Возможно, это просто совпадение. Но, словно тяжелое копье, Тернера мгновенно пронзила уверенность: нет, не совпадение. Сомнений больше не оставалось: это Протей, будь он проклят. Это он был и причиной, и следствием. Тернер сидел в своем кабинете, откинувшись в кресле и устремив невидящий взгляд в потолок. Внезапно, словно приняв какое-то решение, он резко наклонился вперед и схватил со стола диапозитивы, которые утром принесла ему Хэрриет. Линии, пересекавшие нижнюю часть снимков, конечно, никуда не делись, и их вид, похоже, окончательно доконал Тернера. Он внезапно рухнул на стол, уронив голову на руки. Он не плакал, но лишь потому, что всепоглощающий страх, охвативший все его существо, лишил его этой способности. Он знал, что умрет. Знал и то, что умрет жуткой, ужасной смертью. Но как? Как это возможно? Возможно, пытаясь побороть страх, он перебрал в памяти события двух предыдущих лет. Они, должно быть, как-то фиксировали результаты, но делали это очень изощренно. Словно иллюзионисты, они пригласили его проинспектировать каждый их шаг, а затем — hey presto![2] — выдали результаты, которые он хотел видеть. Только эти результаты оказались сфальсифицированы. И он, и Миллисент, и все остальные продолжали пребывать в радостном неведении, полагая, что все идет хорошо. Они и не подозревали, что их жизням суждено прерваться много раньше назначенного срока. Наверное, так и было задумано, чтобы смерть настигла их всех быстро и они не успели доставить своим существованием неприятности, как это произошло в случае с Миллисент Суит. Только с ним, Робином Тернером, такой номер не пройдет. Внезапно Тернер почувствовал, как охвативший его страх превращается в ярость. Он выпрямился в кресле и принялся размышлять. Чувствовал он себя пока еще хорошо, и у него имелись доказательства того, что эти люди его обманывали. Пусть ему и не суждено избежать своей участи, но он сделает все, чтобы испортить жизнь тем, кто отнял ее у него самого. О да. Теперь, в преддверии смерти, когда уже нечего бояться, Тернер вдруг почувствовал в себе силы бросить миру вызов. Его рука снова потянулась к телефону. Справляться о номере не было нужды, поскольку с недавних пор он знал его очень хорошо. Заболела голова, но, охваченный желанием отомстить, Тернер не стал обращать внимания на подобную мелочь. Дело Суит беспокоило Фрэнка Каупера. Он никогда не отличался ни выдающимися способностями, ни чрезмерным служебным рвением. Тридцать один год он прослужил в полиции, ежедневно до блеска начищая пуговицы на своей форме и всеми силами стараясь ускользнуть из участка, если там начинала завариваться каша, — что, впрочем, происходило всякий раз, когда он там появлялся. Уж лучше пребывать от участка подальше, а еще лучше найти повод отправиться в офис суперинтенданта. Но даже теперь, когда Каупер находился на пенсии, инстинкты полицейского еще не атрофировались в нем окончательно. Никому другому не удавалось так ловко ускользать от неприятностей, раньше остальных почуяв, что запахло жареным. Взять, например, заключение Хартмана. Фрэнк не был медиком, но уже восьмой год состоял в должности сотрудника службы коронеров и перечитал за это время кучу подобной литературы, поэтому заключение Хартмана его удивило. Особенно формулировка «легкое покраснение кожных покровов». Кого Хартман обманывает? Да Фрэнк был просто ошарашен, увидев красное, как вареный рак, тело. И все прочие пункты заключения, казалось, намеренно искажали факты, как будто Хартман стремился не допустить излишнего шума вокруг смерти Миллисент Суит. И потом, слишком быстро ее кремировали. Причем по нелепой случайности. Обычная конторская ошибка, сделать которую проще простого. В письме адвоката выражалась озабоченность тем, что ярлыки в морге были перепутаны в тот момент, когда тело юридически находилось в ведении службы коронеров. В ответе коронера указывалось, что отвечать за подобную безалаберность должна исключительно медицинская школа, и никто другой. Вместе с тем адвокат Флеминг недвусмысленно намекала коронеру и на более серьезные вещи. В частности, она сообщала, что мистер Суит предполагал провести повторную аутопсию и что в произошедшей «ошибке» при желании можно усмотреть некий умысел. Фрэнк несколько дней прокручивал все это у себя в голове и постепенно начал задаваться серьезными вопросами, ответов на которые не находил. В результате он снял телефонную трубку и набрал номер старшего инспектора Ламберта. Каупер внутренне надеялся, что его беспокойство лишено серьезных оснований, хотя понимал, что не исключено и обратное. Как бы то ни было, решил он, будет не лишне упредить дальнейшие события. Даже если ничего страшного не произойдет, его усердие не останется незамеченным, а если и впрямь заварится серьезная каша, оно тем более будет оценено. Ему не повезло. Ламберта, как назло, не оказалось на месте, и звонок приняла Уортон. Поскольку с нею Каупер знаком не был, он поначалу решил не посвящать ее в предмет своего беспокойства, но Уортон быстро дала ему понять, что, пока она на месте, напрямую с Ламбертом Кауперу не связаться. Возможно, для кого-то такое заявление и стало бы поводом повесить трубку, но Фрэнк Каупер был сделан из более скользкого материала. — Я понимаю, что он очень занят, — произнес Каупер и тут же добавил: — А вы — Беверли, верно? Из ответа инспектора Уортон следовало, что, какое бы имя ей ни дали при рождении, сути дела это не меняет, а он, сотрудник службы коронеров Фрэнк Каупер, только отрывает ее от работы. — Так что конкретно вы хотите, мистер Каупер? Мозг Каупера никогда не прекращал работать, неустанно взвешивая все возможные приобретения и потери: с кем поддерживать дружбу и кому давать от ворот поворот, когда говорить и когда помолчать. Каупер пока не знал, что представляет собой Беверли Уортон, но интуиция подсказывала ему, что было бы неплохо расположить ее к себе. Решив, что сейчас самый подходящий момент завязать с инспектором более близкое знакомство, он рассказал Беверли о том, как в морге перепутали тела, при этом ни на кого и ни на что конкретно не намекая. Как бы между прочим он выразил беспокойство и относительно заключения о вскрытии. В общем, он постарался произвести впечатление человека, который просто уведомляет полицию о том, что может произойти при определенных обстоятельствах. Или не может. Беверли Уортон поблагодарила его. Она держалась вежливо, но строго. Вообще-то она с удовольствием отмахнулась бы от этой истории, сославшись на то, что больничные дела не имеют к ней отношения, а полиция и без того перегружена работой, если бы Каупер не упомянул имя адвоката. Елена Флеминг. Имя из прошлого Беверли. Инспектор Уортон решила для себя две вещи: во-первых, она поближе познакомится с делом Миллисент Суит, и, во-вторых, она не станет сообщать Ламберту о звонке Каупера. Тернер назначил встречу на семь часов в театральном баре. При этом ему пришлось слегка повздорить с женой — отпускать мужа на какую-то встречу не входило в планы Сиобхан, в этот вечер она собиралась отправиться с ним на званый ужин. — Нет, нет и еще раз нет. Ты идешь со мной, как договаривались. К Гилбертам. Они пригласили нас еще несколько недель назад. Сиобхан была женщиной решительной, ирландская кровь придавала ее характеру не только настойчивость, но и прямолинейность, порой граничившую с резкостью и упрямством. Сиобхан была обладательницей больших выразительных глаз, больших чувственных губ и такого же роскошного бюста; когда Робин впервые увидел эту женщину, то сразу же обратил на нее внимание — ему вообще нравилось все большое. К сожалению, ген, который отвечал за размеры ее физических достоинств, распространял свое влияние и на темперамент Сиобхан. За время их сравнительно недолгого брака этот ген нередко становился причиной бурных, но, к счастью, непродолжительных скандалов, которые, впрочем, сменялись более интимными моментами. — Прости, Сиобхан, для меня это важно. — Голос Тернера прозвучал несколько суше, чем ему хотелось бы. Боже, до чего же ему хотелось сказать, насколько эта встреча важна для него! Он не знал, сколько времени у него осталось, — судя по всему, немного. Он чувствовал, что заболевает гриппом. Ночью он проснулся в поту, пошел в ванную и измерил температуру — она оказалась высокой и, как выяснилось ближе к утру, продолжала подниматься, остановившись в итоге на тридцати восьми градусах. Увидев показания термометра, Тернер не то чтобы испугался — он почувствовал такую сильную слабость, что с трудом мог шевельнуть рукой или ногой. — Поверь, это действительно очень важно, — повторил он. — Что ты имеешь в виду? Почему это важно? С кем ты встречаешься? — В голосе жены сквозило подозрение. Ему не хотелось обманывать Сиобхан. Он любил эту женщину; каждый вечер, ложась с ней в постель, он благодарил судьбу за то, что женат именно на ней. Женился он поздно и считал, что ему отчаянно повезло встретить в его уже немолодые годы такую женщину, как она. — Я не могу тебе всего рассказать. Это закрытая информация. У Тернера был такой жалкий вид, что на какое-то мгновение Сиобхан была просто сбита с толку. — Закрытая информация? — проговорила она наконец. — Что это значит? Для кого закрытая? Поймав в ее глазах искорки разгоравшегося гнева и опасаясь, что этот гнев вот-вот всей мощью выплеснется на него, Тернер был вынужден хоть что-то ответить. Он не нашел ничего лучшего, чем неопределенно пожать плечами. В этом жесте, как, впрочем, и во всем поведении мужа, Сиобхан разглядела нечто такое, что обратило ее гнев в беспокойство. — Робин? В чем дело? — Ни в чем. Она положила руки ему на плечи — так они обычно выражали свои взаимные чувства. — Прошу тебя, Робин, — протянула она, прижавшись к его щеке. — Я же вижу, тебя что-то гнетет. Тернер улыбнулся, но поспешность, с которой он это сделал, и блеск в его глазах не дали улыбке обмануть Сиобхан. — Да нет, ничего. Так, просто встреча с… — Он на мгновение запнулся, и Сиобхан поняла: то, что он произнесет в следующий миг, будет ложью. — С потенциальным спонсором. Может быть, удастся получить с него миллион. Еще до того, как он окончил фразу, Сиобхан знала, что это ложь, но страх знать правду лишил ее желания вывести мужа на чистую воду. — Как его фамилия? — Не знаю, — сказал он, прекрасно понимая, что такой ответ звучит по меньшей мере глупо. Поэтому Тернеру ничего не оставалось, как выдать жене хотя бы часть правды. — Этот человек из «Пел-Эбштейн». Сиобхан нахмурилась: — Ты, по-моему, прежде у них работал? Тернер кивнул: — Да. Это все старые связи. Она знала, что где-то в словах мужа прячется ложь, но всякая ее попытка выяснить, что именно недоговаривает Робин, сдерживалась страхом, и это был не страх перед правдой, сколь бы ужасной она ни оказалась, а страх, который Сиобхан инстинктивно угадывала в словах мужа. Тернер тем временем продолжал: — Это ненадолго, Сиобхан. Я приеду к Гилбертам чуть позже, вот и все. Он поцеловал жену в щеку, обнял, и ей не оставалось ничего иного, как согласиться, пусть и неохотно. Тернер пребывал в отвратительном состоянии: все его члены ныли, в груди ощущался нарастающий дискомфорт. Поэтому он заказал себе большую порцию джина с тоником и, дождавшись, пока бармен наполнит его стакан, устроился за столиком у самого выхода. Стакан опустел очень быстро, вторую порцию напитка ждала та же участь. Третий стакан Тернер выпил уже не торопясь. К тому моменту большая стрелка на часах бара перевалила за цифру семь. Когда Тернер в четвертый раз с полным стаканом вернулся к своему столику, там уже сидел тот, кого он ожидал. Этот неожиданно появившийся мужчина показался ему смутно знакомым, но к этому времени Тернер уже принял изрядную дозу этанола и его реакции стали несколько заторможенными. — А, вы… — Местоимение послужило приветствием. Алан Розенталь улыбнулся. — Я, — согласился он. Розенталь был в длинном черном кожаном пиджаке, фалды которого, когда он сидел, свисали почти до пола. Его руки обтягивали элегантные кожаные перчатки, которых он, вопреки правилам этикета, не снял. Тернер начал разговор воинственно: — Я хотел говорить со Старлингом. Не с вами. — Но придется говорить со мной, — отрезал собеседник. И, раз и навсегда решив этот вопрос, продолжил: — Какие у нас проблемы? Джин с тоником подогрели страх Тернера, и он отпустил тормоза. Перегнувшись через стол, он оказался лицом к лицу с Розенталем и произнес: — Протей, вот что. Это слово произвело на Розенталя сильное впечатление, однако на его лице не дрогнул ни один мускул. Напротив, он заговорил совершенно спокойным тоном: — Вы кричите, Робин. — Не смейте называть меня Робином! Для вас я профессор Тернер! — Ах, ну да, совершенно забыл, что вас повысили в должности. — Голос Розенталя оставался таким же монотонным, а лицо — бесстрастным. Тернер презрительно усмехнулся: — Впредь не забывайте этого. Теперь я профессор.