Новый уже император Николай I прислал к нему, умирающему от выстрела, ему самому скорее всего как раз и предназначенного, собственноручное письмо. — «Мой друг, мой любезный Михайло Андреевич, да вознаградит тебя Бог за все, что ты для меня сделал. Уповай на Бога, так как я на него уповаю, он не лишит меня друга. Если бы я мог следовать сердцу, я бы при тебе уже был, но долг мой меня здесь удерживает. Мне тяжел сегодняшний день, но я имел утешение ни с чем несравненное, ибо видел в тебе, во всех, во всем народе друзей, детей: Да даст мне Бог всещедрый силы им за то воздать, вся жизнь моя на то посвятится. Твой друг искренний, Николай». Записка, согласимся, очень схожая по духу с той, что получит от Николая Павловича после своей дуэли Александр Сергеевич Пушкин, будучи на смертном одре: царь прощал поэта и просил не беспокоиться о жене и детях. Император все ж был ханжой. Милорадович же продиктовал в ответ свое завещание, состоявшее из трех пунктов. Два из них — совершенно частного характера, показывающие сентиментальность его личных чувств. А вот третий отдельно примечателен. В нем просил он крестьян своих (полторы тысячи душ) отпустить на волю. Любопытно тут то, что свое завещание, отправленное к Николаю Павловичу, Милорадович снабдил собственною наградною саблею от друга Константина Павловича Романова, что только что показывал волнующейся толпе на Сенатской площади, гордясь имперскою наградою. Не все, конечно, видят одинаково, — говаривал Александр Сергеевич Грибоедов. — Кому как, но все ж очевидна некая двусмысленность такого бравого жеста. Так или иначе, он единственный из всех либералистов, радетелей свободы, сумел отпустить своих крепостных на волю. Такова была личная победа русского дворянина Михаила Андреевича Милорадовича на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Вот только никто не заказал траурного кольца в его память. Пока свободою горим Музеи, как известно, наполнены сокровищами до самых краев. И встречаются порой там вещицы не всегда эффектные, но между тем прелюбопытные и умилительные. А толстые стекла современных витрин лишь увеличивают эти самые мемории, приближая к нам все когда-то вокруг них происходившее. И доносят любознательному посетителю повести возвышенные и чудесные о событиях необычайных. Без сомнения, одно из самых романтических в российской истории — выступление дворян на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. И здесь наше повествование может оказаться слишком затейливым. Итак, осенью 1826 года по Владимирскому тракту в Сибирь шли государственные преступники — осужденные и обесчещенные, лишенные чинов, званий, титулов и привилегий дворяне, названные позже декабристами. Следом за разжалованными мужьями за Урал двинулись их женщины. Этот подвиг жен декабристов восхищает всех граждан России и по сей день. Однако не бросать супругов в крайних обстоятельствах было вообще в традиции русских женщин. Так же поступила в XVIII веке шестнадцатилетняя красавица Наталья Борисовна Шереметева-Долгорукова, одна из самых богатых женщин России. Она последовала за мужем Иваном Алексеевичем Долгоруковым, сосланным в Берёзово. Туда, где по смерти немного не дождался этого семейства светлейший, но опальный Меншиков, не без участия Долгорукова туда упрятанный. Князь Долгоруков был ближайшим другом умершего императора Петра II и попал, в свою очередь, под репрессии взошедшей на престол Анны Иоанновны. Достойно удивления: графиня Наталья Шереметева венчалась с князем Иваном Долгоруковым, когда тот уже был в высочайшей немилости, и «доказала свету, что в любви верна: во всех злополучиях была своему мужу товарищ». Так что женщины 1826 года шли уже дорожкой тореной и, конечно, поддержали своих мужчин. Но ссыльные декабристы и сами имели перед глазами богатый опыт российского изгнания и тоже не падали духом. К тому же были они по преимуществу мужчины молодые, даже совсем юные и в большинстве своем, кстати, не женатые. А многие и намеренно не брали на себя семейных обязательств, желая посвятить себя благу отечества. Хотя и дворяне, кажется, но все были люди не праздные, деловые, и в дикой Сибири от них было больше пользы, чем вреда. Они там не скучали, и дела их были весьма занимательны. Известно, что ссыльные тесно, почти по-родственному общались с местными промышленниками и купцами. Связи эти не афишировались, но Савва Иванович Мамонтов вспоминал, что его отец Иван Федорович поддерживал декабристов разными способами, и в первую очередь через него шла вся бесцензурная переписка ссыльных с друзьями и родственниками. Такие необычные отношения между дворянством и купечеством продолжились уже и в Москве, куда постепенно переезжали купцы и возвращались декабристы. Еще в Сибири, но выйдя уже на поселение, многие ссыльные занялись просветительством и науками, как мы теперь видим, не без поддержки местного населения. Александр Александрович Бестужев (сослан он был, к слову, севернее многих — в Якутию) увлекался этнографией. За Уралом креп его литературный талант. Печататься под своим именем он не мог и принял псевдоним — Марлинский, по месту Марли под Петербургом, где начинал служить. Именно Марлинский стал первым романистом России. (Пушкин тогда прозу только пробовал, Гоголь тоже едва явился в Петербурге, а Лермонтов лишь готовился гнуть шомпола в Пажеском корпусе.) Его брат Николай Александрович Бестужев был талантливым технарем, и некоторые его изобретения даже остались в истории под его именем. Например, спасательная лодка «бестужевка», придуманная еще в Морском корпусе в Петербурге. В Сибири он построил особую очень экономичную «бестужевскую печь» и необходимую для местного бездорожья двуколку «бестужевку». В Читинской тюрьме без особых приспособлений смастерил часы, которые ходили по четыре года безостановочно. На поселении в Селенгинске Бестужев оборудовал обсерваторию, где производил метеорологические, астрономические и сейсмологические наблюдения. Он чинил мельницы, устраивал огороды, парники… Да что и говорить, даже Сергей Григорьевич Волконский, некогда князь, (со временем) завел себе огород и с любовью ухаживал за экзотическими растениями. Словом, Николай Бестужев был очень рукастым. И вот именно он и его брат Михаил Александрович и придумали выковать из железных кандалов своих кольца для товарищей — в память о случившемся с ними происшествии. И выковали. Михаил Бестужев об этом вспоминал так: «Идея железных колец пришла в голову мне первому. (…) Мне пришла мысль сделать для сестер своих и матушки кольца из железа. Когда в Чите по милостивому манифесту с нас снимали цепи, я и некоторые из моих товарищей, дав солдату на водку и сделав ему некоторые подарки из своего скудного гардероба, утаили наши цепи, и они-то послужили мне первым материалом для колец. (…) Вскоре с помощью брата я сделал новые пять, и на этот раз уже подложенные золотом, вытянутым из колец наших дам, которые отдали их с тем, чтобы мы с братом им сделали точно такие же железные кольца». Не обсуждается, что братья Бестужевы были людьми образованными и знали легенду о Прометее, который за похищение огня у богов был прикован к скале в горах Кавказа по приказу Зевса. (К тому времени многие декабристы уже были именно на Кавказе, а некоторые еще отправятся туда из Сибири.) Освобожденный Гераклом, Прометей якобы носил кольцо из своих кандалов с камнем от кавказской скалы. Аллюзия бестужевской затеи очевидна. Известна всем и стихотворная переписка Пушкина с декабристами, заполненная метафорическими образами искр, пламени и огня. Впрочем, у провидца Пушкина пламя свободы возгорелось намного раньше, еще в 1818 году, в знаменитом послании к Чаадаеву. «…Цепями, своей судьбой гордимся мы», — писал Пушкину в ответ от имени товарищей бывший князь Александр Иванович Одоевский. Ну, а следующая фраза того же послания: И за затворами тюрьмы В душе смеемся над царями. … Из искры возгорится пламя. — выглядит просто откровенным издевательством над властью. Так или иначе, издревле кольцо считалось неким символом. Для кого-то непокорности, чаще же единения и общности. Но всегда кольцо имело неповерхностный смысл. Именно с кольцами традиция связывает множество разнообразных обязательностей. И тому немало исторических примеров. Кольцо — предмет в форме окружности, как объясняет нам толковый словарь, делают из металла, дерева, кожи, кости, пластмассы, керамики, стекла, камня, раковины. Символическими кольцами считаются и браслеты. Известно, что у Пушкина кроме множества колец был браслет с зеленой яшмой и турецкой надписью. И носил он его на левой руке в весьма неожиданном месте — между локтем и плечом. Интересно — и кто им там любовался? Ведь безрукавок тогда в обществе не носили. Пушкин подарил этот браслет девице Катерине Ушаковой, когда был в нее влюблен. И как, вот тоже вопрос, он его оттуда, из-под рубашки, доставал в момент дарения? Ну, ладно. Перстень же — кольцо с накладкой, чаще из камня, чаще драгоценного. Кольца не всегда считались украшениями, скорее знаком принадлежности к социальной группе, обществу, семье. И носили, да и носят кольца не только на пальце, но в ушах и даже в носу. А древние воины — крепили кольца на боевых доспехах, шлемах. Лучники надевали по три кольца (на указательном, среднем и безымянном пальцах), чтобы предохраниться от порезов тетивой. Были и специальные боевые перстни с крупными камнями, необходимые во время кулачных боев. В наши дни рыбаки, возвращающиеся с путины, тоже надевают такие. Известна их воинственность при сходе на сушу. За отсутствием бумаг и документов в свое время персональные печати являлись удостоверением личности или подтверждением права на владение — имуществом, властью. Добыв печать властителя, можно было убедить окружающих, что ты оным (или его законным преемником) и являешься, и завладеть положенными правами и богатством. На печатях вырезывали символические рисунки, ставшие гербами, имена, заклинания и всякое разное в размере фантазии. Поначалу печати простой проволочкой привязывались к металлическому кольцу, а потом их стали в кольца вправлять. Отсюда и знаменитые печатки. Со временем смысл печатки утратился, и сейчас вряд ли вы найдете господина, запечатывающего собственной печатью (даже если она у кого и есть) свою корреспонденцию, и никакой суд не подтвердит по печатке права владения или наследования. Кольца выполняли и роль тайных посланий. Когда слова не доверяли бумаге, именно кольца, переданные от одного к другому, часто выступали негласными распоряжениями и приказаниями выполнить безусловную волю владельца — по предварительной с ним договоренности. Вскоре кольца, перстни, печатки стали более символическими носителями идеи, власти, богатства, принадлежности к роду. Цари, султаны, короли, шахи, императоры, словом, все властители имели специальные фамильные перстни. Получение перстня с царственной руки считалось высочайшей похвалой и милостью. Российские императоры имели специальные перстни с бриллиантом, которыми всемилостивейше отмечали особые заслуги верноподданных — чаще все-таки военные и политические, но и гуманитарные тоже. (Императорские бриллиантовые кольца имели Карамзин, Жуковский, Гнедич. И представьте себе, Кондратий Рылеев и Александр Бестужев получили такие бриллианты от императрицы Елизаветы Алексеевны, первый — за год до казни, второй — за год до ссылки за Урал.) Таким образом перстень императорской фамилии был вроде некоего ордена, по крайней мере, получение перстня всегда отмечалось в послужном формуляре одаренного. Императрицы чаще все ж жаловали перстни с изумрудами или другими камнями попроще. Высочайшее кольцо с изумрудом получил и Сергей Есенин в 1916 году. Перстни и по сей день широко используются в религиозных конфессиях. Католический епископ носит кольцо с аметистом, который является символом чистоты и духовного брака с церковью. Он получает такое кольцо из рук Папы при рукоположении. Сам Папа Римский владеет перстнем рыбака, на котором изображен апостол Петр в образе рыбака, улавливающего людские души. Перстень рыбака специально делают для каждого нового Папы и по смерти его уничтожают. В масонских ложах были кольца принадлежности тайне ложи. Даже неформальные общества в желании подчеркнуть свое братство изобретали себе специальные знаки в виде перстней. Вспомним литературный кружок «Зеленая лампа», куда входил Пушкин, и члены его имели печатки со светильником. В древности учителя философских школ вручали ученикам свои перстни, провозглашая их самих уже наставниками. Некоторые выпуски Царскосельского Лицея тоже заказывали себе лицейские кольца. Одно из них — 1825 года хранится в Музее Пушкина на Мойке в Петербурге. На Мойке можно увидеть также лицейское и кандальное кольца Ивана Ивановича Пущина. Причем лицейское заказал специально для него же, своего любимого ученика, директор Царскосельского Лицея Егор Антонович Энгельгардт. У Пушкина такой реликвии не было. Про кольца придумывалось и множество историй. Некоторые специально сочинялись самими владельцами. Например, Оноре де Бальзак рассказывал целую притчу о том, что унаследовал свой перстень от Великих Моголов. За других придумывала сюжеты молва. Такова повесть о кольце лорда Байрона с сердоликом, которое он получил с предсказанием от возлюбленной-цыганки. В свое время имело немалое значение, на какой палец надето кольцо. Во всем был скрыт смысл. Военачальники носили перстень на большом пальце, купцы — на указательном, ремесленники — на среднем, на мизинце — влюбленные, а женатые — на безымянном левой руки, что было символом любви и чести. Считалось, что левая рука ближе к сердцу. Католики и сегодня надевают обручальные кольца на левую руку. Православные же переодели его на правую — по неведомым обстоятельствам. Обручальное кольцо вообще напоминает нам старинный обычай покупки жены. Оно показывало принадлежность женщины определенному человеку, на нем обычно гравировалось имя. Этой традиции — именной гравировки — следуют многие и сегодня. А про покупку жен уже и подзабыли. Целое расследование можно провести и по вопросу — сколько колец рекомендуется носить почтенному человеку. Европейцы рекомендуют нечетное число. Три — богини судьбы мойры. Пять — оккультная пентограмма и пять чувств. Семь — число цветов спектра и человеческих добродетелей. Девять — срок созревания дитяти в чреве матери, ну и количество известных планет. Тут, правда, пахнет уже астрономией, в которой нынче каждый год все меняется, в смысле количества планет, и не угонишься за прогрессом. Мудрые индийцы рекомендуют носить четное количество украшений. И объясняется это более внятно. Два — потому что представители высших индийских каст считались рожденными дважды, также два начала — мужское и женское, два немигающих глаза — отличительная черта индийских небожителей. Четыре, потому что четыре стороны света. Восемь — индийцы насчитывали именно столько так называемых обликов чувства. Очень все простенько и понятно. Ну, только кто теперь во всем этом разберется? Презабавные, кстати, рекомендации на этот счет были развешаны на стенах в демидовских конторах в Зауралье. Известно, заводчики Демидовы занимались не только производством металлов, но добычей, огранкой и поставкой ко двору камней драгоценных и полудрагоценных. А чтоб управляющие не забывали о ценности камней и их значении, везде имелись такие памятки и специальные справочные материалы. Например, Дельфийский оракул, основанный на знаках зодиака, который тоже рекомендует, как и когда носить какие камни. В нем не без юмора замечено, что нежелательно надевать двенадцать перстней с двенадцатью камнями, потому что это считается дурным тоном в приличном обществе. Сибирских аборигенов, что ли? А чтобы противодействовать тайным и магическим чарам, не следует носить украшения с двумя, четырьмя, восемью и тринадцатью камнями. Но вот девять — счастливое сочетание. Как это все мило было увидеть в глухомани страшной, и эти смешные заметки могли быть доступны для чтения декабристам, посещавшим, может, и демидовские предприятия или какие иные. Не они ли напомнили братьям Бестужевым легенду о Прометее и кольце, что тот мог носить? Словом, кольца были выкованы из кандалов и для товарищей, проходивших по делу о выступлении против государственного порядка и империи и желавших внедрить республиканские традиции. Таким образом духовное декабристское братство было символически закреплено кольцом, которое, в общем, выше всяких бумажных обязательств. Кандальные кольца декабристов так и остались историческим знаком свободы и верности. Потом трепетно хранились в семьях, их носили родственники и потомки. Послесловие Тут невозможно не помянуть, что стало с названными нами героями, чтоб картина выглядела многогранной. Князь Сергей Григорьевич Волконский — герой войны 1812 года и Заграничных походов. Один из идеологов движения. Осужден на вечную каторгу в Нерчинские рудники. Затем — поселение в Иркутской губернии. В 1856 году вернулся в Петербург. В 1861 году за границей сблизился с Александром Ивановичем Герценом и Николаем Платоновичем Огаревым. Иван Иванович Пущин — друг и однокашник Пушкина по Императорскому Царскосельскому Лицею. Один из немногих отважился в январе 1825 года навестить сосланного в Михайловское поэта. Тогда же привез туда комедию Грибоедова «Горе от ума», чем сделал Пушкину сильное впечатление. После событий 14 декабря 1825 года Верховный уголовный суд признал его «виновным в участии в умысле на цареубийство» и приговорил к смертной казни, которая была заменена пожизненной каторгой. Срок каторги отбывал в Читинском остроге и Петровском заводе. В 1856 году после амнистии вернулся в Европейскую Россию. Жил в имении Марьино Бронницкого уезда Московской губернии, где умер и похоронен. Оставил подробные воспоминания о Пушкине. Николай Александрович Бестужев — умеренный республиканец. Подвергал сомнению «нравственные способности» офицеров и признавал пропаганду в их среде совершенно бесплодным занятием. Сослан в Нерчинские рудники, затем на поселение. Умер в Селенгинске в 1855 году, не дожив до всемилостивейшего амнистир

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.