– Повернись, – мягко говорю я, и она поворачивается. Теперь пальцы дрожат у меня. Я поднимаю топик, который с чавканьем отлепляется от ее холодной кожи, а она поднимает руки, чтобы я мог стянуть его через голову. Вешаю его на подлокотник дивана. Молча выждав, пока Ханна кивнет, расстегиваю черный лифчик. Отворачиваюсь и снова жду. Время кажется вечностью. Шуршит одеяло, слышится стук ботинок по полу. Я чувствую, как Ханна легко касается моей руки, и смотрю на нее. Завернувшись в одеяло, она стоит у меня за спиной. Брюки еще на ней. С джинсами хуже всего. Они превращаются во вторую кожу, много весят, и, как только пропитываются водой, снимать их – это нескончаемое сражение. Ханна уже расстегнула пуговицу и молнию. Щеки буквально пылают на бледном лице, и, стоя вплотную к ней, я вижу слезы в ее глазах, вижу, как дрожат губы, а она качает головой. Нет, безмолвно говорит она. Снова и снова, и так, словно кричит. Она отталкивает меня, делает глубокий вдох, пытаясь вернуть контроль над собой, а я стараюсь не потерять ее. Мне хочется проорать: «Чего тебе не хватает?» Мне хочется крикнуть: «С тобой все хорошо!» Мне хочется взмолиться: «Скажи же!» Внезапно она показывает вниз, на джинсы, наполовину закрытые одеялом, затем на меня, на мое лицо. Я непонимающе сдвигаю брови, пока она наконец не прикладывает ладони к глазам, и тогда я понимаю. Я должен закрыть глаза. – Обещаю, – только и говорю я, и она опускает руки. Наклонившись, захватываю ткань джинсов чуть выше ее колен и закрываю глаза. Я ощущаю, как ткань сдвигается, понемногу опускается, и тяну изо всех сил. Ханна чуть шатается, поэтому я тут же прекращаю тянуть и жду, когда она снова подаст знак начинать. Так мы продвигаемся вперед, сантиметр за сантиметром. Такое ощущение, будто сдираем джинсы с ее кожи. Через несколько бесконечных минут мы справляемся, и Ханне остается только стряхнуть их с ног. Я откидываюсь на спину, поворачиваюсь на бок и открываю глаза. Постепенно я начинаю зябнуть, мне тоже срочно нужно выскрестись из этих идиотских джинсов и обуви. Заставляю себя подняться. Услышав тихий скрип дивана, отваживаюсь взять одно из оставшихся одеял и отправляюсь в сторону туалета. Стягивание с себя мокрых джинсов в крохотной кабинке достойно Книги рекордов Гиннесса. Кеды я стряхнул перед туалетом и зашвырнул в угол, носки тоже. Но джинсы сниматься не желают. Я тяну и тащу, и ругаюсь, постоянно шарахаясь об дверь. Наконец дело сделано. За джинсами следуют боксеры, я плотно заматываюсь в одеяло. Выходя, со всей силы пинаю джинсы, потому что на душе от этого становится легче! Маленькие окна хижины слегка запотели и почти не пропускают свет. За ними и так не особо светло. По крыше, напоминая какую-то песню, барабанит дождь. Ханна лежит на середине дивана, завернутая в одеяло, и все еще немного дрожит. В ногах у нее сидит Мо, и, могу поклясться, недолго изучает меня, когда я беру лежащее на подлокотнике последнее одеяло. Но, похоже, у нас своего рода перемирие. Я накрываю Ханну вторым одеялом и собираюсь отправиться в кресло напротив, но не делаю этого. Почему же я этого не делаю? Глава 18 Ханна ПОРОЙ МЫ ЕЩЕ НЕ ЗНАЕМ, ЧТО ДОЖДЬ НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛ СОЛНЕЧНЫМ СВЕТОМ Меня сражает усталость, не могу открыть глаз, как бы ни хотела. Все болит, особенно левая ступня – и мне холодно. Мысли словно под наркозом, движутся медленно и вяло. Я наслаждаюсь этим ощущением, таким редким и ценным. Леви стоит у дивана. Я услышала его и почувствовала, как он накрывает меня еще одним одеялом. С радостью взглянула бы на Мо, но не могу пошевелиться. До меня доносится его урчание, придется довольствоваться этим. С ним все будет хорошо. До меня волной докатывает запах Леви, от него пахнет чистым дождем. Сложно описать, но к нему пристал характерный запах грозы. Внезапно его ладонь просовывается мне под голову, поднимает ее и вскоре вновь опускает. Лежать становится удобнее. Голова чуть выше, на другом одеяле, оно приятное на ощупь и теплое. Одеяло шевелится. Эта мысль протискивается в мою затуманенную голову – как и осознание того, что Леви водит своей рукой вверх-вниз по моей, чтобы меня согреть. Одеяло – это Леви. Я лежу головой на коленях Леви. Мне это не мешает. Сегодня, сейчас. Но я мысленно развожу руками, думая об иронии судьбы. Парень, от которого я убежала, нашел меня и теперь заботится о том, чтобы я согрелась. Под коленями я чувствую Мо, он устраивается поудобнее, и его урчание грозит убаюкать меня. Но Леви возвращает меня к действительности. Голос у него тихий, хриплый, но четкий. – Мне так хочется задать тебе кучу вопросов. А я бы с радостью ответила. – Но, может, стоит начать по-другому. Прости, что напугал тебя. Я бы… Ты бы… Ты поэтому убежала? Фраза прерывается, рука замирает, и я тут же снова начинаю дрожать. Но не от этого. – Я все-таки спросил. Но сказать я хотел о том, что не выдал бы тебя. И Мо. Сейчас-то я точно не могу иначе. Я открываю глаза, а слова его эхом звучат у меня в голове. Мо. Откуда он знает его имя? Осторожно поворачиваюсь на спину, чтобы взглянуть на Леви. Внимательно рассматриваю его, ожидая ответа на вопрос, который не задала. Он, уходя от моего взгляда, покусывает свой пирсинг. Только теперь я, как в тумане, замечаю, что татуировка на его руке тянется дальше по телу. Я лежу на коленях у постороннего парня, и мне все равно. Как и многое другое. Границы между важным и неважным сдвигаются день ото дня. Важное исчезает, его становится все меньше. – Пиа все это время знала, что кот с тобой. Бен это заподозрил, и твои родители позвонили, когда заметили, что Мо пропал. Кроме того, Пиа видела его в твоей палатке той ночью, когда было плохо Саре. Так она рассказала. Он делает глубокий вздох и смотрит мне в глаза. – Я бы ничего не сказал. Веки у меня опять наливаются тяжестью, я совершенно без сил. Я хотела убежать. Не только из-за Мо, а потому что боялась. И по-прежнему боюсь. В минуты слабости уступаю страху. Как сегодня. Несколько часов подряд я просто бежала без всякой цели, и меня застигла гроза. Я быстро вымокла и вскоре стала мерзнуть. Ненавижу грозу. Ненавижу ее с этого дня. Меня словно парализовало, и хотелось только, чтобы она прекратилась. Я потеряла контроль над собой и… старалась спасти хотя бы рюкзак с письмами к Иззи. Не знаю, выжили ли они. Очень издалека я слышу голос Леви, а потом засыпаю. – Я тоже убежал… Шесть лет меня здесь не было. Шум грозы стих, сменился на другой, который я не могу определить. В окна волнами льется свет, и я, кряхтя, сажусь. У меня все болит. Не думаю, чтобы я долго спала. Но на собственные ощущения я уже давно не полагаюсь. Моргая, смотрю в темноту и на вспышки света. Фонарики. Там кто-то есть. Моя рука автоматически хватается за руку Леви. Он спит с открытым ртом, запрокинув голову. А Мо? Я прищуриваю глаза. Мо лежит на подлокотнике дивана, прижавшись к щеке Леви, почти у него на лице. Я плотнее затягиваю вокруг тела одеяло и подталкиваю Леви. Он стонет, закрывает рот, но на этом все и заканчивается. Тогда я с размаху бью его по руке. Мо это не волнует, он лишь поднимает голову и вытягивает лапу на нос Леви, отчего тот наконец открывает глаза, морщится, отодвигает Мо в сторону и поднимает голову. – Что случилось? – хрипло бормочет он, а я жду, когда он посмотрит на меня. Показываю на окна, на огни, и когда Леви оборачивается, один падает прямо на него. Я вижу, как он улыбается и встает, придерживая на себе одеяло. В ту же минуту кто-то входит в дом. – О господи, как же я рада, что вы здесь! Что мы вас нашли! – Это Пиа. – А я надеялся, что ты, как и я, не забыла про эту хижину. Вернее, я на нее случайно наткнулся. – Леви поворачивается и выжидающе смотрит на меня. – Думаю, с ней все хорошо, но мы здорово промокли. Она очень замерзла. – В ста метрах за хижиной заканчивается проселочная дорога. По ней приезжает сюда лесник. Когда я вспомнила про хижину, мы поехали на машине. Буря повалила несколько деревьев, и дорога оказалась перегорожена, поэтому все и заняло так много времени. Поисковый отряд еще работает, нужно сообщить им по рации, что вы с нами. – Я вижу при свете фонарика, как Пиа, улыбаясь все шире, похлопывает Леви по плечу. – Собирайтесь и выходите. Пиа выходит, я по-прежнему слышу вдалеке ее голос. Леви подходит ко мне. – Как ты себя чувствуешь? Я на секунду задерживаю дыхание, надеясь, что он не заметит. Об этом меня уже давно никто не спрашивал. Всегда спрашивают, все ли в порядке или как у меня дела. И не спрашивают, как я себя чувствую. Наверное, никто не видит разницы в этих вопросах, а я вижу. Потому что, думаю, он действительно хочет это знать. Раз спрашивает, хотя знает, что ответа не получит. Поэтому я только смотрю на него, крепко вцепившись в одеяло. Леви снимает мои вещи с подлокотника дивана и кривится. – Было бы слишком большой роскошью, если бы они уже высохли… или хотя бы немного подсохли. – Он вздыхает. – Что ж, значит, придется взять одеяла с собой. Прихвати свои вещи, – надевая бейсболку, говорит он. Та явно еще насквозь мокрая, и вид у него совершенно дурацкий – со старым одеялом, закрывающим его, как юбка, от пупка до лодыжек, в сидящей набекрень красно-черной бейсболке. Он берет свои джинсы и кеды, куда запихнул носки. Смотрит на меня выжидающе. Я еще пытаюсь окончательно проснуться, но поднимаюсь, и от боли тут же перехватывает дыхание. Тотчас поджав левую ногу, стою, как фламинго. Прижимая к себе одеяло, гляжу вниз, но здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть. – Ханна? Я снова сажусь и вытягиваю ногу на свет, проникающий снаружи. Стараясь при этом как можно больше прикрыть ноги одеялом. Леви не должен их увидеть. Ступня так распухла, что кажется принадлежащей не мне, а кому-то другому! – Вот дерьмо-то, а! – ругается Леви, сразу же извиняясь. А ведь он прав. Я быстро опускаю ногу. Снова пытаюсь встать, и как-то мне это удается. – Ты думаешь вообще, что делаешь? Я вопросительно смотрю на него. Встаю, нет? – Нога у тебя выглядит так, словно ее насосом надули. Я отнесу тебя к машине. Я чуть не расхохоталась во все горло. Это он всерьез? Качаю головой и, шатаясь, наклоняюсь за рюкзаком. Блокнот отсырел. Письма к Иззи, думаю, не выжили. Недолго думая, засовываю его обратно в рюкзак и, прихватив вещи, запихиваю их туда же. Все равно рюкзак сырой, и это уже не имеет значения. Следом утрамбовываю туда обувь, по-прежнему раскачиваясь на одной ноге. Остается только Мо. – Вперед! Я возьму его. – Леви намеревается ухватить рюкзак и меня, но я отскакиваю в сторону и на одной ноге прыгаю к двери. Раз, два, три. Выглядит это, должно быть, по-дурацки, но мне все равно. Хуже удается игнорировать боль, пронзающую ногу с каждым скачком. О нет! Одеяло начинает соскальзывать. В последний момент подхватываю его, зато рюкзак грохается на пол, а за ним чуть было не падаю и я сама. – Быстрее! Сейчас они нас обгонят! Просто прыгай дальше. Это не так уж и трудно. Ты ведь до сих пор прекрасно знала, как это делается. Иззи сердится на меня, потому что мы проигрываем соревнование по прыжкам в мешках, а она ведь непременно хотела, чтобы мы втиснулись в этот большой мешок вдвоем. Меня душит смех. Иззи ругается на чем свет стоит, а я корчусь, потому что мне ужасно смешно. Мы теряем равновесие. Нас уже кто-то обгоняет, и Иззи пытается прыгать одна. Вскрикнув, мы падаем. Мы – куча из ног и рук, над и между нами грубый колючий мешок. Волосы у Иззи торчат во все стороны, у меня на глазах слезы. Наконец Иззи, не выдержав, прыскает. Мы хохочем до упаду, пока все у нас не начинает болеть от счастья. Вдох, выдох, Ханна! Ты сможешь! Оглянувшись через плечо, я вижу стоящего со скрещенными на груди руками Леви и Мо, предателя, сидящего рядом с ним. Воспоминание прогрызает меня насквозь, и я не могу избавиться от ощущения, что делаю все сейчас ради Иззи. Как глупо! Совсем чокнулась! Это не мешок, и я не на вечеринке. Никакого удовольствия мне это не доставляет, и счастья я не испытываю. Это какое-то старое одеяло, и я с опухшей ногой скачу по дурацкой хижине в темноте, на глазах у парня, которого не знаю. Еще прыжок. И еще один. Закусив губу, наконец добираюсь до двери и могу опереться. Чувствую в ступне пульсацию. Пиа бросает на меня быстрый взгляд. Она разговаривает с тремя мужчинами, которых я не знаю и никогда прежде не видела. Вздрагиваю от испуга, услышав прямо за собой голос Леви.