Ветка, гибкая и колючая, зацепила Габриэля за штаны, словно пытаясь его задержать. Но он даже не остановился, рискуя порвать и без того потрепанную путешествием штанину. Мэйту хотелось поскорее выбраться из леса, который, как фарус-рыба, вначале завлекал, зачаровывал, а потом хотел разорвать на части и сожрать. Чем ближе были равнины, тем легче становился шаг. Тревога, страх оставляли напряженное тело, улетучиваясь вместе с потом. Еще несколько шагов, и лес, казавшийся непроходимым и бесконечным, остался за спиной. Остался в прошлом. Габриэль обернулся: теперь даже свер с самым длинным языком не сможет его достать. И остановился, ожидая Итана. Холмы купались в солнечном свете; небо было удивительно чистым, идеальным – ни единого пятнышка облаков. Мэйт окинул взглядом открывшиеся просторы, все еще поражаясь обширности и богатству земель бездарей. В этих зеленых просторах дышалось как будто легче. Зеленые холмы высокими волнами уходили далеко вперед, к горизонту. Земля, которую можно было бы изменить, вспахать и засеять, лежала в своем первозданном виде. Для бездаря Итана распахнувшиеся нетронутые бескрайние земли были привычным делом. И он, тиская щенков, молча побрел дальше. – Долго еще до села? – спросил Габриэль, нагнав его. Итан помотал головой. С тех пор как сын охотника нашел щенков, он стал замкнутым и неохотно отвечал на вопросы. А чаще просто кивал или отрицательно качал светловолосой головой, как сейчас. Габриэль тронул мочку уха и пошел следом, представляя, как его окружают сельские жители. Как, подняв руки к небу, восхваляют своего бога Лита за очередное чудо. Как шумят и радуются, обнимая маленького Итана. Как возбужденно расспрашивают его о том и об этом. Как отводят глаза, когда речь заходит о его отце. Как с завистью глядят на два мохнатых комочка в детских руках. И как с подозрением изучают полуголого чужестранца, пришедшего вместе с сыном уважаемого охотника. А затем… Приятные фантазии засверкали, зашумели в голове мэйта. Мечты захватили его. Мечты о сельской купальне, об огромной бадье с горячей водой, куда можно медленно опустить уставшее, потное тело. О шикарном пире, устроенном в честь храброго и везучего Итана. О вздыхающих сельских девицах, очарованных историей невероятного спасения и победами над свирепыми тварями. О тихой ночи на мягкой, свежей перине, под свист сверчков. Габриэль мечтал и мечтал, отрешаясь от мира, который по-прежнему был строг к нему. Обжигал голую спину ярким солнцем, разгонял все облака. Заставлял напрягать уставшие ноги, подставляя под них высокие холмы. Испытывал жаждой, держа дожди на привязи… Цепь светлых размышлений звонко лопнула под силой женских криков, доносящихся из-за холма. Итан, первым взошедший на вершину холма, внезапно замер, прижимая щенков к груди. В горячем воздухе резко запахло страхом. Впереди как будто резвился ветер, гоняя воздух, шурша травой и таская женские крики. Хьол! Габриэль не поверил собственным глазам, когда взобрался на вершину холма. Вдали черный вихрь высотой в три человеческих роста гонял по холмам девушек. Трое из них бежали на восток, им удалось оторваться от быстрого и хищного врага. Двум другим повезло меньше: вихрь, как опытный охотник, точно шел по их следу, куда бы они ни сворачивали. Щенки поддались всеобщей тревоге и отчаянно заскулили. К запаху страха добавился густой запах магии. Вихрем управляли, как лошадьми. Мастерски. Габриэль взглянул на Итана. Сын охотника стоял на холме, пораженный, обездвиженный страхом и магией. Жуткие истории о Погорельце, рассказанные мальчишкой, внезапно перестали быть сельскими байками. Маг, создавший вихрь, действительно был жесток. Черная воронка, летевшая над землей, могла в любой миг поглотить двух девушек. Но чародею этого было мало. Он издевался над жертвами, зная, что уже победил. Он изматывал их, заставляя падать, кричать и… холодеть от страха. Не то чтобы колдовская воронка совсем не тревожила Габриэля. Во всяком случае, не так, как бездарей. Он видел и повыше и потемнее. Да и сам когда-то учился творить подобные вихри, а также защищаться от них. Обычная стихия, вызванная к жизни магией, которую несложно разрушить, если знать как. Но стоит ли? Сомнения – вот что по-настоящему вызывало у мэйта страх, опутывая сознание холодными низкими мыслями. Сельчанки кричали все тише, теряя силы от бесконечного бега. Они разделились, и вихрь теперь гнался только за одной из них, светловолосой и стройной. Другая девушка, пышная и темноволосая, сидела на земле – видимо, обезумев от страха. Габриэль оторопел, растерялся. На одной чаше весов лежали собственная безопасность и тайна истинного происхождения, позволяющая беспрепятственно продолжить путешествие. Позволяющая войти в село героем, а затем увидеть Мирацилл. На другой – честь мэйта Семи островов и две человеческие жизни, которые оборвутся, когда чародей наиграется. Увы, спасение сельчанок грозило страшными бедами их спасителю. Разве для этого он, мэйт Семи островов, рискуя жизнью, бился с огромной тварью? Разве для этого он так долго и хитро скрывал свое происхождение, не позволяя магии защищать себя? Чтобы здесь, на безымянных холмах, разрушить волшебный вихрь. А вместе с ним – и свою страшную тайну. Если Итан не видел, как в колдовском пламени сгорел свер, то сейчас… Мэйт стиснул мочку уха. Принять решение было слишком сложно, чаши весов качались не переставая. Холодный, расчетливый разум опускал первую, горячее сердце – вторую. Габриэль опять покосился на Итана, словно пытаясь прочесть ответ на его бледном лице, покрытом веснушками. Но не увидел ничего, кроме всепоглощающего страха перед магией. – Спасите ее. Я знаю, вы можете. Я видел… – вдруг прошептал Итан, не глядя на Габриэля. Голос мальчишки дрожал. И мэйту показалось, что эта дрожь передалась и ему. Казалось, все тело дрожит от шепота бездаря, словно это и не бездарь вовсе, а истинный маг, произносящий неизвестное заклинание. Итан принял решение сам, не оставив мэйту выбора. Тайна, оберегаемая молитвами ко всем богам Элементоса, омытая кровью свера, покрытая шепотом ночных заговоров, была раскрыта. Лопнула, как рыбий пузырь. Теперь нужно действовать. Нужно бежать со всех ног. И Габриэль побежал. Навстречу опасности. Восхищаясь смелостью десятилетнего мальчишки. Потому что не только слова Итана определили судьбу сельчанки. Его смелость, она прежде всего понесла ноги мэйта по высоким холмам, наполняя их силой и заставляя спасать бездарку. Ради сельчанки Итан не побоялся рискнуть собственной жизнью. Он ведь наверняка понимал, что может сотворить его могущественный спутник с ним, желая сберечь свой страшный секрет. Он видел, как в яркой, колдовской вспышке заревела тварь. Но все равно решился помочь несчастной девушке. Хотя находился неподалеку от родного дома и держал в руках бесценных щенков, способных обеспечить его на долгие годы. Однако почему, зная сущность спутника, не сбежал? Защита. Конечно, защита. Итан понимал, что сверы могут вернуться. Из-за нее он терпел рядом с собой миркля, понял Габриэль. Итану нужно было выбраться из проклятого леса. И мальчишка пересек его, закопав страх и ненависть к мирклю настолько глубоко, насколько это было возможно. Пот лился по спине, в ногах, казалось, болела каждая мышца; вихрь становился все ближе, гудел и кружился, подбрасывая землю, вырывая траву. Но Габриэль не сбавлял темпа, продолжая задаваться вопросами. А что сделал бы Итан, если бы благополучно добрался до села? Если бы не было испуганных сельчанок? Если бы колдовской вихрь не гонял одну из них? Если бы ему не пришлось делать жестокий выбор?.. Сохранил бы тайну спасителя или отдал бы его на растерзание волистам?.. При мысли о волистах, о том, что они могли сделать, Габриэль запнулся, однако устоял на ногах. Рассудок, расчетливый и жестокий, как сами волисты, нанес страшный внезапный удар. Одна лишь мысль о том, что от мальчишки следовало бы избавиться еще там, в лесу, где его никто не нашел бы, заставила спотыкаться, отнимая силы. Впрочем, был и другой вариант, способный сохранить жизнь. Бежать и бежать, не останавливаясь. Плюнуть на вихрь, на беспомощных бездарей, которые все равно не оценили бы помощи миркля. Но нужна ли такая жизнь, с таким тяжким грузом?.. Мерзкие мысли не умолкали, заглушая слова заклинания. Становились слишком опасными для грядущего поединка. Габриэль понимал, что сейчас, когда до вихря осталось не больше ста шагов, вопросы требовалось запереть в крепкой темнице. Оставить их на будущее, полностью сосредоточившись на реальности. Хвала богам, разум, совсем недавно предложивший убить мальчишку, во имя спасения своего хозяина с этим согласился. В голове прояснилось. Память, как темное море, вытолкнула из своих глубин слова заклинания, способного обуздать, разрушить, рассеять стихию. Хотя произносить их было еще рано. Снаружи вихрь был неуязвим, уничтожить его можно только изнутри. Тело обдало холодом; ветер загудел в ушах. Перед глазами закружилась пыль; в лицо полетели мелкие камни и комья земли. Тугой поток воздуха забился в мокрую от пота грудь, пока лишь предупреждая об опасности. Но Габриэль и не думал следовать предупреждению. Напротив, он, прикрывая глаза от пыли, прыгнул в колдовской водоворот. Вихрь подхватил мэйта, сжал его мощными, невидимыми лапами, захлестал кнутами по горячей коже. Колдовской смерч, ревущий, свирепый и черный, подбросил мэйта, закружил его. Смертельная пляска вихря и человека началась. Шум заглушил все прочие звуки, песчаный столб стал царапать кожу. Земля и небо метались перед глазами. И глас разума, бранясь и взывая к богам, запоздало завопил о глупости поступка, который может стоить жизни. Впрочем, назад дороги не было. Как нет ее у человека, безрассудно, с закрытыми глазами, прыгнувшего с неизвестной скалы в надежде упасть в море, а не на острые камни. Габриэля затошнило от тряски и кувырков. Он старался изо всех сил отвлечься от злой стихии, вспоминая уроки. Но пока выходило неважно. Темный вихрь, похожий на огромный хобот, казался несокрушимым. Он внушал уважение и страх, путавший слова заклинания и баламутивший воспоминания. Еще один круг над землей, голубые и зеленые вспышки. И колдовской вихрь распахнул свою пасть, глотая мэйта. Черные, неустанно вращающиеся стены сомкнулись вокруг Габриэля, магическая сила подбросила его выше и закружила волчком, не позволяя поднять руки. А их нужно было поднять, чтобы разрушить бушующую магию. Вихрь затыкал рот, сносил слова заклинания с губ, бил, хлестал и вязал одновременно. Габриэлю показалось, что он оглох; в голове стоял лишь невообразимый шум. Песок скрипел на зубах, забивал глаза. От дикого танца тугого холодного потока воздуха дышать было трудно. Вихрь не давал ни малейшей возможности соблюсти все условия, необходимые для заклинания. Смерч, летевший и гудящий над холмами, совсем не походил на те, что творили во время уроков милосердные сциники. Слишком милосердные. Габриэль уже не надеялся поднять руки так, как это требовалось. Однако ему удалось сплести пальцы и, невзирая на безумие, царившее вокруг, произнести, выплюнуть вместе с песком еще несколько слов. Магия неохотно, тонкими ручейками подкатывала к ладоням, словно остатки влаги из высохшего источника. Вместе со своим хозяином она как будто опасалась проиграть, страшилась безжалостного вихря. Но, к счастью, все еще подчинялась мэйту. Габриэль почувствовал, как жестоко, точно иглами, закололо ладони. И растопырил пыльцы, брызгая магией. Белые и блестящие, почти незаметные в колдовском круговороте молнии ударили из обеих рук. Разрезая тьму, вплетаясь в нее, танцуя вместе с ней неистовый танец под рев, гул воздуха. Ярко-белая искрящаяся спираль блеснула в черном столбе, пробив его снизу доверху. Удар был нанесен, оставалось только ждать, беспомощно вращаясь в темноте. Вихрь ощутил удар и, продолжая кружить Габриэля, зашатался, запрыгал, заметался по холмам, как когда-то метались сельчанки. И внезапно сузился, не то предчувствуя кончину, не то собираясь с силами для новой атаки. Сквозь щелки век Габриэль в ужасе увидел, как раны на черном теле вихря стремительно затягиваются, а белая спираль, сплетенная из молний, растворяется во тьме. Но это было только начало. Залечив раны, смерч начал меняться. Тьма сгустилась, образуя тесный, как пивная бочка, кокон, где продолжал гудеть и вращаться воздух, не давая Габриэлю ни вздохнуть, ни шевельнуться. Мрак, холодный и ловкий, оплел мэйта, сдавил своими жестокими щупальцами, лишая всякой надежды на спасение. Бешеная боль пронзила тело насквозь. Пытаясь глотнуть воздуха, теряя сознание, Габриэль подумал, что умирает… Глава 8 Мир был покрыт туманом, где прятались призраки. Их голоса звучали отдаленно, неразборчиво и глухо, как со дна колодца. Иногда Габриэль видел неясные лица, подсвеченные дрожащим и мутным светом. Они выступали из густого тумана лишь на мгновение, а затем расплывались, растворялись в нем, словно две крупные капли белой краски, упавшие в воду. Мэйт не знал, есть ли в нем еще хоть капля жизни или всю ее выпила голодная, хищная тьма. Сознание, как и все вокруг, заволокло жаркой мглой. Последнее воспоминание лишь наполняло тело страхом и обжигало болью, но не давало ясности. Габриэль помнил, как он прыгнул в черную пасть гигантского вихря, как закружился в нем, пытаясь разрушить. А потом… Потом была тьма. И она возвращалась всякий раз, когда мэйту казалось, что он вот-вот очнется, сбросив тугие многочисленные путы, порожденные магией. Тьма пугала его больше всего. Он боялся, что она может забрать его навсегда. И радовался, когда приходили призраки. Их явление давало робкую надежду на то, что он не сгинет в темной бездне. Призраки шевелили губами, шептали, но Габриэль не понимал ни слова. А когда хотел спросить сам, то вновь проваливался во мрак, где не было даже тумана. Была только вечная ночь, без лунного и звездного света. Страшная ночь. И чтобы не остаться в ней навсегда, мэйт цеплялся за воспоминания, как за веревку, брошенную в глубокую яму. Он вспоминал теплую улыбку отца, его длинные серебристо-серые волосы. И прелестную Лени с ее звонким детским голосом. И светловолосого курносого мальчишку, смотрящего на незнакомца сквозь круг литуса. И бесконечную полосу безымянного леса, его бессчетные запахи и звуки. И холмы Грэйтлэнда, походившие на огромное, зеленое и волнистое море. Иногда воспоминания помогали, иногда – нет… Внезапно сквозь толщу воспоминаний, сквозь морок пробился нечеткий звук – не то стон, не то звон – и, вибрируя, понесся по безмолвному миру десятью тысячами гремящих, кричащих воинов, оживляя этот странный мир, раскалывая густую тьму на мелкие осколки. Звук не стихал со временем. Наоборот, нарастал, как шум летящего войска. А вместе с ним нарастала и боль. Тело, миг назад казавшееся легким, как дымка, неожиданно обрело вес. Габриэля будто вытолкнуло со дна реки на ее поверхность. Подбросило безжалостно и сильно – в бурлящий, стремительный поток. Ноги, руки дернулись, по спине разлилась боль, свет ослепил глаза, в нос ударил запах пота. Звуки и запахи сразу вцепились в очнувшегося мэйта. – Хвала богам, – произнесли за стеной света. Произнесли тихо, без особой радости, но и без злобы, словно для порядка. Голос принадлежал мужчине. Габриэль попытался встать, но измор тяжелой лапой придавил немощное тело к ложу. – Не вставай, ты еще слишком слаб, – предупредили мэйта. Из раздраженных глаз, привыкших к темноте, невольно потекли слезы. Широкое желтое пятно света, повисшее над Габриэлем, двинулось в сторону и опустилось, открывая незнакомца. Смуглый крепкий мужчина пододвинул стул к кровати, опустился на него и поставил волшебный фонарь на пол. Габриэль встретился взглядом с незнакомцем: в чужих серых глазах вроде бы не таилась угроза, но и дружелюбными их назвать было нельзя. Впрочем, подрагивающие огоньки волшебного фонаря мешали полностью прочесть внимательный взгляд. Незнакомец молчал, словно давал Габриэлю время прийти в себя, осмотреться, вспомнить. И мэйт воспользовался этим негласным великодушным предложением. Место, где он лежал, сложно было назвать комнатой. Даже в рыбацких хижинах на Семи островах светлее и просторнее. Потолок нависал так низко, что казалось если подняться, то непременно заденешь его головой. На стенах из серого камня с красными прожилками не было ничего: ни полок, ни крючков. Да что там стены – здесь не имелось даже окон, поэтому воздух был жесткий и с неохотой лез в легкие. В двух шагах от ног темнел провал входа в форме арки. Рядом с кроватью стоял не то крошечный столик, не то большой табурет, плотно заставленный глиняными плошками и грязными склянками. Словом, место напоминало темницу. Габриэль на всякий случай бросил взгляд на ноги, проверяя, не связаны ли они, и вспоминая звук, вытянувший сознание из бреда. Сейчас, когда туман выветрился из головы, Габриэль понял, на что походил тот спасительный звук. На звон цепей. Но, к счастью, ни цепей, ни каких-либо других пут на ногах не было. Да и руки были полностью свободны, их сковывала лишь слабость. Мэйт убедился, что не был пленником, но это не значит, что узников здесь не было вовсе. Со стороны входа зазвенел металл. И Габриэль увидел, как в сумраке коридора серой змеей скользнула цепь. Мэйт перевел взгляд на незнакомца. Тот продолжал сидеть как ни в чем не бывало, ожидая вопросов. Блестела потная лысина, пролегающая ото лба до макушки; оставшиеся волосы белее белого. Да, незнакомец был седым, а лицо его покрывала заметная сетка морщин, но назвать его стариком язык не поворачивался. В свете волшебного фонаря ясно было видно каждую упругую мышцу. И каждый шрам. На тугой загорелой коже светлые рубцы казались искусственными, приклеенными. А было их столько, словно на груди незнакомца пытались нарисовать острием ножа карту Андрии. – Ты тот, кого называют Погорельцем? – предположил Габриэль, вспоминая жуткие истории, рассказанные Итаном. – Можешь звать меня так, если хочешь, – равнодушно ответил маг. – Мне все равно. – Нет. Я хочу знать твое настоящее имя. – Готтилф… – ответил чародей и, подумав, не без желчи добавил: – Мой мэйт. Услышав последнее слово, Габриэль дернул головой и приподнялся на локтях. Обращение Готтилфа ошеломило его. Как, все боги Элементоса, маг узнал, что перед ним сын мэнжа Семи островов? Габриэль с опасением взглянул на чародея, ничего не говоря. Потом крепко задумался, подбирая разумный ответ. Возможно, в горячке… – Я бредил, – вслух подумал Габриэль. – Так ты понял, кого поймал твой вихрь? – Вихрь был действительно моим, и ты действительно бредил… – пояснил маг, окинув взглядом Габриэля так, будто видел в первый раз. – Но о твоем высоком роде я узнал намного раньше, чем твои губы прошептали имя мэнжа Семи островов. Чародей вытянул руку, положил ладонь на грудь Габриэлю и мягко надавил, предлагая мэйту опустить спину. Габриэль не стал противиться: расслабил руки, положил голову на подушку. Он был потрясен! Мало того, что каждый встречный в Грэйтлэнде рано или поздно догадывался о его происхождении, так еще и делал это каким-то неведомым образом. Ну ладно Итан: мальчика видел схватку на берегу озера. Но Готтилф?.. – Не мучай себя догадками, не трать свои благородные силы зря. Все просто: на тебе лежит печать мэнжа. Габриэль тяжко вздохнул, услышав о печати мэнжа – о волшебном знаке, невидимом для своего носителя, но открытого для других чародеев. Последний никчемный маг даже в пьяном угаре при взгляде на печать понял бы, что перед ним находится мэйт. Прочел бы ее, как страницу из книги.