Я в ужасе глядела на майора. Нет, в тот момент я думала даже не о Ромке. Но мои дети, мои бедные сыновья… – Майор, миленький, умоляю, не надо! – взмолилась я. – Не пишите этого. Мои дети будут думать, что я их разлюбила, бросила, что я о них просто забыла… Они же совсем маленькие, каково им остаться без матери и думать, что они ей стали не нужны?! Не надо! Ну вы же не зверь, у вас, наверное, тоже дети есть. Объявите меня убитой или без вести пропавшей. Ну пожалуйста! Я буду послушной, я сделаю все, что вы захотите! – Вероника Николаевна, да все я понимаю. – Майор с неподдельным сочувствием смотрел на меня. – Я же не злодей какой, у меня внучок двухлетний. Дочка без мужа родила. Мне о семье думать надо. Если ваших детей пожалею, сам без должности останусь. А я ведь ради нее, можно сказать, душу дьяволу продал. Как же мне теперь? Мне вас жалко, попали вы, простите, как кур в ощип. Но дочку родную мне еще больше жаль. Так что вы уж постарайтесь меня понять. А пропавшие без вести мне никак не нужны. Я теперь в городе за порядок отвечаю, и пропавших без вести больше не будет. – Вероника, не унижайся, – подал голос Платон. – Ты что, не понимаешь, что этим людям никого не жаль? Федотов, ты мою невесту куда дел? – Ты хочешь знать, где она похоронена? – поинтересовался майор. – Узнаешь. Будешь хорошо себя вести, увидишь могилку. – Но за что? За что ты ее убил? – Ох, Платоша, дорогой ты мой, – вздохнул майор. – Я ее не убивал. И даже не похищал. Я всего лишь закрывал глаза на все похищения. Ну, помогал иногда следы замести. Мне пообещали власть в городе и большие деньги. Как видишь, все выполнили. А уж зачем твоя Лиля им понадобилась, да и все остальные бабы, понятия не имею. Ты ж понимаешь: меньше знаешь – крепче спишь. Платон замолк. По его напряженному лицу было понятно, что он пытается освободиться от веревок. Вадим с легкой усмешкой наблюдал за ним. Майор же продолжал оправдываться передо мной. Похоже, он очень хотел, чтобы я простила его перед смертью. – Вероника Николаевна, я сначала не соглашался на ваше исчезновение. Вы мне очень симпатичны и как человек, и как женщина, ведь в городе и других баб немало. Но тут… Понимаете, старая у вас с ним вражда. От меня ничего не зависело. Я смотрела на него, заливаясь слезами, и ничего не понимала. Старая вражда? Но я впервые в этом городке, я тут никого не знаю! И у меня вообще нет, никогда не было врагов. – Вот журналистку молодую недавно похитили, – продолжал майор. – Почему бы ее не использовать? Но нет, Самойлову вас подавай… Я невольно ахнула. Загадочный профессор Самойлов – вот кто стоит за всеми похищениями! Вот где окопался этот человек-невидимка, странный ученый, уверяющий, что достиг небывалых успехов в межвидовом скрещивании! – Так что простите меня, Вероника Николаевна, – повинился майор. – Не смог я вас защитить. – И где же сам Самойлов? – вытирая слезы рукавом, спросила я. Вдруг мелькнула дикая мысль: что уж с коллегой-ученым я смогу найти общий язык. Скажу, что наконец-то осознала всю его гениальность. Пообещаю, что стану его преданной ученицей, уверую во все его достижения, напечатаю статью, – нет, много статей! – где освещу все его удивительные открытия. Зачем ему моя смерть? Самая сладкая месть для него – то, что после стольких лет бешеных споров я признаю его полную, безоговорочную правоту. – Он скоро приедет сюда, Вероника Николаевна, – успокоил майор. – Не успел подготовиться к вашему визиту. Вы нас несколько поторопили со своими догадками, пришлось срочно менять планы. Не могли же мы сдать наших гинекологов, а вы вцепились в них, аки бульдог. Так что вы уж извините за мелкие неудобства. Даже комнату, я погляжу, прибрать не успели. Хотя для вас, наверное, поприличнее место в доме найдется. Самойлову вы как человек очень понравились. Он сначала проучить вас хотел, но потом передумал. Говорит, что, наоборот, обессмертит ваше имя в веках. – Но я его не знаю. – Слезы вновь полились из моих глаз. – Я только письма его читала. Мы же не виделись ни разу, откуда ему знать, какой я человек? – Конечно, вы его знаете, – заверил майор. – И вы не пожалеете об этом знакомстве. Он настоящий фанатик. Это я ввязался в эту авантюру ради денег и власти. А для него нет ничего важнее науки. Как и для вас, верно? Я лишь молча покачала головой. Нет, для меня сейчас важнее было совсем другое. Моя жизнь, жизнь Платона, Ромка, мои дети… До науки мне не было дела. – Когда он приехал в наш городок три года назад, – продолжал майор, – я сначала подумал, что он просто псих. Маньяк. Я выслушал его, и мне, не поверите, стало страшно. Но у меня дочка серьезно заболела… Ее парень бросил, беременную, а она сдуру химии ядовитой нахлебалась. В больнице думали, что не откачают. Этот урод толстый, Рыбалко, меня подготавливать начал: мол, крепитесь, мы сделали что могли… – Лицо Федотова передернулось от гнева. – Погибли бы и Лидочка, и ребенок. Но Самойлов, святой человек, спас обоих. И после этого предложил мне… Я ему не поверил сначала. Думал, брехня все, ничего у нас не получится. Невозможно похищать людей так, чтобы не было следов. Невозможно выращивать из кусочков кожи целые органы. Он понял, что я не верю. И на мой счет пришло сразу пять тысяч евро от фонда Фороса. И я согласился на все. Я не стал бы этого делать ради науки. Но ради своей дочери и внука сделал. И буду делать сколько понадобится. – Спасибо на добром слове, Александр Тихонович! – раздался от двери знакомый голос. – Молодец, сынок, отличная работа! Вероника Николаевна, прошу вас, извините за опоздание. Негоже заставлять прекрасную даму ждать, но старость – не радость, не успеваю теперь и половину задуманного. Но наш научный спор, уважаемая профессор Нежданова, мы с вами продолжим. Правда, теперь – на практике. Я медленно оглянулась, пытаясь убедить себя, что ошибаюсь и этот приятный мужской голос не принадлежит безобидному добряку, милому судмедэксперту Кириллу Петровичу. Глава 43 Мы с профессором Самойловым прогуливались по вымощенным плитками аллеям его двора. Светило яркое сентябрьское солнышко, с ветвей высоких дубов пели птицы, мимо прошмыгнула серая кошка с пушистым хвостом и вытянутой, как у шпица, мордой. Прогулка выглядела бы сплошной идиллией, если б не автоматчик на вышке и сидевший на скамейке возле забора Стас. Платона куда-то унесли два мужика в камуфляжной форме, но Кирилл Петрович заверил меня, что никакого вреда ему не причинят. По крайней мере, пока я буду хорошей девочкой. Я никак не могла понять, что он задумал, и оттого на душе было на редкость погано. – Не волнуйтесь так, милая Вероника Николаевна, – по-отечески успокаивал меня Самойлов. – В доме идет небольшая подготовка к заключительной части нашего спора. Я, как человек культурный, не могу допустить, чтобы вы скучали в ожидании. Лучше мы погуляем, полюбуемся на красоту вокруг, побеседуем. Разве вам не интересно побеседовать со мной не в письмах, а лично? – Я не могу сейчас вести научные споры, – честно призналась я. – Не в том состоянии. Лучше скажите, зачем роддом-то сожгли? Чего вы боялись? Неужели в этом городке у рожениц заполняют генетические карты? – С роддомом накладка вышла, – вздохнул Кирилл Петрович. – Мои люди слушали все ваши разговоры с Платоном и регулярно докладывали мне. А тут вы утром решили ехать в роддом, они мне звонят, а я, как назло, на планерке. Ну не могу же я при всех их выслушать и приказ отдать! Разбираться не стал, коротко велел действовать по обстановке. А эти орлы биофак не кончали, да что там, и ПТУ-то закончили с трудом. Как им разобраться, хранится в архиве роддома что-то опасное для нас или нет? Ну и сожгли его от греха подальше. От его равнодушного тона повеяло таким холодом, что меня начало знобить. – Что с вами, дорогая Вероника Николаевна? – забеспокоился Самойлов, увидев, как я, дрожа, плотнее кутаюсь в легкий плащик. – Вам холодно? Что же вы молчите, упаси боже, еще простынете! Хотите вернуться в дом или, может, вам меховой жилет принести? Так Стас сейчас сбегает! – Что вы собираетесь сделать со мной? – Ну что же вы так, милая моя! – огорчился эксперт. – Вы же не допускаете мысли, что я вульгарный маньяк? И что способен подвергнуть вас, к примеру, сексуальному насилию? Мы с вами – ученые, и только об этом вам следует сейчас думать. – Не могу, – помотала я головой. – Я начинаю жалеть, что я ученый. Лучше бы я была простой домохозяйкой и сидела бы сейчас дома, с любимым мужем… – Как же так? – Его огорчение становилось все сильнее. – А как мне понравилось, когда я спросил вас про работу, а вы ответили, что не можете ее бросить ради семьи! Мы с вами родственные души, вы ведь тоже поняли это тогда. Я молчала, напрягая память. Когда я сказала, что не могу бросить работу? Не было такого! Нет, было… В памяти всплыл радужный бокал, треснувший в моей руке, кровь на тонкой стеклянной ножке-лепестке… Случайно ли треснул бокал? – Кирилл Петрович, те прекрасные бокалы – это подарок Стаса? – внезапно спросила я. – Ну что вы! Я заказал их в специальной лаборатории, – охотно ответил Самойлов. – Там же, где изготовили микрофон, которым пользовалась девица, бравшая интервью у французского телемагната, и авторучку, которую протянул для автографа юный гей больному лондонскому актеру. – То есть приспособления для получения крови и частиц кожи? – уточнила я. – Но зачем? Вы собираетесь клонировать меня? – Как вы могли такое подумать! – замахал на меня руками Кирилл Петрович. – Помилуйте, зачем это мне? Да и бокалы ориентированы только на забор крови, кожу они не срезают. Мне нужна была ваша кровь, чтобы определить группу, резус-фактор, другие характеристики. Мало ли что может понадобиться, надо все приготовить заранее. – Что приготовить? – в отчаянии спросила я, глядя на него полными слез глазами. – Вам нравится меня мучить? – Вероника Николаевна! – Мне показалось, что эксперт тоже сейчас заплачет. – Вы не должны волноваться! Давайте пока побеседуем о прекрасном, а потом я постепенно подготовлю вас к тому уникальному научному открытию, которое принесет нам с вами мировую славу. – О прекрасном? – Поняв, что мне не пробить стену слезами, я окончательно потеряла нить разговора. – О мошенничестве с наследницами или об органах на продажу? – Вы полагаете, это было мошенничество? – с наивным видом переспросил Кирилл Петрович. – Понимаю, вы просто смотрите на проблему с неправильной точки зрения. Это был смелый научный эксперимент. Да, он принес несколько миллионов для моих исследований, но его цель была не только в этом. Мне нужны были не эти миллионы, а доказательства для Джорджа Фороса. Когда он прочел о скандале с незаконными детьми Дюсуана и Холмса, он понял, что мне подвластно многое. Он-то точно знал, что любовниц в последние годы у больных стариков не было, а вот дети – появились! Словам генетика Самойлова о возможном бессмертии он не поверил, а вот такими простыми трюками – проникся, они произвели на него нужное впечатление. Он и до этого так хотел мне поверить. Купил мне этот особняк, оплатил охрану. Но – не верил, не верил… И лишь после клонирования олигархов сделал мне первый заказ. – О бессмертии? – Я не поверила своим ушам. – О чем вы говорите? – Как же вы не понимаете? Вы же ученый! – Его глаза светились безумным огнем. – Я об органах, которых не надо ждать, не надо добывать криминальным путем, которые можно вырастить из капли собственной крови или кожи. Органы, идеально подходящие пациенту; после их пересадки не придется годами пить лекарства, подавляющие собственный иммунитет, не надо пребывать в постоянном страхе, что организм их отторгнет! Да за них больные люди заплатят любые суммы! После скандала с наследницами Форос финансирует мою лабораторию. Разумеется, про похищения людей он не знает, да и зачем ему о них знать? Эти люди не имеют отношения к нашему с ним общему делу. Как вы правильно поняли, никто не собирался вырезать из них органы. Пропавшие женщины были нужны для моих главных экспериментов. Тех самых, ради которых я и скрылся от большого света три года назад. – Он перевел дыхание и замолчал. – Но зачем Форосу ваша лаборатория? – спросила я. – Форос надеется заменить свои старые, изношенные органы на новые, выращенные из собственной кожи, и стать бессмертным. Но он человек очень осторожный и хочет подождать первых достоверных результатов. Пока он выполняет роль передаточного звена – берет заказы у больных людей, которым срочно, в течение двух-трех месяцев, нужна пересадка почек или сердца, и передает мне, – усмехнулся Кирилл Петрович. – Кстати, эти больные платят не так уж много, и я эти деньги получаю полностью. Форос ничего не зарабатывает на моем открытии, хотя в перспективе, разумеется, рассчитывает на огромные доходы. И потом, клонирование – это не только деньги, это слава. Клонированные органы пытаются вырастить многие, но пока никто не достиг впечатляющих результатов. Форос уверен, что за эти опыты я получу Нобелевскую премию, а он будет стоять рядом со мной под вспышками телекамер. Боюсь, его ждет жестокое разочарование, – негромко рассмеялся он. – Не получит он ни славы, ни денег, ни вожделенного бессмертия. Большинство хронических больных умрут в течение двух-трех лет после операции. – Но зачем вы пошли на этот обман? – поразилась я. – Или вы всерьез полагаете, что разочарование Фороса никак на вас не отразится? – Не отразится, Вероника, – серьезно подтвердил Самойлов. – Мне нужно меньше года, чтобы завершить свое основное открытие. Главное открытие моей жизни. После этого профессор Самойлов исчезнет отсюда. Да и вообще с лица земли. – Он сделала паузу, затем ласково продолжил: – Я опять забыл про свою обязанность – развлекать даму. Давайте, пока еще не стемнело, поднимемся на эту вышку. Хочу показать вам нечто интересное за пределами моего двора. Под внимательным взглядом Стаса мы поднялись на вышку. Автоматчик отошел чуть в сторону, и Кирилл Петрович, заботливо поддерживая меня за локоток, подвел к краю вышки. Чуть в стороне от забора, почти у самого леса, я увидела довольно большой овальный бассейн, облицованный матовым стеклом. На первый взгляд он выглядел красиво, но впечатление портила плескавшаяся у самых краев вода. Она показалась мне слишком темной, какой-то неживой. – Налюбовались? – спросил Самойлов. – Тогда давайте спустимся отсюда. Не дай боже, голова у вас закружится. Обопритесь на мою руку, дорогая. Осторожнее, ступеньки крутые. Он так трогательно заботился о моей безопасности, что в моем сердце снова ожила надежда. Похоже, я ему нравлюсь. Надо сделать еще одну попытку с ним договориться. Он не пожалел других женщин, но он может пожалеть меня! – Кирилл Петрович, – горячо сказала я, когда мы спустились вниз, – нам незачем ссориться. Я жалею, что когда-то с вами спорила, а теперь мы могли бы так хорошо работать вместе. Вы мне так понравились тогда, в вашей милой городской квартирке… – Приятно было пожалеть одинокого старика? – с недоброй улыбкой посмотрел на меня Самойлов. – Вы бы не пошли за меня замуж, будь я моложе? – Конечно, пошла бы! – воскликнула я. В тот момент я готова была пообещать ему любовь до гроба. – Это была квартира моей жены. Я давно об этом не вспоминал, но вы разбередили рану. – Он чуть отвернулся. – Да, тридцать лет назад я был женат. Она была красавицей, моя Настенька. Моя Синеглазка. Стас пошел в нее. Его тон чуть потеплел, и я с надеждой посмотрела на него. Может, воспоминания о любимой жене пробудят в его сердце чувство жалости и ко мне? Немного помолчав, он ровным голосом продолжал: – Я тогда был наивным, молодым идеалистом. Закончил мединститут и приехал по распределению в этот маленький городок. Встретил тут прекрасную синеглазую девушку, женился, устроился хирургом в местную больницу… Меня все приводило в восторг – отдельная квартира, красавица жена, маленький сынишка. И моя работа – я лечил людей! Что может быть интереснее? Да, мне это нравилось. Ведь тогда я любил еще и женщину, а не только науку… – Он прерывисто вздохнул, пожевал губами. – Мое глупое счастье длилось недолго. Настеньке квартира казалась убогой, наш городок – провинциальным болотом, а я – глупым мальчишкой, не способным составить счастье такой красавицы. Ее не радовал даже наш двухлетний сын. Она хотела любой ценой выбраться из городка. Просила меня перевестись в Самару, откуда я родом. Но мне так понравилось здесь… И вот в один прекрасный летний день в нашу больницу для какой-то консультации вызвали молодого доцента Петракова из Москвы. Настенька как раз принесла мне обед, и я предложил Петракову присоединиться к нам. Если бы я только знал… А через неделю доцент уехал в Москву, а я, вернувшись вечером после дежурства домой, обнаружил там только плачущего Стасика. Он все повторял: «Мама уехала, мама уехала». А на столе лежала записка: «Кир, я уезжаю в Москву. Стас пока поживет с тобой, заберу его немного позже. Прощения просить не стану, я перед тобой ни в чем не виновата. Ты любишь только свою работу, я всегда для тебя была на втором месте. Прощай, бумаги для развода скоро пришлю. Настя». В этот момент и закончилась жизнь наивного, доверчивого Кира Самойлова, – повернулся ко мне эксперт, глаза его подозрительно блестели. – Больше его не существовало. Он умер от горя и разочарования. Вместо него осталась пустая оболочка. Всю ночь я не спал, и она наполнялась чувствами, которых я прежде не испытывал. Наутро план мести был готов. Новый Кирилл Самойлов просчитал все. Он рассказал на работе о своей беде и сказал, что отвезет сына в Самару, к бабушке. Но поехал вместе со Стасом в Москву. Телефон квартиры доцента Петракова на всякий случай жена ему оставила, и он с вокзала позвонил Насте. «Дорогая, я отпускаю тебя, – сказал он. – Как только будут готовы документы, сразу дам развод. Ты могла сразу мне все рассказать, я не стал бы гробить твою жизнь. Но наш сын плачет уже сутки, ты должна с ним попрощаться. Я привез его в Москву, скажи адрес, и мы подъедем. Твоему новому мужу о нашем визите можешь не сообщать, через пару часов мы уедем насовсем».