Но хотел бы я знать, на что потратила отведенное время сама государыня. Кого наградила, приблизив ко двору — а к кому охладела? Сколько слов — из тех, что никогда не посмели бы произнести даже на закрытом заседании Госсовета — было сказано шепотом, с глазу на глаз в покоях Зимнего дворца? Сколько тайных союзов создано и сколько — разрушено? Кого ждут в каком-нибудь сейфе ордена, а кого — уже подписанный приговор, в который осталось только подставить нужную дату? Каким родам суждено возвыситься, а каким — исчезнуть, когда загадочный враг будет раздавлен… если вообще будет. Слишком много вопросов, ответов на которые не могут знать даже Багратион с дедом. И над которыми уж точно нет смысла ломать голову самому обычному… пусть даже юнкеру с чином титулярного советника. — Княже, не спи! — прошипел Богдан, заехав локтем мне в живот. — Направо — и шагом марш! Задумавшись, я прозевал не только окончание речи генерала и троекратное тройное ура, которое мне полагалось горланить вместе со всеми, но и даже команду Мамы и Папы. И, если бы не бдительность однокашников — пожалуй, так бы и остался стоять посреди поля перед уже успевшей опустеть трибуной. Господа генералы и статские уже повели ее величество к автомобилям — видимо, чтобы отвезти в резиденцию в Пятигорске. А нас ждал обед, занятия, стрельбы и палатки. Самый обычный день учений, который мне предстояло провести наравне со всеми — хоть и не снимая с груди ордена. Строевая муштра, похоже, подошла к концу, но все остальные прелести юнкерской жизни никуда не делись. Впрочем, не совсем так. Стоило нам подняться из-за обеденных столов, как довольный и сияющий начищенной парадной формой Мама и Папа объявил, что офицерам, унтерам, портупей-юнкерам и всем трем ротам славного Владимирского пехотного училища в полном составе милостью ее императорского величества до конца дня предоставляется отдых и полная свобода от любых обязанностей по лагерю. Разумеется, в честь награды сиятельного князя Горчакова. В город нас, ясное дело, никто не выпустил — после ночной атаки панцера границы лагеря стерегли так, что они почти превратились в непроницаемые в обе стороны стены. Но всех прочих увеселений это все же не отменяло. Не успели мы вернуться с обеда, как еще бледный от ран, но уже вернувший обычное расположение духа Подольский цукнул десяток первокурсников разом — и так лихо, что они тут же помчались во главе с Богданом “готовить помещение к тайному мероприятию чрезвычайной важности”. После этого “благородный подпоручик” подошел ко мне и, приобняв за плечо, объяснил, что орден и произведение в унтерский чин — а особенно досрочное — следовало непременно отметить положенным образом — в традициях славной пехотной школы. И что у него как раз на примете есть один ушлый фельдфебель из местных, который за чисто символическое вознаграждение доставить из Пятигорска два ящика отменного шампанского. А также колбас, консервированной сельди прочих закусок, приличествующих столь важному событию. Особого стеснения в наличных средствах я, понятное дело, не испытывал — но на всякий случай вяло посопротивлялся пару минут, справедливо опасаясь гнева Мамы и Папы — а то и местных генералов. В ответ Подольский только хитро оскалился и напомнил, что традиции славной пехотной школы неукоснительно соблюдаются всеми чинами — от солдата до генерала от инфантерии. И что благоразумному юному унтер-офицеру не следовало бы ими пренебрегать, даже будь на то прямой запрет самой государыни императрицы. Но никакого запрета, разумеется, не было. Так что мой кошелек несколько облегчился — зато еще до того, как солнце опустилось за Бештау, алюминиевые солдатские кружки наполнились шампанским, а импровизированные столы из досок — аккуратно разложенными ломтями добытого Богданом на кухне хлеба, консервными банками, колбасой и даже сыром. Немалую часть угощений пришлось пожертвовать дежурным офицерам — зато теперь мы могли не опасаться, что в палатку нагрянет внезапная проверка. Впрочем, даже вздумай кто-то заглянуть — это оказалось бы не так просто сделать. Народу внутрь набилось столько, что я всерьез начал переживать, что еще немного — и брезент палатки просто-напросто расползется по швам. Не то, чтобы у меня было так уж много друзей в училище — но сегодня их число увеличилось минимум втрое. И это не считая унтеров и офицеров из местных, солдат и даже пары юнкеров из других училищ. Второкурсники из Пажеского Корпуса и еще пятеро из Павловского принесли пиво и полную авоську местных овощей и выпечки, так что выгонять их, разумеется, никто и не подумал. Меня посадили на самое почетное место — между Иваном и Подольским, взявшим на себя роль распорядителя всего этого внезапного банкета — и чуть ли не силой заставили влить себя не меньше половины бутылки шампанского. Я отбивался, как мог, но через час или полтора смирился со своей участью. В конце концов, если бы даже Мама и Папа решил проведать своих подопечных — ему бы пришлось отчислить за нарушение устава чуть ли не целую роту. В общем, праздник шел своим чередом. — Господа офицеры, юнкера и солдаты! — Подольский поднялся с койки, чудом не расплескав шампанское из наполненной до краев кружки. — Сегодня мы уже пили за чины и ордена. За генералов и уж тем более за здоровье ее императорского величества. Но давайте же снова поднимем бокалы за того, без чьего отважного подвига многие из нас сейчас не сидели бы здесь. За юнкера… в прошлом, а ныне — за унтер-офицера славной Владимирской пехотной школы сиятельного князя Гор… — И чего ради, спрашивается, нам пить за этого недоросля? Даже во время тоста галдеж, наполнявший палатку, почти не стихал — но голос со стороны входа услышали все — правда, узнали немногие. Да я и сам скорее догадался, чем смог разглядеть в полумраке крепкую фигуру, возвышающуюся над рассевшимися на койках и ящиках гостями. Впрочем, вариантов было немного. Глава 19 — Подумайте сами, господа. — Куракин бесцеремонно отодвинул плечом какого-то солдатика из местных и шагнул вперед. — Тридцать восемь человек погибли. Сорок пять — ранены. Мы все участвовали в бою — каждый! А достойную награду при этом получает лишь один. Разумеется, я и не думал пригласить на товарищеский сабантуй ни самого Куракина, ни кого-либо из его прихвостней — но они явились сами. Предварительно накачавшись то ли тем же шампанским, то ли чем-то покрепче. Алкогольного “выхлопа” я не чуял — его сиятельство и остальные незваные гости стояли слишком далеко. Но поведение и слова говорили сами за себя. — Лишь один! — повторил Куракин. — И по забавнейшему стечению обстоятельств этот один вдруг оказался внуком сиятельного князя Горчакова, чьи зверства в столице уже обрастают легендами. — Не смею спорить. — Богдан развернулся ко входу, едва не расплескав шампанское из кружки. — Без сомнения, ваше сиятельство, без сомнения! Внук князя Горчакова по забавнейшему стечению обстоятельств в одиночку бросился на врага. Случайно убил трех солдат, будучи безоружным. И лишь по воле всемогущего случая уронил в люк бронемашины гранату! Но могу я полюбопытствовать — где в этом время были вы? — Я… — Не припоминаю, чтобы видел вас в бою. — Богдан не давал Куракину опомниться. — Сдается мне — оттого, что ваше сиятельство убегали со всех ног, услышав первый же выстрел. По забавнейшему стечению обстоятельств. Расхохотались все. И приглашенные гости, и, кажется, даже те, кто пожаловал с Куракиным. Ни я, ни кто-то другой действительно не видели его компанию в ту ночь. То ли потому, что их палатки стояли слишком далеко — то ли оттого, что его сиятельство успел удрать. Или даже знал о ночной атаке панцера куда больше, чем мы. Но, как бы то ни было, выпад угодил точно в цель. Куракин набычился и снова попер вперед. Кто-то из гостей попробовал встать у него на пути — но его тут же смели, едва на опрокинув на доски с закусками. — Что такое, ваше сиятельство? — Богдан поднялся со своего места. — Изволите требовать сатисфакции? Куракин будто налетел на прозрачную стену. — Много чести, — буркнул он. — Я не стану пачкать руки об юнкера с фамилией Бецкий. — Увы, ваше сиятельство. Я, рожденный от благородного отца и унаследовавший Дар, не унаследовал ни титула, ни даже самого дворянского достоинства. И уж конечно не смею и мечтать о дуэли с сиятельным князем. — Богдан улыбнулся во все зубы. — Зато могу трепать языком, сколько угодно. По забавнейшему стечению обстоятельств. — Послушай, ты… — Куракин шагнул вперед, на ходу складывая пальцы в какое-то боевое заклятье. — Если сейчас же… — Осторожнее, ваше сиятельство. — Я поднялся ему навстречу. — И со словами, и уж тем более — с поступками. Оскорбивший гостя — оскорбит и хозяина. — Вот как?.. И что? — Куракин ухмыльнулся и упер руки в бока. — Это вызов? — Ни в коем случае, ваше сиятельство. — Я пожал плечами. — Половины из того, что вы сказали, было бы достаточно, чтобы убить вас. Но мне не хуже любого другого известно, что дуэли запрещены прямым указом ее величества. И лишь глупец станет требовать сатисфакции сейчас, когда страна и так потеряла несколько десятков талантливых молодых воинов… И уж тем более лишь глупец посмеет делать это в тот день, когда получил награду из рук самой государыни. — Я коснулся кончиками пальцев алого с золотым креста на груди слева. — Но если вы решите настаивать — я едва ли посмею отказать. На мгновение мне показалось, что Куракин сейчас не выдержит и сам пообещает прислать мне секунданта — со всеми вытекающими. Но при всей своей вспыльчивости и мерзком характере, идиотом его сиятельство все-таки не был. — Не решу, — буркнул он. — Ее величество, пожалуй, простит подобное вам — но я вынужден буду ответить перед ней по всей строгости закона. Мой род никогда не позволит себе того, что позволяют Горчаковы. Я бы мог возразить кое-что и на это — но, пожалуй, при несколько других обстоятельствах. — Горчаковы верно служат стране и короне уже не одну сотню лет. — Я сложил руки на груди. — И лишь подлец считает иначе. Обстановка стремительно накалялась. Куракин не собирался вызывать меня на дуэль — но едва ли что-то помешало бы ему устроить свалку прямо здесь и сейчас. И при таком раскладе я, как ни крути, рисковал заметно больше. — Я слышал достаточно о вашей службе короне. — Куракин прошел чуть вперед и уселся на койку, растолкав плечами первокурсников. — Но позвольте же спросить, князь: чьи интересы на самом деле так рьяно отстаивает ваша семья? Государственные — или все-таки свои собственные? Я уже набрал в грудь воздух, чтобы ответить — но не успел. — Доброго вечера, господа юнкера и офицеры. Голос, раздавшийся со стороны входа, прозвучал совсем негромко — но даже взрыв осколочной гранаты едва ли мог иметь больший эффект. Кроме наемных поварих и не самых симпатичных медсестричек, в лагере могла быть только одна женщина — сама императрица. Но голос принадлежал явно не ей. А кому-то моложе как минимум вдвое — а скорее даже втрое. В палатке воцарилась гробовая тишина. И все — включая даже Куракина и его свору — одновременно развернулись ко входу. Тень от полога скрывала лицо, но зато с любого места было видно прекрасно видно невысокую девичью фигуру, облаченную в джинсы и светлую рубашку. Надо сказать — весьма аппетитную фигуру. — Прошу простить, что прерываю вашу беседу, — продолжила незнакомка. — Но дело не терпить отлагательств… Могу ли я увидеть его сиятельство князя Горчакова? Стало еще тише — настолько, что я слышал даже удивленное сопение Богдана в нескольких шагах и негромкое потрескивание фитилей расставленных по столам керосинок. — Вот что, Александр Петрович. Иван, доселе молчавший, поднялся со своего место, прошел между коек, встал за спиной Куракина и пристроил тому на плечо широченную ладонь. Не напрягаясь, будто просто положил сверху на унтер-офицерский погон — но его сиятельство тут же пригнуло к земле. — Ступай, поговори с сударыней… заодно и свежим воздухом подышишь. — Иван улыбнулся. — А мы пока с князем сами про политику потолкуем. — Иди давай! — прошипел Подольский, заехав мне локтем под ребра. — От греха подальше. Не очень-то мне хотелось оставлять товарищей в одной палатке с Куракинской сворой — но спорить я не стал. Да и любопытство настойчиво подливало масла в огонь. Кому я мог понадобиться? Кто эта загадочная красотка… ведь красотка? Судя по голосу — еще какая. Настасью я бы, пожалуй, узнал — а кто еще мог заинтересоваться моей скромной персоной? Незнакомка терпеливо дожидалась меня у входа — разве что чуть отступила назад, чтобы я не разглядел ее раньше времени. Будто играла, выманивала наружу… только зачем? — Доброго вечера, сударыня. Я не… — Заткнись. Ох… Вот теперь понятно — зачем. Не успел я опустить за собой полог палатки, как меня поцеловали. Жарко, бешено — так, что лагерь вокруг и снующие туда-сюда в свете костров силуэты будто исчезли. Разом стали далекими и совершенно неважными. Вместе с Куракиным, с однокашниками, с награждением перед строем… Остались только мы вдвоем: я и сумасшедшая девчонка, невесть откуда взявшаяся здесь, в двух с половиной тысячах километров от столицы. Даже странно — я не смог узнать ее голос, зато тут же вспомнил запах. Вспомнил мягкие волосы под пальцами, жар тела, руки… все. Вспомнил, будто это было вчера. — Что… что ты здесь делаешь? — пробормотал я. — А что, непонятно? — Гижицкая отступила на полшага и поправила прическу. — Вообще-то приехала к тебе. — Зачем?.. Как? — Я понимал, что выгляжу идиотом, что задаю самые дурацкие вопросы из всех возможных — но остановиться уже не мог. — Как ты сюда попала?! — Приехала. Сначала на поезде, потом — на машине и…