– Дай мне эту чертову упаковку! – Не говори со мной, пожалуйста, таким тоном! – кричит мама на Тома, в то время как я, заткнув уши, сижу под маленьким кухонным столом. – А как же мне с тобой говорить? Как мне тебя называть? Тебя и всех этих долбаных мужиков, что шляются здесь туда-сюда как им вздумается. Скажи мне! И как мне это все выносить без этой штуки? Голос Тома срывается, а мама плачет. – Я просто пытаюсь быть счастливой! Я не хочу быть одна… я не смогу одна! – рыдает она. – Ты не будешь счастлива ни с кем из них, и мы, черт побери, тоже не будем. Я напеваю мелодию, слышу в голове музыку, а уши болят, так крепко я их зажимаю. Дело не в тебе. С тобой все в порядке, Леви. Дело не в тебе, с тобой все в порядке. Как мантру, я повторяю слова Бена, которые за последние шесть лет он говорил мне чаще, чем «привет» или «пока». Пальцы лежат на струнах гитары, голова опущена. За последние дни я выучил, что «вытеснить из памяти» не то же самое, что «забыть». Понятия не имею, сколько времени я играл, понятия не имею, как давно перестал, но, взглянув вверх, вижу, что солнце уже стоит прямо над головой и на него начинают наползать темные тучи. До меня доносится первый раскат грома, а вскоре и следующий. Пока они звучат словно за много километров отсюда, но, судя по тому как усиливается ветер и стягиваются тучи, очень скоро они будут здесь – гром и гроза. При духоте последних дней меня это не удивляет. Я люблю грозы, но ни за что не стал бы рисковать своей гитарой. Поэтому я, секунду помедлив, хватаю ее и отталкиваюсь от дерева. Вспыхивает молния, гремит гром, от которого мурашки по коже, и тучи окончательно закрывают солнце. Вмиг становится темно. На нос мне приземляется первая капля дождя и, пока я думаю, что все еще не так плохо, на лицо шлепаются пять следующих. Проклятье! Несусь быстрее, чувствуя, как наэлектризован воздух и как тяжело дышать. На бегу стянув через голову футболку, обертываю вокруг гитары и наклоняюсь, прикрывая ее всем телом, тут небо на секунду освещает молния, и начинается безумие. На последних метрах я уже мокрый до нитки. Как сумасшедший, броском вратаря влетаю в палатку. Тяжело дыша, снимаю мокрую футболку с гитары, которая, по счастью, почти не пострадала. Сам же я пострадал значительно больше. Выглянув из палатки, вижу, что другие оказались проворнее меня и теперь наблюдают за грозой сухими. Почва превращается в пруд, потому что земля за дни жары совершенно высохла. Пиа, идя под зонтиком от душевых, кивает мне. И не может сдержать улыбки, вероятно, потому, что видок у меня, мокрого, довольно дурацкий. Она проконтролировала, не остался ли кто-нибудь в душевых, а Яна проверила палатки. Но почему Яна бежит к Пиа в таком волнении? Что-то не так. Она мчится под зонтик Пиа и, отчаянно размахивая руками, показывает на палатку, откуда только что вышла и откуда сейчас высовывает голову девчонка. В такую жару на ней по-прежнему шерстяной свитер с высоким воротом, но ее имя никак не приходит мне в голову. Пиа качает головой, Яна бледнеет. Девчонка начинает кричать! – Она пропала! Она пропала! Я выхожу под дождь, джинсы липнут к телу, как вторая кожа, и тяжелеют, потому что промокли насквозь, как и кеды, которые уже начали поскрипывать. Другую футболку я даже не надеваю, она через пару секунд тоже намокнет. Бегу к Пии, которая, вздыхая, трет лицо, и смотрю вслед Яне, идущей к девчонке, чтобы ее успокоить. Дождь все льет и льет, все выглядывают из своих палаток, задаваясь вопросом, что случилось. Я догадываюсь, но хочу услышать это от Пии. – Что случилось? – Мы не можем найти Ханну, ту девочку, которая не разговаривает. Знаю, кто это, только и думаю я, но молчу. – В душевых ее нет, у столов со скамейками тоже, она не сообщала, что уходит, и в палатке ее нет. Сара говорит, что все ее вещи на месте. Я тихо чертыхаюсь. Пиа, прищурившись, внимательно разглядывает меня. – Давай выкладывай, Леви. Что тебе известно? – С чего это мне должно быть что-то известно? – Не притворяйся, я слишком давно тебя знаю. Где она? – Не знаю, ясно? Понятия не… – тут я запинаюсь. Что же мне сказать? Смотрю в сторону палатки, вижу девчонку, которая, плача, раскачивается взад-вперед в объятиях Яны, и вижу, как сильно поливает, слышу громкие раскаты грома. – У нее кошка. – Это я знаю! Скажи мне лучше, где она! Я в ужасе смотрю на Пиу. – Я же сказал, что у Ханны кошка. Она взяла кошку с собой в лагерь. Сюда! – А я сказала, что давно об этом знаю. Кстати, это кот, и его зовут Мо. – Ты, что, черт побери, ниндзя? – Бен первым обратил на это мое внимание и сказал, что я должна быть начеку. Рюкзак у Ханны шевелился. Несколько часов спустя позвонили ее родители и сообщили, что кот пропал. Кроме того, я видела его в палатке, в спальнике Ханны ночью, когда Саре было плохо. Хоть она и пыталась его прятать. – Она улыбается мимолетной улыбкой. – Родители сказали, что это был кот ее сестры, и Бен посчитал, что нам ничего не следует предпринимать. Мо принят в лагерь. И раз ты теперь тоже все знаешь – где они оба? Пиа начинает сердиться, и я ее понимаю, но все еще перевариваю информацию. – Я же уже сказал, что понятия не имею. Она спала ночью у озера. У моего дерева, – тихо прибавляю, избегая смотреть Пии в глаза. – Я нашел ее сегодня утром, и чертова кошка… то есть кот… – Мо, – перебивает меня Пиа. – Хорошо – Мо! Мо прыгнул на меня и поцарапал. После этого она убежала, и я подумал, что она вернулась в лагерь. Я играл. Упрямо вздергиваю подбородок. Пиа, поняв мой жест, вздыхает. – Только вот как нам теперь ее найти? Куда она могла отправиться? – Раз она не знает местности, то может оказаться где угодно. В грозу это небезопасно. Может, она побежала к трассе? А если нам не повезло – то глубже в лес. – Где начнем искать? – Она проходила через лагерь? Кто-нибудь еще ее видел? – лихорадочно соображая, спрашиваю я. – Насколько мне известно, нет. Ее вещи в палатке. – Если она не проходила через лагерь, то маловероятно, что она отправилась в сторону парковки. Другая дорога от озера идет в лес. Пошли Яну к парковке, а я – в другую сторону. Покинув спасительное место под зонтиком, несусь прочь. Вокруг озера есть несколько дорожек и тропинок. Даже если она шла медленно… Проклятье, у нее огромное преимущество во времени. Через несколько часов дождь припустил еще сильнее. Разгулялся ветер, тучи почти черные, и я молю, чтобы в меня не ударила молния. Деревья слегка клонятся, листья и ветки шелестят на ветру и в некоторых местах почти не спасают от дождя. Мне давно следовало мчаться обратно. Пиа, возможно, уже сформировала поисковый отряд – по крайней мере, я надеюсь на это. Потому что не думаю, что смогу отыскать Ханну. Понятия не имею, который час, мой мобильник в кармане брюк испустил дух под потоками воды. – Ханна! Где ты? Ханна! – то чаще, то реже ору я, с тех пор как ношусь по лесу, а после этого изрядно чертыхаюсь, потому что ответить она не может, даже если и слышит меня. И тем не менее не перестаю выкрикивать ее имя. В общем, я один неизвестно где, в жуткую грозу ищу девчонку, которая не может позвать на помощь. Фантастика! Просто фантастика! И самое прекрасное в том, что, судя по тому, как меняется свет, постепенно вечереет. Светлее не становится – и суше явно тоже. Становится только холоднее. Гроза значительно остудила воздух. Может, мне, конечно, только кажется, потому что много часов подряд я мокрый насквозь, и мою голую спину сечет ветер. Кеды висят на ногах сырыми мешками, и это ужасно противно. В ярости и отчаянии я бегаю по кругу и продолжаю выкрикивать имя Ханны, вытирая с лица воду, что течет по бейсболке и сквозь нее. Иду все дальше и дальше, беспрестанно кричу ее имя, а потом жду, не услышу ли что-то еще, кроме свиста бури. Развилка. Я понимаю, где оказался, и смеюсь от облегчения. Впереди менее чем в ста метрах отсюда стоит маленькая деревянная хижина, принадлежащая леснику. Он там почти не бывает, по крайней мере в период работы лагеря, и, если свернуть влево, я выйду прямо на нее. Меня охватила безрассудная надежда. Ханна про хижину не знает, значит, есть две возможности: или она еще тут, в лесу, или случайно набрела на нее и теперь в безопасности. Ноги несут меня в сторону хижины. Света в окнах не заметно, но это ни о чем не говорит. Дверь чаще всего не заперта, там нет ничего, что можно украсть. Сделав глубокий вдох, я открываю дверь и – ничего не вижу. Здесь темно, тихо и душно. Нет, Ханны здесь нет. Громко проклиная все на свете, захлопываю дверь и ударяю по ней кулаком. Я виноват. Она наверняка подумала, что я заложу ее… Ругаясь про себя на чем свет стоит, снова и снова прокручиваю в голове эту сцену. Я не заметил, как сильно напугал ее. Что вообще напугал. Нужно было обернуться, пойти за ней следом. Да, черт побери, я должен был понять, что что-то не так. Я украл ее тайну, и откуда ей было знать, что я никогда и не думал предать ее? Должно быть, этот кот много значит для нее. Так много, что она ни за что на свете не хочет потерять его. А я? Упрекаю себя. Но не только. Я хочу знать, почему она все это делает. Хочу знать, почему ее прическа так не подходит ей, почему она не разговаривает и почему лежала у дерева. Не понимаю зачем, но мне просто необходимо это знать. Топаю назад, за развилкой останавливаюсь, спрашивая себя, что делать. Если пойду дальше, Пиа в конце концов будет вынуждена искать еще и меня. Резко обернувшись, прислушиваюсь. Могу поклясться, что… Мяуканье. Никогда больше не буду проклинать этого кошкозавра! Я иду на мявки, и чем громче они слышатся, тем больше ускоряюсь. Кошачьи вопли смешиваются с гулом ненастья. Чуть позже я нахожу ее. Она спряталась под каким-то деревом, свернувшись клубочком и промокнув до нитки. Мо, сам весь промокший, наполовину лежит на ней и орет. Когда я подхожу к Ханне, он затихает, а у меня нет времени спрашивать у него, можно ли прикоснуться к его хозяйке. Я обхватываю ее, кожа у нее влажная и холодная. Она в полуобморочном состоянии. Приподнимаю ее, она открывает глаза, и я вижу, что она лежала на своем рюкзаке, который действительно лишь наполовину промок сверху. Она смотрит на меня своими синими глазами так пристально и печально, что я отвожу взгляд. Нужно сконцентрироваться. Кот снует между нами взад и вперед. – Ханна, ты меня слышишь? – спрашиваю, отводя с ее лица две мокрые, прилипшие к щеке прядки. Она, поджав губы, коротко кивает. – Встать сможешь? – Снова кивает. Я беру ее под руки и тяну вместе с рюкзаком вверх, но ноги у нее тут же подкашиваются. Черт. Я едва успеваю подхватить ее, пока она не грохнулась на землю. – Не пугайся, – говорю и рывком подхватываю ее на руки. Ее руки обвивают мою шею, они такие холодные, что я покрываюсь гусиной кожей. Склонив голову, она дрожит всем телом. Я стремительно несу ее к хижине и пинком распахиваю дверь. Мо, проскользнув в дом, сперва как следует отряхивается. Непогода осталась за дверью, и вот я стою в какой-то лесной хижине с незнакомой девчонкой на руках. В темноте. Полный бред. До меня доносится ее дыхание, частое и шумное. Беру курс на диванчик у стены и сажаю ее там, роняя при этом рюкзак. Между тем Мо на полу в центре комнаты вылизывает шерсть. – Жди здесь, я посмотрю, есть ли где-нибудь у старого пройдохи одеяла. У хижины только один этаж, есть диван, кресло, маленький камин, одна одноконфорочная плитка, стол в углу и шкаф. Да, еще крошечный туалет. Я открываю дверцы шкафа, и мне прямо в лицо вылетает моль, которую я тут же гоню прочь. Шкаф пуст. Проклятье. Внизу есть еще большой ящик, который я пытаюсь открыть, и он с грехом пополам поддается. Увидев его содержимое, я облегченно вздыхаю. Там три одеяла, маленькие и колючие. Но это лучше, чем ничего. Ханна, все еще дрожа, лежит на диване, глаза у нее закрыты. – Не спать, – говорю я грубее, чем намеревался. – Нужно снять мокрые шмотки, иначе заболеешь. – Если еще не поздно. Но она не реагирует. Со вздохом снимаю с нее одеяла – да, и что дальше? Не могу же я сам ее раздеть! Беру ее холодную ладонь и растираю, пытаясь разбудить. – Ханна? Нам нужно снять с тебя одежду. Проходит какое-то время, глаза ее открываются, и она медленно переводит взгляд на меня. Лицо у нее страшно бледное. Она поджимает губы, и я чувствую давление ее руки в своей, чувствую, что она пытается приподняться. Я помогаю ей. Дрожащими руками она берется за край футболки. Собираюсь отвернуться, но ее взгляд удерживает меня. Она перестает тянуть не потому, что я все еще смотрю на нее, а потому что у нее просто не хватает сил. Футболка слишком сильно липнет к телу. По ней видно, как ей тяжело. Она еле держится, вот-вот расплачется. Но по-прежнему храбро сражается. Очевидно, и против самой себя.