Все трое хором заржали и вальяжно шагнули вперед, на ходу разминая кулаки. Не знаю, какие инструкции оставило горе-караульным начальство, но за несколько часов околачивания груш у двери арсенала они успели заскучать, и теперь, похоже, решили немного подвигаться. И мысль втроем отметелить первокурсника определенно показалась им не только дельной, но и весьма забавной. Пока в лицо унтеру не уставилось дуло револьвера. — Шаг назад, судари. — Я с щелчком взвел курок. — Повторяю: вы обвиняетесь в государственной измене и нарушении военной присяги. И именем ее императорского величества будете арестованы и помещены под стражу. В случае, если… — Послушай, ты, щенок. — Унтер сжал кулаки. — Не знаю, что ты там себе возомнил, но… — Это американский револьвер производства оружейной компании Кольта, — неторопливо проговорил я. — Весьма интересный образчик, надо сказать. Редкая в наших краях модель, изготовленная для британской полиции. Я понятия не имел, откуда Мама и Папа раздобыл такой раритет — но сама игрушка мне понравилась. Не только тем, как легла в руку, но и смертоносной “начинкой”. Понравилась так, что я не только запомнил поспешный рассказ ротного, но и не поленился повторить его для троих обалдевших зрителей, попутно украсив весьма занятными деталями. И чем больше я говорил, тем больше злоба на лицах караульных сменялась тревогой — а потом и страхом. — Соответственно, и патроны в барабане — британские, — продолжил я. — Вебли калибра четыреста пятьдесят пять… удивительно мощная штука, господа унтер-офицеры. Особенно примечательна в них экспансивная пуля. При попадании в цель она раскрывается, подобно лепесткам цветка, из-за чего выходное отверстие всякий раз оказывается заметно больше входного… Иными словами, если я вдруг случайно нажму на спуск, в теле одного из вас может появиться дырка величиной примерно с кулак. Также же эта пуля с легкостью отрывает конечности — конечно же, если хозяин револьвера мне не соврал. Но я склонен верить его высокоблагородию — он редко ошибается в подобных вещах… Так что я бы очень не советовал вам совершать резкие движения, — Я качнул стволом в сторону второкурсника, который отступил на полшага, косясь на винтовки у стены, — господа унтер-офицеры. Не сомневаюсь, что мы все здесь уравновешенные и воспитанные люди. Но если что-то вдруг пойдет не так, я выстрелю. И уж поверьте, выпущу все шесть пуль куда быстрее, чем вы окажетесь рядом со мной. Второкурсник нервно сглотнул, вернулся на место и даже поднял руки — видимо, для пущей убедительности, а двое других не шевелились, будто примерзли к полу. Пожалуй, я и вовсе мог бы сейчас поставить их лицом к стене и связать в одиночку, но решил не рисковать. Раз уж заготовил отличную речь — не пропадать же ей даром. — Если кто-то из вас по какому-то недоразумению не знает — моя фамилия Горчаков, — улыбнулся я. — Лучший на курсе по стрельбе из “трехлинейки”. Но с такого расстояния не дам промаха и из чужого револьвера. Так что — повторюсь, господа унтер-офицеры — оставайтесь на месте. И этот разговор непременно закончится хорошо для нас всех, даю слово. Караульные слушали меня, затаив дыхание. Похоже, черное дуло револьвера действовало на них, как взгляд удава на кролика, и я мог бы болтать еще — но время, отведенное на монолог, закончилось. Пока бестолковая троица таращила на меня глаза, Иван с Подольским незаметно подобрались с лестницы напротив, подхватили винтовки и теперь выстраивали незадачливых караульных у стенки. А мне оставалось только убрать страшное творение фабрики Кольта за пояс, открыть почему-то незапертую дверь и войти в арсенал. — Чего тебе еще надобно, сын собачий? Небольшое помещение “предбанника” оружейного хранилища освещала только лампа на столе, но я без особого труда разглядел сидящего на стуле каптенармуса. И вид у Егора Степаныча был, мягко говоря, не слишком сияющий. Беднягу явно крепко побили. Синяков и ссадин на нем оставили столько, что я не сразу обратил внимание на стягивающую плечи веревку. Видимо, упрямый хранитель арсенала не пожелал сдаваться без боя — за что и получил по полной. Но даже связанным не утратил характера, которого порой опасался чуть ли не сам ротный. Левый глаз Егора Степаныча заплыл от здоровенного кровоподтека, зато правый поблескивал в полумраке так злобно, что я на мгновение почувствовал себя не в своей тарелке. — Это кто ж вас так, Егор Степаныч? — Я подскочил к стулу и принялся распутывать криво связанные узлы. — И за что? — За верность присяге и короне! — рявкнул каптенармус. — И если ты, скотина… — Спокойно, любезный. — Я на всякий случай распускал веревку сбоку — чтобы не быть укушенным. — Изменники арестованы, а славная пехотная школа теперь в надежных руках штабс-капитана Симонова. — Да?.. Вот удивил ты меня, родненький, — радостно отозвался Егор Степаныч. — А я уж думал — все, конец мне пришел. Не хотел отворять — так они меня впятером, сволочи… Вот эти! Когда Иван с Подольским загнали в “предбанник” вяло трепыхавшихся караульных, каптенармус снова полыхнул единственным целым глазом — и вдруг, оттолкнув меня, сорвался с места. Ростом он едва доставал любому из присутствующих до груди, но сила в избитом теле, похоже, еще осталась — и какая! Когда мозолистый кулак врезался унтеру под дых, тот с хрипом согнулся и повалился на пол, и Егор Степаныч принялся мутузить обидчика всеми конечностями разом. Иван с Подольским и не думали мешать. Скорее наоборот — полностью одобряли происходящее. Я дал каптенармусу отвести душу — и только потом осторожно оттянул разбушевавшегося гнома за плечи. — Довольно, любезный. — Я с силой усадил Егора Степаныча на край стола. — Понимаю ваше расстройство, но время, к сожалению, не ждет. Вы ведь сможете предоставить его высокоблагородию оружие? Винтовки, патроны… гранаты? — А как же! — Каптенармус подобрался и зачем-то обратился ко мне по титулу: — Будет исполнено, ваше сиятельство! У меня тут на всех добра найдется — а на хорошее дело не жалко! — Вот и чудно, — улыбнулся я. — И еще нам бы не помешало помещение — запереть господ унтер-офицеров. — Будет, будет помещение, ваше сиятельство. — Егор Степаныч мстительно скосился глазом на пленных караульных. — Организуем по высшему разряду. Каптенармус тут же принялся искать в столе что-то — наверное, ключи от тайников, где хранил особенно ценные образцы. Подольский с Иваном погнали караульных в подсобку. Со стороны двери уже вовсю заглядывали любопытные и тревожные лица однокашников — господа юнкера явно готовились вооружиться до зубов перед тем, как идти вершить справедливость и спасать Империю. А моя работа здесь закончилась — оставалось только подняться обратно к Маме и Папе и доложить обстановку. А потом уже выловить по училищу караульных, посадить под замок старших офицеров, вооружиться как следует — и попытаться успеть к “Бисмарку” раньше, чем дед с Юсуповым утопят весь центр столицы. Впрочем, большую часть задач уже выполнили и без меня: по пути на третий этаж я то и дело наблюдал первокурсников и старших юнкеров, сгоняющих одетых в парадную форму однокашников куда-то вниз — то ли в арсенал под стражу грозного гнома, то ли еще в какое укромное место, запирающееся на надежные замки. Оружие уже перекочевало в руки “наших” — похоже, как и само училище. Отойдя от алкогольной тоски, Мама и Папа действовал решительно и быстро — и управился за какие-то четверть часа. Арестовав всех, кого следовало. Досталось даже командирам: по меньшей мере один из тех, кого юнкера гнали мне навстречу, носил подполковничьи погоны. Впрочем, высшие чины ротный наверняка запер в месте понадежнее — и, вероятнее всего, сделал это лично. — Здравия желаю, княже. Быстро ты. Богдан с Чингачгуком уже раздобыли винтовки и расположились у стены по обе стороны от входа в кабинет ротного. С такими серьезными физиономиями, что я на мгновение засомневался — пустят ли меня вообще. — Проходи, проходи, — рассмеялся Богдан. — Там только тебя и ждут. Меня? Ждут? Прямо так?.. Ну, ладно. Войдя внутрь, я с трудом подавил желание вытянуться по струнке и чеканить шаг. Половина, если не три четверти старших офицеров училища загремели под арест — но и те, кто остался, заполнили тесный кабинет ротного чуть ли не под завязку. Большинство из них я неплохо знал — но некоторых видел чуть ли не впервые. Их благородия и высокоблагородия заняли все стулья, кресла, скамейку у стены… Кто-то, вопиюще нарушая устав, сидел даже на столе — но мест все равно не хватало, и нескольким поручикам пришлось стоять. Сам Мама и Папа склонился над разложенной перед ним картой и, похоже, вовсе не заметил, как я вошел. Среди собравшихся офицеров он имел не самый высокий чин — но уступать отвоеванное у изменников командование явно не собирался никому. Впрочем, желающие вряд ли нашлись: реального боевого опыта у ротного было все-таки побольше, чем у любого из собравшихся. Так что “рассадка” господ офицеров выглядела вполне закономерной. Удивляло другое: зачем им вообще понадобился я? — Здравия желаю, ваше сиятельство. — Мама и Папа поднял взгляд от карты и улыбнулся. — Мы уже начали… так сказать, военный совет — но непременно выслушаем и вас. Ротный обратился ко мне по титулу — видимо, чтобы хоть как-то оправдать для остальных присутствие среди старших чинов безусого юнкера-первокурсника, до сих пор одетого в штатское. — Благодарю. — Я склонил голову. — Постараюсь быть полезен. — Уверяю, ваше сиятельство, сейчас в этих стенах едва ли найдется человек, которому известно больше, чем вам. — Мама и Папа пододвинул карту чуть ближе ко мне и повернулся к одному из офицеров. — Григорий Павлович, не будете ли вы любезны вкратце повторить все для юного князя? — Так точно. — Высокий седоусый мужик с погонами штабс-капитана устроился на краешке стола. — Выступаем через четверть часа. Двигаемся тремя группами до Тучкова моста. Далее маршрут произвольный. Встречаемся после Благовещенского — и по набережной к “Бисмарку”. — Не самый близкий путь — зато есть хоть какая-то надежда не встретиться с многократно превосходящими силами противника, — пояснил Мама и Папа, “отрезав” пальцем на карте чуть ли не четверть Васильевского острова. — Я бы даже забрал еще чуть дальше — вряд ли кто-то будет строить баррикады и выставлять патрули в этой части, даже на проспектах. — Оттуда некому нападать… нет армейских частей, — догадался я. — И лучше обойти дворец Меньшиковых. Скорее всего, там сейчас… жарко. — Мы потеряем время! — Григорий Павлович пошевелил усами и неодобрительно скосился на меня. — А если то, что вы рассказали, правда — его у нас совсем мало. Не стоит забывать, что нам предстоит пробиваться через улицы, полные вооруженных людей. Похоже, единства среди господ офицеров не было. Большинство наверняка желало добраться до “Бисмарка” окольными путями — но нашлись и те, кто скорее ударил бы в лоб. То ли надеясь на превосходство юнкеров в выучке, то ли и вовсе не считая народников такой уж серьезной угрозой. Очень зря. — В обсуждении маршрута вы, господа офицеры, — проговорил я, — упускаете одну очень важную деталь. Судя по выражению лиц вокруг, мои слова прозвучали слишком самоуверенно — особенно из уст первокурсника. Зато внимания к себе я уж точно привлек достаточно. — И какую же… ваше сиятельство? — поморщился Григорий Павлович. — Можно полюбопытствовать? Половина офицеров уставилась на меня с откровенной неприязнью, и даже титул из уст седоусого штабс-капитана прозвучал если не издевкой, то явно не слишком любезно: вряд ли ему вообще хотелось слушать какого-то родовитого выскочку. — Я не сомневаюсь, что люди, которые сейчас вышли на улицы с оружием в руках, виновны в преступлении против государства и короны, — начал я. — Как не сомневаюсь и в том, что однажды они понесут заслуженное наказание. Но все же должен напомнить, господа офицеры: в сегодняшнем бою нашим главным противником будут вовсе не они. А значит — нам с народовольцами нет никакой нужды стрелять друг в друга. — Какая глубокая мысль! И, вне сомнения, разумная. Думаю, любой из присутствующих согласится, что нам не составит труда пройти мимо бунтовщиков, не сделав ни единого выстрела. Но вот в чем загвоздка, ваше сиятельство! — Григорий Павлович без особого стеснения усмехнулся в седые усы. — Я не приложу ума, как вы собираетесь убедить ИХ пропустить три юнкерских роты в военной форме. — Никак. — Я пожал плечами. — Но что нам мешает пойти к “Бисмарку” в штатском? Глава 29 Мою затею приняли. Хоть и не сразу — после жарких и громких споров, дошедших до криков и ругани. И занявшись целых пять минут, которые в сложившейся ситуации казалось почти вечностью. Господа офицеры ворчали в усы, сердито сопели, возражали, порой не стесняясь в выражениях… Но — приняли. То ли оттого, что мой план показался Маме и Папе достаточно сумасбродным, чтобы сработать, то ли потому, что никакого другого на самом деле не было вовсе. Многие допускали, что две с половиной сотни юнкеров и офицеров смогут пройти несколько километров по мятежной столице даже с боем, если придется — но мало кто надеялся успеть за отведенное нам время. Которого даже при самом лучшем раскладе оставалось безумно мало. Шагая по улице в первых рядах группы, возглавляемой Мамой и Папой лично, я почти физически ощущал, как драгоценные минуты утекают, как песок сквозь пальцы… Сколько их на самом деле осталось до того, как Куракин поведет свои панцеры, чтобы войти в Зимний и оттуда диктовать волю Чрезвычайного совета всей Империи? Уже на законных основаниях, прикрываясь именем юного наследника Павла. На улице было даже темнее, чем обычно в это время. Половина фонарей не светили — то ли кто-то решил резать провода, то ли опьяневшие от злобы и вседозволенности народники посшибали лампочки из винтовок. И чем ближе мы продвигались к центру города, тем меньше окон горело в домах. Похоже, обитатели квартир или сами вышли на улицы с оружием — или предпочитали сидеть тихо, заперевшись на все замки, чтобы не не попасть под горячую руку тем, кто сегодня хозяйничал в столице. Но и это помогло не всем. То и дело или на соседней улице, или за стенами домов звучали выстрелы. Вгрызались в ночь залпами и короткими очередями — и так же внезапно затихали. Одному Богу известно, сколько людей сегодня сводили личные счеты, пользуясь всеобщим хаосом — и трупов за крепкими каменными стенами наверняка осталось не меньше, чем на улицах. Не то, чтобы мы шли по телам — но с каждым шагом к центру убитые вокруг попадались все чаще. Я видел городовых, жандармов, солдат, неплохо одетых мужчин в штатском — явно благородного происхождения. Но куда больше на мокром асфальте осталось пролетариев. Петербург пал — но не сдался без боя, и каждый метр по пути к Зимнему народникам приходилось буквально выгрызать. И пусть среди них вряд ли было много хороших стрелков, наверняка каждый среди нас, от Чингачгука до ротного, молился про себя всем известным богам — лишь бы не столкнуться на улице с крупным отрядом. И боги услышали. Нам повезло — и до Тучкова моста, и через весь Васильевский удалось пройти без приключений. Пару раз по пути нам попадались вооруженные группы по десять-пятнадцать человек, но они то ли не заметили нас в темноте улиц, то ли слишком спешили перебраться через Большую Неву и выйти к Зимнему. А может, и вовсе приняли наш отряд за своих — вряд ли кто-то из народников вообще мог подумать, что в разоренном городе откуда-то возьмутся солдаты в штатском… Да и, пожалуй, со стороны мы выглядели совсем юнцами, рабочими с завода — но уж точно не обученными вояками. Ротный быстро сообразил, что к чему — и разделил отряд на небольшие группы, похожие на те, что мы встретили. Мы пробрались по Васильевскому — на всякий случай обошли чуть дальше, через дворы на Седьмой линии — и по набережной двинулись к Благовещенскому мосту, где вновь встретились с остальными. Но на половине пути через реку наше везение закончилось. Мост охраняли. Видимо, командиры народников все-таки предполагали, что войска ее величества могут каким-то образом подойти не только с юга или со стороны Петропавловской крепости, но и отсюда, с Васильевского. И проезжую часть, и тротуары по сторонам перегородила баррикада, составленная наполовину из брошенных кем-то автомобилей, наполовину — вообще из чего попало. Стащенные в уродливую кучу мешки, доски и ящики не слишком-то напоминали грозную крепость, да и людей на импровизированной стене я насчитал даже меньше десятка — но их явно оставили здесь не для красоты.