаешь, – обратился он к Габриэлю, – я видел, как миркли сгорают на кострах Волистрата. Я видел, как мирклей бросают на растерзание сверам. Но я никогда не видел, как они мучаются от яда хвиллов. Старсан Сэт говорит, что если облить миркля этим, то он сразу сдохнет. Но я не хочу, чтобы ты подыхал быстро. Я хочу, чтобы ты хорошенько помучился перед смертью. А потом, возможно, я тебя все-таки убью. Поэтому… – Он дернул рукой, будто стряхивая что-то. Флакон мелькнул в воздухе и разбился о камни перед мэйтом. Габриэль задержал дыхание, но лицо и руки все равно обожгло. Он услышал, как вскрикнула Эли, как взревел Гром. И полетел в огненную яму. Он хотел заорать, но не смог, потому что в его глотке полыхало пламя. Хотел глотнуть воздуха, но в легкие вместо него словно залили горячий металл. Хотел дернуться, сделать хоть что-то, но понял, что тело, сотрясаемое в судорогах, больше ему не подчиняется. Боль, жгучая, безжалостная, режущая его раскаленными клинками, разгоралась. И самое страшное было в том, что ей не находилось выхода. Ее нельзя было вытащить, как стрелу из плеча. Ее нельзя было облегчить криком или стоном. Поэтому единственной мыслью, которая прорвалась сквозь невыносимую боль, стала мысль о смерти. Она была лучше запертой внутри тела обжигающей боли. Намного лучше… Габриэль не знал, сколько времени он провел в муках – не видя и не слыша ничего, оставшись наедине с бесконечной болью. Но ему вдруг показалось, что его одеревеневшее тело подскочило, словно карета на большой кочке. Нет, боль никуда не ушла, и ему по-прежнему хотелось орать от нее во всю глотку. Но – боги! – он что-то почувствовал, начал выбираться из огненной ямы. Вот – снова толчок. – Убейте свероедов, – донесся глухой голос. Сквозь мутную, серую пелену мэйт вновь увидел мир, который стал наклоняться. Габриэль понял, что падает на бок. Чувства возвращались к нему. Земля под ним содрогнулась вновь. И мэйт уже ясным взором увидел, как склон по обе стороны от руин маяка встал на дыбы, сталкивая наемников прямо в океан. Послышались глухие крики. Много криков. Габриэль увидел, как с ожившей земли, поднятой великой силой, катятся люди в серых доспехах, безуспешно хватаясь за куцые поросли. Он не понимал, что происходит. Возможно, отравленное болью сознание играло с ним, выдавая желаемое за действительное. Или… Джевехард пришел на помощь. А затем он увидел знакомую широкую и алую рубаху. Гром рвался к краю обрыва – к принцу Райвину, раскидывая, убивая остатки его наемников. Но как? Ведь Гром лежал совсем рядом, и яд хвилла должен был… Боги, он – бездарь… Не может быть. Неужели все это время… А как же магическая защита островов? Если Гром – бездарь, то получается… Эли, что с ней? Где она? Почему он ее не видит? Мэйт хотел повернуться, но все еще не мог, хотя боль быстро угасала. Замелькали знакомые бледно-желтые бессарийские штаны. Гром подобрался совсем близко к Райвину. Их мечи встретились в тот момент, когда Габриэль понял, что к нему возвращаются силы. Он с трудом поднялся, все еще объятый парами яда, и со всей мочи налетел на Райвина, сталкивая его в океан. Сил хватило лишь на один рывок, мэйт не устоял и рухнул у края обрыва. Над ним склонилась Эли. Слава богам, она была жива. Когда земля начала сотрясаться, он уже было подумал… Принцесса смотрела на него пристально, настороженно, словно гарг, следивший за добычей; по ее щекам текли слезы. Мьюну спустя слева от принцессы возникло бородатое лицо Грома. В этот момент мэйт увидел спирфлама. Смерч приближался к обрыву, с которого грохнулся его подлый хозяин. Эли и Гром повернулись на шум. И застыли в страхе перед грозным зверем. Оцепенели и бессарийские стражники, не зная, что делать. К счастью, спирфлама, спалившего целый город, сейчас беспокоил только раненый хозяин. Смерч бросился вниз. И больше мэйт его не видел. Лишь слышал, как удаляется дикий крик Райвина. – Мм, – простонал Габриэль. И Гром с Эли сразу обернулись. Они помогли ему подняться. Мэйт посмотрел по сторонам. Земля вокруг была черной, рыхлой, влажной – ее как будто вывернули наизнанку. Чародей сотворил что-то немыслимое, обрушив почти весь склон. Огромные части земли от руин маяка словно отрезали огромным ножом, как отрезают куски пирога, а потом наклонили их, сбрасывая наемников Райвина. Неподалеку сидел Оливер с рюкзаком на коленях. Внизу слева обнажились стены древнего подземелья – видимо, того самого, через которое их хотел вывести Джевехард. Мэйт обернулся: чародей стоял вдали от маяка, поддерживаемый двумя служанками. В знак признательности Габриэль поклонился спасителю. Тот кивнул, не в силах подняться на склон. – Ты… – начал мэйт, обращаясь к Грому. – Яд… Но отцовский друг приложил указательный палец к своим губам. И Габриэль понял этот знак – знак молчания. Ничего не нужно объяснять. Тайна Семи островов должна оставаться тайной. Пусть никакой магической защиты, пугающей любого человека при мысли о вторжении на острова, на самом деле не существовало. Главное – чтобы бездари в нее верили и не помышляли о войне. – Гром, оставь нас ненадолго, – попросил мэйт. – Понимаю, – сказал Гром, уходя в сторону. Тихо шептали волны; пахло свежей землей. Мэйт молча смотрел вдаль, на океан, понимая, что теперь может вернуться на острова вместе со своей возлюбленной. Но это не радовало его, потому что с приходом Эли тысячи его соплеменников лишились бы защиты. Принцесса прижалась к нему, обнимая и одновременно не давая упасть. – Хочу спросить тебя еще раз, – тихо-тихо, чтобы никто, кроме нее, не услышал, прошептал мэйт. – Скажи, если бы магической защиты не было, ты бы отправилась со мной на острова? – Конечно, – ответила она уверенно. Мэйт вздохнул. Он все еще не знал, какую дорогу изберет. Вернется ли на острова, к родным и близким, или станет владыкой далекой восточной страны – судьба предлагала ему сделать сложный жестокий выбор. Но в одном Габриэль был уверен: что бы он ни решил, куда бы он ни направился, Элизабет обязательно будет с ним рядом. Без нее ему не нужны ни Семь островов, ни Бессария, никакая иная земля. Над океаном всходило солнце – предвестник нового дня, предвестник светлого будущего. Эпилог Справа от дороги… В полумраке среди деревьев… Вначале была вспышка – желто-красная, густая и горячая. Потом, спустя миг – сокрушительный удар. Под грохот падающих деревьев, ржание лошадей и безумные крики горящих заживо бойцов. Его выбило из седла, словно ударом тарана, и стукнуло о пологий склон слева от дороги, засыпая камнями, острыми щепками и комьями земли вперемежку с огнем. По спине резанула жгучая боль, на глаза на мгновение наползла серая пелена, в голове зазвенело, а из-под шлема на лоб полилась влага. Он с трудом вытащил меч из ножен, не понимая, что происходит. Потряс головой, старясь прогнать шум. Поднялся, закачался, но устоял, опираясь на клинок, воткнутый в землю. Потом снял шлем, под которым взмокли волосы, провел по ним рукой и посмотрел на ладонь, где осталась кровь. Голова была разбита, от любого движения спина вспыхивала болью, на зубах скрипела земля. Прямо возле ног в предсмертной агонии дергала копытами лошадь; в трех шагах от нее с нечеловеческими воплями катался по земле боец, пытаясь сбить огонь; чуть дальше надрывался криком еще один, придавленный перевернутой повозкой. – В бой! Защищать короля! – глухо пролетело над дорогой. И он вдруг осознал, что он и есть король. И судорожно вздрогнул, оправляясь от шока. Мир стал звучать громче, хотя в голове все еще звенело. Или это звенели скрещенные в схватке клинки?.. Повсюду полыхало пламя. Из леса под боевые кличи мирклей летели огонь, молнии и стрелы, отбирая и отбирая людские жизни. Вокруг крики, вопли, стоны! Рядом замертво рухнули двое бойцов его армии. Тогда он сжал меч обеими руками и резко повернулся, встречая врага. Одержимый жаждой крови миркль бросился на него, выставляя ладонь для магической атаки. А он, король, тараном ринулся вперед, вгоняя меч в обнаженную грудь. Миркль не успел выплюнуть подлые слова заклинания. Так и упал – с разинутым ртом, шевеля перед смертью своими мерзкими губами, через которые лилась кровь. От усталости и боли он опустился на одно колено, продолжая опираться на меч и всматриваясь в предательский лес. По лезвию клинка ползли ручейки крови, впереди бешено извивалось пламя – казалось, горела сама земля; за спиной яростно шумела битва. Рядом уже собирались бойцы, окружая его живым кольцом: кто-то из его личной охраны, кто-то из войска. Они помогли ему подняться. И когда он уже твердо стоял на ногах, из-за стены огня появился миркль в темных доспехах. Огромный бородатый воин не бежал, не орал, не пытался колдовать, а просто шел в сторону живого щита. И каждая из могучих ладоней противника сжимала по мечу. Миркль был один. Но он ничуть не страшился королевской охраны. Напротив, сам внушал страх – двигался грозно, уверенно, словно черный ледник в сторону ветхих рыбацких лодок. – Щит мне! – потребовал он поддаваясь всеобщему страху. И покрепче сжал мокрую от крови рукоять меча. Стражники выстроились полукругом, ощетинились копьями, источая страх, медленно двинулись в сторону бородатого одиночки, который будто только и ждал встречи с ними. Взмах вражеской руки. Бросок. Блеск металла. Один из мирклевых мечей, словно крылья мельницы, закружился в воздухе, вышибая из строя копьеносца. Тот с воплем грохнулся, вцепившись слабеющими руками в клинок, торчащий у него из живота. Бойцы с криками кинулись на противника. Один из четверых едва успел занести меч для атаки, как клинок миркля стальным окровавленным языком вылез у него из спины, другой – с перебитой шеей рухнул следом. Враг легко ушел от выпадов оставшихся стражников. Метнулся назад, потом в сторону, разделяя соперников. Будто играючи, хитрым движением обезоружил одного из них и тут же сунул ему огромный кулачище в лицо; обезоруженный воин налетел на дерево и сполз по нему, лишившись чувств. Последнему бойцу удалось парировать удар грозного соперника, но следующая атака противника стала для него роковой. Меч горизонтально рассек воздух, легко срезая голову с шеи, словно бутон со стебля… Только сейчас он понял, что оцепенел от страха. И подумал, что через мгновение умрет. Ноги его не слушались, ладони похолодели, сжимая что есть силы щит и меч. Он закрутил головой, ища спасения. Но спасения не было. Вдоль дороги царил хаос. В лесном полумраке продолжало сверкать смертельное колдовство, повсюду звенела сталь и гибли воины. Надеяться можно было только на себя… Тело содрогнулось, когда противник опустил сталь меча на его поднятый клинок. Чтобы отразить следующую атаку, пришлось подставить щит, который пугающе хрустнул под мощью чужого клинка. Он начал пятиться. И мог только обороняться, не в силах ответить на град бесконечных ударов. Новая атака. Снова треск щита. И неведомая до этого момента боль в левой руке! Он с воплем грохнулся возле телеги, теряя меч. Правая ладонь метнулась к левой руке, но… – Король! Король! В глазах начало темнеть, из последних сил он заполз под телегу и… Очнулся в тронном зале, где было тихо и сумрачно. Стражники в серебристых доспехах у дверей и трона стояли недвижно и оттого походили на статуи; лампадки, закрепленные на массивных круглых колоннах, чуть подрагивали лепестками рыжего пламени, бросая скромные отблески на пол, на окна, на доспехи. Огонь проигрывал, отступал перед надвигающейся ночью, отдавая в ее власть огромное пространство тронного зала. Он сидел на троне, сутулясь и поникнув головой, словно не в силах выпрямиться под тяжестью собственной короны. Его правая ладонь лежала на культе левой руки, а пальцы медленно и осторожно щупали пустой рукав бордового платья, словно в нем еще была плоть и кровь. Проклятая призрачная боль по-прежнему преследовала его, несмотря на то, что с того момента, как ему отрубили руку, минуло двадцать лет. Иногда боль возникала без причины, но чаще всего предрекала беду, как это было перед кончиной королевы.