Начал Игнат с людей более-менее порядочных и законопослушных – с Коськова и Хренкова. Насчет исчезновения Тамары Марусевич оба ничего конкретного пояснить не смогли, а только – независимо друг от друга – вспомнили, что у Тамары в Тянске есть какая-то подружка и, вполне возможно, она сейчас у нее. Вот в этом инспектор, честно говоря, сомневался – Тамара производила впечатление девушки хоть и скрытной, но вполне здравомыслящей. Если уехала в другой город, так, верно, мать-то предупредила бы! Тем более на автостанции ее не вспомнили – билеты она не покупала. Хотя, конечно, могла уехать и на попутках, как делали многие – билет-то стоил недешево. Такую-то красавицу любой подвезет! Что же касается ухажеров, то с Хренковым Тамара сильно поругалась на танцплощадке – все видели, Вениамина Коськова же на танцах не было. Честно сказать, если бы с момента пропажи Тамары Марусевич прошло два дня, Игнат бы особенно и не переживал – ну, загуляла молодая девчонка, и что с того? Однако за четверо-то суток матери на работу позвонить вполне бы могла! Именно поэтому Ревякин тщательно проверил возможное алиби Коськова с Хренковым. В субботу вечером обоих дома не было. Ну, Хренков сначала – на танцах, а потом? Коськов же сказал, что был на рыбалке, что, опять же, подтвердить было некому: соседи Вениамина по бараку отсутствовали целый день – ездили к родственникам в деревню. Такие вот непонятные дела… Предчувствия у Игната складывались самые нехорошие. Евсюков-Дылда проживал в самом конце Школьной улицы, в двухцветном бараке. Вернее, был там прописан на одной жилплощади вместе с родным дядькой Елистратовым Николаем Петровичем, трудившимся на цементном заводе бригадиром. Увы, в бараке никого не оказалось, даже соседей, о чем красноречиво свидетельствовали навешенные на входные двери замки. Что ж, нет так нет… нужно будет заглянуть утром, а ночью пусть дежурка съездит – проверит. Сейчас же… Игнат расслабленно потянулся… Сейчас отогнать мотоцикл к милиции… а затем… Кто-то ведь звал в гости? Мебель двигать… – Дяденька милиционер! А Никитка Мымарев велик крадет! Ревякин с удивлением обернулся. Из-за забора высунулся тощий круглолицый пацан лет десяти в штопаной рубашке апаш и старых трениках с «пузырями» на коленках. Учетчицу промкомбината Валентину Терентьевну Мымареву – Мымариху – опер хорошо знал, проходила по кое-каким делам, правда пока свидетелем. А потому оставлять сигнал без внимания не стоило, тем более велик… – А ты откуда знаешь, что я милиционер? – положив руки на руль, усмехнулся Ревякин. – Так мотоцикл-то у вас – милицейский! Ну да, тяжелый «М-62», синий, с красной полосой и белыми буквами «Милиция» на коляске. Все правильно, согласно приказу МВД (еще МВД!) от 31 декабря 1953 года – под цвет формы. Правда, сейчас в хозуправлении выдавали новомодные серо-голубые рубашки… Вон и милицейскую технику некоторые уже начали красить в голубой цвет, правда, до Озерска подобные нововведения еще не добрались. – Глазастый! – Игнат похвалил паренька и тут же спросил: – А ты вообще кто такой, юный друг милиции? – Я Геня Светлов. Из пятого «Б». – Ну, Геня Светлов… – спрятав улыбку, инспектор сделал самое серьезное лицо, – с чего ты решил, что Никитка чужой велик крадет? Может, это его велик, собственный? – Он так и сказал, – философски заметил пацан. – Только вот другие так не считают. – Это кто это – другие? – Ребята: Юрик Рыщук и Сима, Симаков Паха… Они мне всегда кататься давали, не то что этот жмот! – А, вот оно как! И Мымарев, значит, у них… – У них! Уволок средь бела дня от сарая, – возмущенно подтвердил «юный друг милиции». – А сейчас к себе в землянку потащил – я видел. Подержит там велик дня три, потом перекрасит и скажет: всегда его был. Как Юрик с Пахой делали. Вот тут инспектора озарило! Судя по всему, это и был тот самый пресловутый велосипед, на который жаловался Дорожкин. Что ж, на ловца и зверь… – В землянку, говоришь, поволок? А где у него землянка? – Да рядом тут. За третьей ямой. «Ямами» в Озерске традиционно называли выносные погреба, устроенные жителями близлежащих бараков для хранения картофеля и прочих овощей, а также солений. Каждый погреб имел надстроенную сверху будочку с дверью и навесным замком от воров. Бывало, вскрывали и ямы… Что же касается землянок, то они имелись у каждой уважающей себя ребячьей компании, конечно, состоящей отнюдь не из круглых отличников. Там играли в войну, в казаки-разбойники и в карты, а в старшем возрасте – пили дешевое вино, так называемые «чернила». Обычно каждая компания хранила место своей землянки – чаще всего это был оставшийся еще с войны окоп или капонир – в тайне. Разорить чужую землянку считалось делом чести, доблести и геройства. – Значит, за третьей ямой… – протянул инспектор. И тут же спросил про Дылду. Пацан лишь хмыкнул: – Митька-то Евсюков? Конечно, знаю! У Таньки Щекалихи он, где же еще? А тут с месяц уже не живет, как с дядей Колей поссорился. Глаз не кажет. Ах, вон оно что! Кивнув мальчишке, Игнат усмехнулся и запустил двигатель… Татьяну Максимовну Щекалову, Таньку Щекалиху, разбитную особу двадцати с чем-то лет, Ревякин хорошо знал. Получив в наследство от недавно умершей бабки небольшую покосившуюся избу на окраинной улице Нагорной, сразу за старой церковью, Танька подолгу нигде не работала и вела, так сказать, антиобщественный образ жизни, привечая всякую местную шваль типа Ваньки Кущака с дружками или вот Дылды. Дорожкин давно уже собирался упечь ее за тунеядство, да все как-то не доходили руки. Тем более после недавно полученного условного срока Щекалиха присмирела и вела себя тише воды ниже травы. По крайней мере, соседи на нее не жаловались. У Щекалихи Дылды тоже не оказалось. Зато оказался Ванька Кущак, которого опер тут же начал «плющить» за краденых кур. Просто вспомнил недавно списанный Дорожкиным материал и справку с метеостанции… Интересно, подписал отказные и. о. прокурора Алтуфьев? Да должен был. Если что не так, позвонил бы, чай, не чужой отделению человек – чваниться да пальцы гнуть не будет. – Ты зачем кур сожрал, гад? – завидев сидевшего на крыльце Ваньку, грозно вопросил Ревякин. Забулдыга тут же и раскололся: – Так мы это… на закусь… – На закусь! – желчно передразнил инспектор. – Все! Теперь давай в тюрьму собирайся. – Да зачем же его в тюрьму-то?! – испугалась выскочившая из избы Танька. Если бы не испитое лицо, не сальные спутанные волосы да не бланш под левым глазом, была бы вполне симпатичная молодая девка, эдакая плотненькая блондинка, навроде библиотекарши Тимофеевой. Эх, дура баба! Что ж ты с собой сделала-то? Все водка, жизнь беспутная да забулдыги-дружки. А одета-то как – кацавейка грязная, рваные рейтузы… Тьфу! – За все его в тюрьму! – нахмурился Ревякин. – Будет знать, как чужих кур жрать. Хотя… Забулдыги переглянулись и с надеждой посмотрели на опера. – Ладно, пока, может, и без тюрьмы обойдемся… – Хитрый инспектор как бы подумал и «подобрел». – Завтра явишься в отделение к Дорожкину. Напишешь, как там все было. И если претензий у хозяйки кур не будет… – Да не будет! Мы ей забор вчера поправили… Она нам даже – маленькую… – Ну, ладно тогда… смотри-и-и… Да! А Дылда где? Что-то я его не вижу? – Так на рыбалку еще третьего дня ушел, – пожала плечами Щекалиха. – Куда-то в чухари, на озера. То ли в Койволу, то ли еще куда… «Чухарями» в Озерске издавна называли вепсов, тех самых финно-угров, по чьи души приезжали экспедиции из Тарту. – На рыбалку… Он что же, рыбак? – Да никакой он не рыбак! – с непонятной яростью выкрикнул вдруг Ванька. – Так, балуется иногда. Больше водки попить, чем рыбы половить. Дождешься с него! – А ты не знаешь – не говори! – Танька недобро прищурилась и сплюнула. – Защищает еще его… – зашипел Кущак. – Синяк-то он поставил, в субботу еще. Как раз после танцев. Злой че-то пришел… Вот сгинул бы где-нить в болотах, никто бы и не заплакал. В отделении Игната дожидался Дорожкин. – Нет нигде Дылды, – войдя в кабинет, развел руками Ревякин. – В леса, говорят, ушел. На рыбалку. – Да и черт с ним. Вернется – посадим. – Участковый махнул рукой. – Тут гражданка Марусевич приходила… – Тамара?! – Не, мать ее. Она брошку узнала. – Какую еще брошку? – не понял Игнат. – Ну, потерянную. Девчонки у клуба нашли. В траве. – Дорожкин вытащил из стола пачку «Примы» и… тут же убрал. – Нет, все же надо когда-нибудь бросить! Так вот, девчонки брошку мне отдали и объявление на афише повесили – мол, нашли. Марусевич объявление увидела и пришла – дочь ее, Тамара, такую совсем недавно купила. Там брак небольшой, в промтоварном предупредили – царапинка… Все сходится, я под роспись отдал. По идее, надо было Тамаре показать, но раз уж она пропала… – А что за девчонки брошку нашли? – быстро сообразил Ревякин. – Да знакомые все. Десятиклассницы. Катя Мезенцева и Колесникова Женя. – Та-ак… Завтра же их опрошу! – Не опросишь… – Участковый потянулся и хмыкнул. – В поход они ушли вместе с новым кружководом. Будут дня через три. Новый пятиэтажный дом на улице Советской еще не был полностью заселен – одни окна светились, а в других было темно. В квартире номер восемь, к радости Ревякина, ярко горел свет. Поднявшись по лестнице, он хотел было постучать в дверь, но заметил кнопку звонка… Надо же – звонок работал! – Заходи-заходи, Игнат! – распахнув дверь, обрадованно промолвила Валентина. Гость принялся смущенно вытирать ноги, хотя никакого коврика не было еще и в помине. Слишком уж по-домашнему выглядела сейчас Валентина Кирилловна, слишком… Черные спортивные штаны, синяя футболка «Динамо» с короткими рукавами. Все такое обтягивающее, тонкое…