13 апреля, 13 часов 08 минут Санкт-Петербург Георг Иван долго плутал между запертыми на замки подворотнями, в поисках входа в подъезд номер три. Недоумевая, как можно додуматься до такой нелепицы, и отгоняя от себя навязчивое «Ох, уж эти русские», он неустанно напоминал себе, что это — его историческая родина. Что он сам — этот русский. Выход из положения нашёлся в виде молодой девушки с пакетом из супермаркета в руках. Девушка отперла калитку магнитным ключом, покосилась на подошедшего гостя северной столицы: — Вам к кому? — К Ираиде Семеновне Эрхард, в двенадцатую квартиру, — Георг впервые посетовал, что забыл русский язык, сейчас бы он вызвал гораздо больше доверия. Девушка поправила подхваченную порывом ветра прядь чёрных волос, удивленно кивнула в сторону проспекта: — Так парадное там, вы бы воспользовались домофоном, — посоветовала она на прекрасном английском. Георг растерялся. — Я звонил, но домофон не срабатывает, — смущенно пояснил иностранец. Девушке стало жаль беднягу. — Ираида Семёновна вас ждет? От заданного в лоб вопроса Георгий Андреевич покраснел. — Я звонил ей, — он старался по жизни избегать прямого вранья. Девушка окинула взглядом его тонкий твидовый костюм, белоснежную рубашку и серебристо-алый шейный платок, вздохнула. Толкнув от себя калитку, пригласила пожилого иностранца пройти впереди себя. Бодро вышагивая перед девушкой на третий этаж, мистер Иван притормозил у обитой чёрным дерматином двери, нажал на чёрную кнопку звонка рядом с золотой табличкой «Звонить три раза». Темноволосая, покосившись на него ещё раз, отперла дверь квартиры напротив, на той же лестничной площадке, и юркнула внутрь, оставив Георга в одиночестве. За дверью двенадцатой квартиры послышались шаги и требовательный женский голос: — Кто? — Это Георг Иван, я звонил вам вчера, — крикнул он в замочную скважину. — Идите к чёрту! Я вам сказала это вчера по телефону, повторяю и сейчас, — недовольно пробормотала дама за дверью. Послышались удаляющиеся шаги. Георг трижды нажал на кнопку звонка: — Ираида Семеновна, мы могли бы переговорить с вами? — настаивал иностранец. — Я сейчас полицию вызову! — пригрозила дама. Даже плохое понимание русской речи не помешало зарубежному гостю услышать знакомое слово. — Пашалуйста, выссслу́шайте мэнья, — Георг умудрился вспомнить всё, что помнил от бабушки-эмигрантки. — Перстень не продается! — отрезала старушка, решительно отходя от двери. Мистер Иван почувствовал отчаяние. — Это выгодное предложение, — развёл руками он, — это предложение дома Романовых. Они мечтают вернуть семейные реликвии. Дверь, обитая чёрной искусственной кожей, осталась глуха к нему. Мистер Иван медленно спускался по лестнице, соображая, как ещё можно убедить эту женщину встретиться с ним. * * * Горан наблюдал из кафе напротив. Он видел, как темноволосая соседка старухи говорила с иностранцем. Кивала, смотрела то удивленно, то изучающе, потом пропустила внутрь. Объект раскланялся перед ней, будто обязан ей. «Выходит, они все-таки знакомы», — отметил про себя серб, наблюдая, как девушка пропустила иностранца вперед и закрыла за ними калитку. Короткое сообщение, отправленное Зине. Выяснять, что знает старик — его работа. Все эти форс-мажоры, странные стечения обстоятельств, ошибка заказчика, появление представителя Дома Романовых в доме хозяйки Мушки — все это порядком раздражало, заставляло вносить бесконечные коррективы в план, уточнять его. Более всего его раздражало навязанное прикрытие в виде Лопаты. Горан уже всерьез подозревал, что Зина направил его не для прикрытия и защиты, а для того, чтобы избавиться от него, Горана. Мужчина рассчитался с официантом, вышел из кафе. Поёжившись, он поднял воротник короткого пальто и направился в сторону проспекта. Глава 13. Сомовы 13 апреля, 19–08 Москва, квартира родителей Стеши — Что значит «не хочет, чтобы мы вмешивались»? — Татьяна Николаевна, поправив изящные очки-половинки, уставилась на мужа. — Ты об этом так спокойно говоришь, будто дочь вместо булочки возжелала съесть гамбургер. Она сидела напротив него, ухоженная, уверенная в себе, своей правоте и непогрешимости. Андрей Иванович с тоской вспоминал худющую девчонку, которой он, тогда еще начинающий адвокат, докладывал свои судебные речи — репетировал перед важными заседаниями. А она хмурилась, раздувая ноздри, изображая недовольного прокурора или озадаченного судью. Он давил в себе смех, чмокал ее в макушку и бежал в суд. А потом прибегал домой и первый вопрос — всегда один и тот же: мы победили? Мы. Когда же это заветное «мы» превратилось в холодно-отстраненное «ты». — Ты почему молчишь? — жена сурово уставилась на него. Как когда-то прокуроры после проигранного дела. — Девочка хочет самостоятельности, не вижу в этом ничего плохого, — уклончиво сообщил он, пытаясь закрыться газетой. — А я вижу. С какой стати ты стал потакать ей? — она выхватила из рук газету, заставила посмотреть на себя. — Она бросает все: институт, работу, перспективы. Ради чего? Ради мифической свободы? И ты ее в этом решил поддерживать?! Андрей Иванович тяжело вздохнул. Не думал, что придется становиться адвокатом для собственной дочери в заочном судебном заседании под представительством ее же собственной матери. — Поддерживаю. Представь. Татьяна шумно выдохнула. Золотые очки-половинки некрасиво съехали на кончик носа, она порывисто стянула их, бросила поверх отобранной у мужа периодики. — Господи. Столько головной боли из-за одной крохотной проблемы, — взмолилась она. — Ну, рассорились с Олегом. Ну, пусть. Хотя он — хороший мальчик, и она была бы с ним счастлива, — бормотала женщина исступленно, не замечая, как посерело лицо мужа. — Но зачем же жизнь себе ломать! Зачем убегать от него? А ты ее прикрываешь в этой несусветной, детской по своей несуразности, глупости. Андрей откинулся на спинку стула, взглянул на жену. — Ты не понимаешь ничего или прикидываешься? — спросил тихо. В кухне повисла неловкая пауза. Тикали часы-ходики, вздыхал под полотенцем чайник. Татьяна смотрела на него округлившимися от ужаса глазами: — Ты на что намекаешь? — Я не намекаю. Я прямо говорю. Степанида не от Олега сбежала. А от нас с тобой, — он решительно встал из-за стола. — И правильно сделала. Он вышел, оставив супругу в одиночестве. Не потому, что доказать ей что-то. Ему самому нужно было это одиночество, как глоток свежего воздуха. Как прыжок с трамплина в воду. Душа тянулась обнять, защитить неразумное дитя. Но в груди растекалась гордость: дочь выросла. Она приняла первое самостоятельное решение. Пусть опрометчивое. Пусть — продиктованное отчаяньем и горечью. Но своё. Единственное, что он может сейчас как ее отец — это защитить его. Захватив со стола зачетную книжку дочери, он обулся и вышел на лестничную клетку. * * *