Последние слова Коринна произнесла с заметным осуждением. Трижды Огюстен оставлял эту дрянь в деревне, и трижды она пешком приходила в замок. Последний побег случился осенью, в самую распутицу. Девчонка чуть не утонула по дороге в грязи – ее нашли барахтающейся в луже, как лягушку, с забитыми грязью ртом и ушами. Тогда уж конюх сдался и оставил ее у себя. И кто-то еще смел утверждать, будто Гастон мог бы обращаться с сиротой и помягче! Таких злопыхателей нянька всегда ставила на место. Разве не должна дрянная Николь быть благодарной уже за то, что дядя сделал для нее? Любой другой на его месте бросил бы младенца в лесу. Учитывая то, что случилось потом, ему так и нужно было сделать. Вернувшись к себе, лекарь плеснул в кружку вина и уселся за стол. Стол был дубовый, прочный и до того тяжелый, что Венсану не удалось бы сдвинуть его в одиночку. Он стоял основательно, будто вырос из этого каменного пола. И другая мебель – полки, кровать, узкий шкаф – казались принадлежащими этому древнему жилищу, а вовсе не человеку, который пользовался ими. – Фея поцеловала, – презрительно фыркнул он. Черт знает каким мусором забиты головы у этих людей. Иногда ему хотелось бы залезть кое-кому в череп и посмотреть, что там внутри. Надо же поверить в чушь про ребенка сестры! Дураку ясно, Огюстен прижил младенца на стороне. Кто заставил его забрать дитя, теперь уж и не узнать, но, похоже, мать Николь была из тех женщин, которым ребятишки – только обуза в их тяжкой, но не слишком почетной работе. Но кем бы она ни была, ее ребенок спас Гастону Огюстену жизнь. Говорят, люди Головореза в ту ночь всех истребили подчистую, даже древнюю слепую старуху не пощадили. Вырезали, как коров на забое. Венсан отхлебнул вина и отставил бокал в сторону. Когда год назад он появился в Вержи, управляющий выделил ему просторную чистую комнату в замке. Однако Венсан, обойдя крепость, обнаружил в стене старые жилища – неглубокие, но отлично защищенные и с прочными стенами. Их использовали как кладовки и склады. Одна такая нора пустовала. Едва только войдя в сырую промозглую комнату, он понял, что хочет здесь остаться. К его затее управляющий отнесся без воодушевления. К тому же он был весьма удивлен, что Венсан прибыл без ученика. «Надеюсь, месье Бонне, вскоре вы обзаведетесь помощником!» – ворчал он, и во взгляде его читалось неприкрытое огорчение. Как же – такой несолидный доктор будет подвизаться в Вержи! Да только плевать хотел Венсан Бонне на его расстройство. В монастыре он сам прошел долгий путь: ученик, помощник и, наконец, лекарь с правом врачевать и продавать снадобья собственного изготовления. За это время он твердо решил, что будет работать один. Впрочем, ему пока и не встретился юноша, который выказал бы достаточно рвения и ума, чтобы Венсан захотел взять его на обучение. Он приготовился к тому, что в новом жилье будет зябко и неуютно. Но очень скоро выяснилось, что Венсан недооценил строителей. Две стены его берлоги были обиты толстыми деревянными панелями. Они задерживали холод, а небольшой печи хватало на обогрев всего помещения. Отмытые от грязи и пыли, две другие стены явили взгляду белую краску, отражавшую свет таким образом, что комната казалась просторнее, чем в действительности. Вдоль одной стены Венсан разместил собственноручно сколоченные полки и аптекарский шкафчик. На полках расставил книги, в шкафу над ними – часть лекарств. Его новое жилище приобрело законченный вид. А если оно и напоминало монастырскую келью, Венсан Бонне был последним человеком, которого это беспокоило. Именно на распахнутый шкаф в эту минуту был устремлен мрачный взгляд лекаря. Он мог бы с закрытыми глазами перечислить все до единого названия лекарств, выстроившихся вдоль стены. Одно место на полке зияло пустотой. И это выглядело до того отвратительно, что Венсан никак не мог отвести от него глаз! Хуже, чем выбитый передний зуб во рту невесты. Хуже, чем черная яма после пожарища в середине улицы. Хуже, чем дыра в груди, из которой уже не льется кровь. Одного флакона не хватало. Настой элесии синелистной, травы, чьи корешки на разломе сочатся густым белым молочком, а желтые цветки пахнут болотной тиной – вот что содержалось в нем. Элесия синелистная… Звучит как имя прекрасной дамы. Она и была для него прекрасной дамой, той, ради которой он готов был пойти на смерть. Со смертью почти так и вышло. От болота поднимался необычный мутно-желтый пар. Венсан ничего подобного прежде не видел, и пузырей таких не видел – вздувавшихся над черной пленкой воды, как брюхо напившегося клеща, лопавшихся с неприятным свистом. И странных коротких белых веток без коры, беспорядочно торчавших из мха, не встречал тоже. Пшшшшшёл прочь, шипело болото, пшшшшшёл. Проводник остался далеко позади, наотрез отказавшись подходить к болоту поближе. Это не насторожило Венсана, привыкшего к самым безумным суевериям крестьян. Не насторожили его и пузыри, и даже желтый пар, показавшийся всего лишь любопытным и редким явлением. А когда он увидел мертвого оленя, было уже поздно. У него подогнулись ноги, а на голову будто обрушился ствол дерева. Боммм! – отозвалось в затылке, и перед глазами все поплыло. Венсан упал на колени в сочный хлюпающий мох. И только тогда скорее догадался, чем увидел, что это за мелкие белые ветки без коры. Должно быть, они приходили напиться. Они прибегали сюда – зайцы и белки, ежи и барсуки, крысы и мыши, а за ними следовали хищники, потому что хищники всегда чувствуют падаль. Но все они остались здесь. Если поискать, подумал он, то среди этих костей обнаружатся и человечьи. Не зря мне твердили, что нельзя ходить на болото. Но искать уже не получится. Жадный мох, в котором я копошусь, как червяк, не отпустит меня. Это особенно обидно, потому что на расстоянии вытянутой руки на кочке призывно распустила листья та, за которой я пришел. Вот она, элесия. Точно такая же, как на рисунках в старинных монастырских книгах: длинные узкие листья с синими прожилками, а из них поднимается тонкий опушенный стебель, увенчанный рассыпчатой короной из желтых цветков. Я был прав, когда говорил, что она не легенда. Но что толку, если мне предстоит навсегда остаться здесь, рядом с моей принцессой… От этой мысли Венсана охватила злость. Сдохнуть в шаге от цели, надышавшись по собственной глупости сладковатыми ядовитыми испарениями? Ничего не скажешь, впечатляющий конец для того, кто провозглашал ум всепобеждающей силой! Где же твой разум, Венсан Бонне? Или, вернее, где он был раньше, когда ты заявился сюда с бесстрашием дурака? Венсан пополз. В тело впивались острые кости, под животом и коленями недовольно причмокивал мох. В голове нарастал тяжелый гул, словно рой диких пчел кружился в пустом черепе. Нет, не пчелы. Это крепкое вино созрело внутри, как в бочке, и гудит, и шумит, и клонит его голову вниз. Не зря у него все двоится перед глазами, как у пьянчуги, а руки и ноги не подчиняются ему. Когда его живот лизнула холодная вода, точно радостный щенок, встречающий хозяина, а потом так же ласково облизала правую щеку, Венсан понял, что он уже лежит, распластавшись, на земле. Ядовитое облако проникло внутрь него, и он слышал его зов: останься, не мучай себя напрасными попытками, конец уже близко. Но Венсан был упрям. Он пополз опять, стараясь задержать дыхание, он промок насквозь и уже не понимал, движется ли на самом деле или это всего лишь видение его умирающего мозга, в то время как тело безвольно лежит посреди болота. Но когда его ладони ткнулись в отсыревший ворс оленьей шкуры, он понял, что все-таки получил шанс на спасение. Нож с пояса он отцепил без труда – пальцы еще подчинялись ему. Предстояло самое сложное. Работая почти на ощупь – от глаз остались слезящиеся щели, сквозь которые он видел все словно через толстое стекло – Венсан вознес хвалу за годы изнурительной монастырской учебы, когда он резал самых разных животных, от мыши до медведя, кромсал, извлекал внутренние органы, вспарывал, зашивал, снова резал – и так без конца. Тогда он ненавидел эту науку, поскольку был убежден, что исцелять с помощью звериных внутренностей – нелепость. «Сделай свечу из жира старого барана, смешай с семенем козла, полгода выдержанного без соития, и бурым секретом, взятым из мозга свежеубитой выдры, и поднеси зажженную свечу к гнилому зубу больного, а под ним пускай держат тряпицу, пропитанную льняным маслом. Черви, грызущие зуб, выпадут на тряпицу и сдохнут, а больной исцелится». Проще взять целого барана, думал Венсан, живого старого барана с крепкими рогами, и постучать об его рога лбами тех, кто много лет пользовал своих больных, применяя этот рецепт. Покажите мне хоть одного несчастного, которому бы он принес облегчение! Если, конечно, не брать в расчет козла. Но стоило Венсану вонзить нож в шкуру мертвого оленя, вся полузабытая наука ожила в его пальцах. Медленными, но уверенными движениями он вслепую очертил кусок шкуры, поддел и отделил его от мяса. Кожа подалась легко. Венсан ожидал увидеть сотни насекомых, покидающих место пиршества, но ни один жучок не выбежал из потревоженной мертвой туши. Молясь о том, чтобы олень погиб недавно и не успел пропитаться испарениями, Венсан прижал вырезанный лоскут к лицу. Плотнее, еще плотнее… Он не чувствовал запахов, не обращал внимания на мокрое и склизкое, залепившее изнутри ноздри. А теперь нужно постараться встать. У самой поверхности воды желтый туман гуще и темнее, выше он понемногу рассеивается. Там яд действует не так сильно, как внизу. Ему удалось подняться с пятой попытки. А затем минуты растянулись на тысячу лет, на протяжении которых он шел, шел, шел, шел, падал, вставал и снова шел, прижимая к носу тонкую оленью шкуру в надежде, что она задержит вредоносный газ, и чувствуя, что после еще одного падения он уже не поднимется. Но когда он упал снова, то локтем ударился о камень. Его измученной голове потребовалось немало времени, чтобы осознать этот факт. Камень! Это означало, что мох и вода закончились; под ним была обычная лесная земля. Он выбрался. Спустя неделю Венсан вернулся на то же место. На этот раз он подготовился. Маску собственного изобретения, в которой чередовались тонкие слои угольного порошка и чистого песка, он проверил десятки раз, входя в задымленную комнату, и на всякий случай имел с собой запасную. Он снова надышался желтым болотным газом и после возвращения свалился в постель уже не на три дня, а на месяц. Но зато принес добычу: прекрасные длинные листья элесии и белые корешки. Венсан работал с ними очень бережно, строго следуя всем советам древнего травника. И элесия отплатила ему сполна. Он получил из ее корней вязкое молочко, а из него извлек экстракт с выраженным горьким вкусом. После долгих манипуляций в его руках было готовое лекарство. Когда Венсан взглядывал на граненую бутылочку с узкой стеклянной пробкой, он чувствовал приятную и объяснимую гордость. Именно этого лекарства теперь не хватало на полке. Венсан отлично знал, где оно. Еще недавно его флакон находился в сумке Пьера Рю. А еще раньше – в руках Элен, которая выпила его целиком. «А от цветка, именуемого элесией синелистной, наступает облегчение страдающим головным недугом, иначе – мигренью. Но врачующему надлежит проявить сугубую осторожность, ибо взятое всего вчетверо больше противу указанного, средство приведет к сердечной дрожи. Смерть же будет скора и безмучительна, но по коже пойдут синие пятна сродни скалистому лишайнику». Знал старый травник, о чем говорил. Для «сердечной дрожи», она же грудная колотьба, она же заячья хворь, достаточно было и десятой доли того, что выпила старшая дочь графа. Венсан представил, как бешено, словно пытаясь выскочить наружу, зачастило сердце в груди несчастной девушки. Должно быть, она сильно испугалась. Но бояться ей пришлось недолго. В его флаконе оставалась почти половина лекарства, а это значит, что Элен скончалась примерно две минуты спустя после того, как допила снадобье. Но по коже пойдут синие пятна… Кто-то отравил дочь графа, похитив лекарство из дома Венсана Бонне. Глава 10 Когда Николь пришла в себя, первым, что она увидела, был огонь. Не жар из адских печей, куда бесы подкидывают вместо дров человеческие грехи (и потому дьявольское пламя никогда не потухнет, ибо несть грехам числа). Этот огонь казался укрощенным и ласковым, как любимая кошка кухарки. Он нес тепло и свет. Николь напряглась, вглядываясь в лоскуты пламени – не прошьет ли их тонкой иглой красная змейка с изумрудными глазами? Если да, жди за ней следом подземных бесов, ворующих души спящих и больных. Никого: ни змейки, ни бесов. Куда же она попала? Сморгнув выступившие от напряжения слезы, девочка увидела, что весело пляшущий огонь – только пленник за каминной решеткой. Сама она лежала напротив на низком топчане, укрытая тяжелой шкурой. От слабости Николь не могла пошевелить даже пальцем. Губы стали как потрескавшаяся от засухи земля, в глотке царапались злые кошки. – Пить… Слово, едва упав с губ, растворилось в тишине без остатка. Так мог бы шипеть полумертвый уж.