Но ее услышали. – А-а, оклемалась. Старуха подошла и склонилась над Николь. Положила ей на лоб шершавую ладонь, постояла, озабоченно хмурясь. – Будет тебе питье. Она исчезла и вскоре вернулась с глиняной чашей. С кончика деревянной ложки, которую старуха вынула из чаши, упала капля густой коричневой жижи. Николь во все глаза смотрела на старуху. Вот как выглядит чудовище, утащившее ее в могилу! Хозяйка оказалась далеко не такой дряхлой, как почудилось ей на кладбище: пожалуй, не старше Бернадетты и чем-то похожа на нее. Худобой, вот чем. Но одноглазая ключница – словно сухая ветка, которую не согнешь – сломается. А эта – будто ивовая розга, что хлещет не до крови, а до мяса: гибкая и гладкая. Небрежно заплетенные в косу волосы белы, как борода козы, и глаза под безбровым смуглым лбом – козьи: овальные, точно виноградины, широко расставленные, с болотной желтизной в зеленой радужке. Николь пригляделась, не мерцает ли в них безумие. Люди с козьими глазами часто бывают помешанными. Но старуха стояла спиной к огню, и ни по глазам ее, ни по длинному рту, похожему на линяющую ящерицу – всю в сухих чешуйках, – ничего нельзя было прочесть. Тогда девочка попыталась оглядеться. С того места, где она лежала, ей был виден косматый край укрывшей ее шкуры и камин. Над очагом до самого потолка высились полки, уставленные глиняными горшками. С самой верхней свисали связки с чем-то белесым и перекрученным, вроде бараньих кишок, но только куда длиннее. Николь показалось, что там что-то шевелится, и она поспешно отвела взгляд. – Оближи, – приказала старуха и сунула ложку ей ко рту. В нос Николь ударил незнакомый резкий запах. Девочка зажмурилась и крепко сжала губы. – Ну-ну-ну, – засмеялась старуха, показав крепкие, на удивление белые зубы без единой гнилинки. – Даже не думай. Быстрее, чем Николь успела сообразить, что сейчас произойдет, она поставила плошку на пол и своими костлявыми пальцами больно надавила ей на щеки с обеих сторон. Рот у Николь сам приоткрылся, и старая карга ловко влила в него полную ложку. От запаха и вкуса Николь чуть не задохнулась. Куриный помет, разведенный прокисшим вином, показался бы нектаром по сравнению с этим варевом. Старуха зажала ей нос, дождалась, пока она все проглотит, и лишь тогда убрала цепкие пальцы. – То-то же. И не вздумай выплюнуть. Николь облизнула губы и сморщилась от отвращения: рот словно обмазали изнутри жирной пленкой. Но странное дело: горло перестало болеть. Гадкий отвар прогнал когтистых кошек. И язык теперь ворочался, так что она даже могла говорить. Что Николь тут же и попробовала сделать. – Я хочу пить. Старуха снова нависла над ней. На этот раз в ее руках была грубая жестяная кружка. – Пей. Приподняв голову Николь, она влила в нее несколько глотков. В кружке оказалась вода. Но и у нее имелся слабый привкус. Он напомнил Николь, как в детстве они искали один цветок: маленький, белый, на хрупком зеленом стебельке, он изредка встречался на склонах тенистых оврагов. Корешки его были сочными, и от них во рту становилось кисло и свежо. – Русалочьи слезы, – вспомнила она. Старуха покосилась на нее. – Они самые. Этот настой не вылечит, но охладит жар. Об тебя лучину можно зажигать. – Что с моим плечом? – Николь попробовала вытащить руку из-под шкуры. – А ну тихо! – прикрикнула ведьма. Она сама откинула меховое покрывало. Нагнулась низко-низко к перевязанной ране, зачем-то понюхала воздух над ней. Пробормотала «гляну, пожалуй» и принялась разматывать повязку. Николь скосила глаза. Оказалось, что под шкурой она лежит нагишом. – Ну-ка, ну-ка… Николь почувствовала запах, идущий из ее раны. Повернув голову, она увидела, что порез покрыт черно-коричневой мазью. – Вряд ли ты знаешь, что это, – усмехнулась старуха, заметив, что девочка принюхивается. – Кое-что посложнее «русалочьих слез». – Смола с навозом, – хрипло выговорила Николь. – Почти угадала. А теперь лежи смирно. Старуха выудила из складок потрепанной юбки деревянную пластину. Заточенным краем она принялась осторожно соскребать с кожи мазь, обтирая вонючую смесь о тряпку. Очистив рану, она ушла. На этот раз Николь пришлось ждать дольше. Пока она лежала, закрыв глаза, ей показалось, что ступни у нее обмотаны веревкой. Девочка попробовала пошевелить ногами, но это ей не удалось. Значит, старуха связала ее. Николь давно догадалась, к кому попала. Но что хочет сделать с ней колдунья Черного леса? Если бы сутки назад кто-то сказал Николь, что она пожелает оказаться в руках маркиза де Мортемара, девочка бы расхохоталась. Но сейчас ей было не до смеха. Колдуны – не люди. Дьявол владеет их душами так давно, что внутри они сгнили, как дурное дерево. Что бы ни делала с ней колдунья, она делает это во имя зла. Святой Франциск, пусть маркиз отыщет их! Он убьет Николь, но уж лучше принять христианскую смерть от его рук, чем сгинуть здесь в лапах прислужницы дьявола. Старуха подошла к ней, неся на вытянутых руках холщовую тряпицу, пропитанную какой-то жидкостью. Капли стекали с нее на пол и с легким шипением испарялись. – Н-нет! – взмолилась Николь и попыталась отодвинуться. – Н-не надо! – Лежи! – шикнула колдунья. Одной рукой она прижала плечо Николь к постели, а другой наложила тряпицу. Николь обожгло, словно огнем. Она закричала, выгибаясь дугой. Но старуха держала ее крепко и лишь сильнее вдавливала тряпку в рану. Пытка продолжалась недолго, но отняла у девочки последние силы. Когда ведьма выпустила ее, она обмякла на постели. Воспользовавшись этим, старуха вновь намазала рану черно-коричневой мазью. Теперь Николь даже не пыталась сопротивляться. – Вот так, – пробурчала ведьма, закончив накладывать повязку. – А сейчас тебе нужно поспать. Ночь будет тяжелой. Она поводила раскрытой ладонью над лицом Николь. Девочка учуяла запах ее кожи – сочный и горький, словно ведьма растерла в пальцах стебли одуванчиков. – Спи. – Зачем ты лечишь меня? – слабо ворочая языком, спросила Николь. – Что ты хочешь сделать со мной? Съесть? – Слишком много болтовни. Закрывай глаза. – Я хочу знать, что меня ждет! Колдунья приблизила к ней смуглое лицо и ухмыльнулась: – Уверена? Николь замолчала. – Вот то-то и оно. Ты не хочешь знать, что тебя ждет. Никто не хочет. Девочка попыталась возразить, но старуха еще раз провела ладонью над ее лицом. Горьковатый аромат опустился на Николь, и она почувствовала, что вместе с ним ее окутывает сон. Ее забытье прерывалось дважды. От первого раза у Николь остались смутные воспоминания. Окровавленная повязка, рука с пылающим белым мечом… Николь летит с крыши, снизу взметнулся к ней цветок пламени. Это маркиз поджег конюшню, и в ней горят лошади. Только рыжая Птичка несется по полю, как факел, а за ней остается жаркий огненный след. Поймайте ее! – Чш-ш! Тише, девочка… Сколько крови! Все красное. Почему повязка в крови Птички? Зачем убили ее любимую лошадь? – Сейчас будет легче. Колдунья растет, и вот уже голова ее возвышается где-то под крышей, а руки – будто два ствола. Она тянет их к Николь, голос ее – глас трубы: