— Как зовут эту актрису? — спросил он гримершу шепотом. — Ольга Книппер, наша примадонна. Неужто вы ее не видели? — Может, и видел, но не замечал, какая она удивительная женщина. — Только вы не очень увлекайтесь, Антон Павлович, — предупредила гримерша. — Она возлюбленная самого Немировича-Данченко. Это не смутило Чехова — за такую женщину он был готов ломать копья с самим Немировичем-Данченко. Но все обошлось миром — стоило директору заметить взаимную склонность примадонны и восходящей звезды русской драматургии, он тут же понял, как выгодна эта комбинация для театра. Склонность перешла в любовь и завершилась бракосочетанием. Так Ольга Леонардовна Книппер стала Ольгой Книппер-Чеховой. Книпперы, обрусевшие немцы из-под Саарбрюккена, в отличие от истинно русских Чеховых, необузданных и беспорядочных, были деловыми, организованными и успешными людьми во всем, за что брались. Если семья Чеховых выдала на-гора четыре посредственные личности и одного гения, Книпперы имели полный набор выдающихся, но ни одного гения. Все дети Леонарда Книппера достигли высокого положения в российском обществе: Владимир стал известным оперным певцом, Константин — строителем Транскавказской и Транссибирской железной дороги, а Ольга — примадонной МХТ и женой Антона Чехова. Казалось, на этом слияние столь непохожих фамильных кланов можно было бы считать завершенным, однако следующее поколение приготовило новые сюрпризы. После красивеньких Ады и Оленьки музыкальные Константин и Лулу Книпперы произвели на свет еще мальчика Льва, который был не только хорош собой, но и необыкновенно талантлив. Красота его бросалась в глаза, а талант до поры до времени оставался тайной и, по легенде, был замечен только Антоном Чеховым, которого пригласили как врача и как родственника осмотреть крошечного больного Лёву. Ножки мальчика подкашивались, и он не мог сделать ни единого шага. Чехов подтвердил печальный диагноз предыдущего посетившего Лёву врача — костный туберкулез, и восхитился сообразительностью прелестного малыша. В следующий свой приезд к Книпперам он привез Лёве странный подарок — настоящий граммофон. Никто не понял — зачем он Лёве? Но подарок есть подарок, и его поставили на тумбочку возле детской кроватки. Когда Лёва плакал, Лулу заводила граммофон, и мальчик умолкал. Что же таилось в этом граммофоне? Никто, кроме Лёвы, не мог бы этого объяснить, а сам он не удосужился это сделать. И никогда никому не рассказал, что такое угадал о нем великий знаток человеческого сердца. Так же, как никогда не объяснил родителям, почему у него случился истерический припадок, когда он в возрасте шести лет впервые услышал 6-ю симфонию Чайковского в Санкт-Петербургской филармонии. А может быть, он и сам тогда ничего еще о себе не понимал. Лёва Оленька и Ада играли в такую игру. Как будто Ада — это Костя, а Оленька — Лулу, и они везут больного Лёву к врачу в другую страну. Везут морским путем в бельевых корзинах, которые хорошо скользят по натертому паркету, как ладьи по морским волнам. Особенно удобно путешествовать таким образом, если день не ветреный и море спокойное, как сегодня. Корзины заскользили по паркету в соседнюю комнату, где размещалась другая страна. Когда Ада достигла двери, Оленька вдруг вспомнила, что Лёвушку они забыли взять с собой. Пришлось возвращаться за ним домой, в комнату для игр. Брат лежал в своем уголке среди подушек, рядом с ним стоял граммофон. Ада попыталась вызволить Лёвушку из-под горы подушек, но он был тяжелым и не давался. Когда Ада нажала ему на плечи сильней, он громко заплакал. Пришлось включить граммофон, грянула веселая музыка. Оленька оттолкнула Аду и упрекнула: — Оставь, Костя. Ты же знаешь, что наш ребенок болен и не может ходить. — Так она сыграла свою первую роль. — Пойдем, голубчик, — сказала она Лёвушке ласково и протянула руку. Он вцепился в нее всеми десятью пальчиками и неожиданно поднялся на ноги. Сделал один шаг, за ним второй, грохнулся обратно на подушки и крикнул: — Лёва пошел! Ада смотрела на Оленьку полными ужаса глазами: — Но ему нельзя ходить! — Я думаю, уже можно, — ответила Оленька и обратилась к Лёвушке: — Попробуем еще раз? Ольга Когда Ольге сообщили, что безнадежно больной Лёва сделал первые шаги, она не могла найти себе места от счастья. Уже пару лет как Лёва стал ее истинной великой любовью — она знала, что вскоре ее ждет вечное одиночество, и любила в Лёве и своего нерожденного ребенка, и своего обреченного гениального мужа. После диагноза, произнесенного Антоном Лёве, Ольга была в отчаянии, но готова была принять приговор мужа, которому доверяла безоговорочно, и знала, что не отречется от Лёвушки, как бы ни сложилась его судьба. Тем более что на легкомысленных музыкальных родителей своих племянников она не полагалась нисколько — они слишком любили друг друга, чтобы сосредоточиться на лечении тяжело болевшего сына, тем более что для семейного счастья им было вполне достаточно успехов красавиц-дочерей. Ольга как-то призналась Антону, что хотела, чтобы Лёва был их сыном. Где-то в начале их семейной жизни у нее случился выкидыш, после которого врачи приговорили ее к бесплодию. А так получилось, что, не желая расставаться с любимым мужем, Лулу Книппер ездила с ним на строительство Транссибирской железной дороги, оставляя маленького Лёву на попечение Ольги. В результате та приняла Лёву так близко к сердцу, что назначила себя его приемной матерью. Ольга зорко следила сначала за лечением ненаглядного Лёвушки, а потом за его образованием. 1904 год был для нее одновременно самым прекрасным и самым трагическим. В январе она с блеском выступила в роли Раневской, которую с не меньшим блеском исполняла последующие сорок с лишним лет. А в июне похоронила любимого мужа и долго-долго после этого была его вдовой. Все эти годы она балансировала над пропастью по тонко натянутой нити судьбы, и не было ей равных в умении сохранить равновесие и не упасть в страшную бездну. Как только здоровье Лёвы слегка улучшилось и он начал делать первые несмелые шаги, Ольга засыпала его подарками, большинство из которых предполагало, что мальчик всерьез займется спортом. Комнату Лёвы буквально затопили футбольные и теннисные мячи, теннисные и бадминтонные ракетки, футбольные бутсы и велосипедные костюмы. Оставалось только найти для всего этого применение. И Лёва очертя голову бросился наверстывать потерянные за время болезни годы. Все пошло в ход: и мячи, и ракетки, и бутсы — не было вида спорта, которым бы Лёва пренебрег, и это приводило в отчаяние его маму, красотку Лулу. Та была уверена, что переутомление может вызвать возврат Лёвиной ужасной болезни, тем более что он себя не щадил, бегал ли, плавал ли, играл ли в футбол. Но больше всего Лёву увлекал теннис, требующий от человека не только физической выносливости, но и большой силы ума — быстроты реакции, сообразительности, смекалки. Лёва и во взрослой жизни играл в теннис почти профессионально, даже победил однажды в чемпионате Крыма. Крым вошел в жизнь Ольги вместе с Антоном и его страшным диагнозом, поставленным себе самому и означавшим смертный приговор Антону и их семейной жизни. Ольга понимала, что очень скоро у нее не будет не только мужа, но и ребенка от него. Стало холодно и одиноко. Ольга почувствовала, как ее сердце затягивается ледяной коркой. Спасла ее только любовь к Лёве, которая освещала всю ее последующую жизнь. Одиночество Ольги началось задолго до смерти Антона. Весь театральный сезон она должна была проводить в Москве, исполняя ведущие роли почти во всех спектаклях МХТ. А болезнь Антона изгоняла его на юг, под лучи яркого крымского солнца. Послонявшись по гостиницам и съемным квартирам, он решил приобрести собственный дом, чтобы жить там и работать. Купил хороший участок, разбил сад и построил дом, который назвал «Белой дачей». В это время и начался его роман с Ольгой Книппер, и она стала каждое лето приезжать к нему в Ялту, сначала в качестве подруги, а потом уже как жена. Но большая часть их семейной жизни состояла не из встреч, а из писем. Крым стал проклятием и спасением любви Ольги и Антона. Он продлил угасающую жизнь писателя и дал ему возможность сочинить пьесы «Три сестры» и «Вишневый сад», в которых Ольга сыграла свои самые блистательные роли, не позволявшие ей покинуть Москву ради Крыма, где медленно умирал ее муж. Переписка была для них единственной отдушиной и главной мукой. Как ни странно, великий русский писатель был неспособен на романтические письма, которых так жаждала душа Ольги. Он паясничал, дурачился, временами не называл ее по имени, а придумывал какие-то дурацкие шутливые клички, вроде Догги, Баббун, Сверчок, а она рвала в письмах душу нараспашку: дорогой, ненаглядный, мой свет, мой гений. И жаловалась на краткость и сухость его посланий. В последние годы, когда здоровье Антона все ухудшалось, его письма становились все короче, и Ольга в конце концов написала ему: «Скоро ты пришлешь мне открытку с одной строчкой «Я еще жив»». Очень огорчительно было, что, когда она наконец приезжала к нему, он был раздражителен и хмур — ведь он отлично понимал, что умирает; но и ей было несладко — она ведь тоже отлично понимала, что он умирает. И с этим взаимным пониманием они отправились вместе летом 1904 года в немецкий курортный городок Баденвайлер, где великий драматург скончался на руках у жены. Трудно не посочувствовать Ольге — пережить такое горе почти сразу после свадьбы! Уже не говоря о том, как горько четыре года быть соломенной вдовой, чтобы стать в конце концов просто вдовой! Лёва Когда родители Лёвы убедились, что его физическое состояние позволяет ему находиться среди сверстников, они отдали его в Классическую гимназию. Там ему было скучно, и он бы оттуда сбежал, если бы учитель музыки не задумал создать симфонический оркестр из учеников. Способных к музыке мальчиков оказалось немного, так что Лёве достались почти все инструменты — он играл на рояле, скрипке, флейте и барабане. На вопросы родителей, нравится ли ему гимназия, он отвечал восторженным «Да!», а деталями они не интересовались. Иногда мать Лёвы, прелестная Лулу, заходила в гимназию узнать об успехах сына. Ее утешали рассказами о том, что мальчик не выделяется большими достижениями в науках, но и не слишком отстает от других детей. К учителю музыки она не заглядывала — жену выдающегося инженера Константина Книппера, твердо нацеленную на будущую техническую карьеру сына, мало волновали его музыкальные наклонности. Она не сомневалась, что сын пойдет по стопам отца. Все бы так и осталось тайной для семьи, если бы, ставши чуть постарше, Лёва не увлекся химией. Теперь после уроков он часами оставался в химическом кабинете, создавая новые вещества. Все шло прекрасно, пока однажды очередная смесь не взорвалась у него в руках. Прибежавшая на звук взрыва уборщица обнаружила Лёву лежащим на полу в небольшой лужице крови. Рана, к счастью, оказалась несерьезной царапиной, но шок у неудачливого экспериментатора был сильный — пришлось вызвать родителей. Они, как обычно, были в отъезде, и в гимназию примчалась испуганная Ольга — МХТ как раз прибыл в Петербург с гастролями. Ей не сказали, что именно случилось с Лёвой, и она представила себе самое худшее. Мальчика уже перевязали и усадили в кресло в директорском кабинете. При виде забинтованной руки своего любимца Ольга сдержалась и не упала в обморок. Не успел племянник толком объяснить, что он натворил, как в кабинет ворвался встрепанный маленький человечек в нестандартном бархатном блузоне, бросился к Лёве и спросил дрожащим голосом: — Ты повредил пальцы? — Нет-нет, Генрих Юльевич, — успокоил его Лёва. — Стекло распороло левый рукав и порезало мне руку возле локтя. — Как ты мог такое натворить? — взвыл Генрих Юльевич. — Перед самым концертом! Кто теперь будет играть на скрипке? — Играть на скрипке? — встрепенулась Ольга. — При чем тут Лёва? — Лёва у нас играет на скрипке, — объяснил Генрих Юльевич. — И на флейте. А если нужно, так и на рояле. — Но он не умеет… — начала было Ольга. — И еще как умеет! — воскликнул Генрих Юльевич. — Такого музыканта у меня в оркестре никогда еще не было! Ольга взяла себя в руки. Что-что, а держать себя в руках жизнь ее научила. — На каком инструменте ты сейчас можешь сыграть? Лёва пощупал свою забинтованную руку: — Пожалуй, только на флейте. Ольга подняла глаза на Генриха Юльевича, но он уже выбегал из кабинета, а через минуту вернулся с флейтой — будучи человеком интеллигентным, он сразу понял, кто перед ним стоит. Чуть поморщившись от боли, Лёва поднес инструмент к губам. Удивить Ольгу было трудно, а поразить практически невозможно. В музыке она разбиралась вполне профессионально, недаром давала уроки музыки, когда нужда заставила. Не говоря уже о фортепианных дуэтах, которыми она в трудную минуту ублажала брата Костю. И все же исполненная Лёвой увертюра к «Волшебной флейте» Моцарта перевернула ей душу. Такое эмоциональное наполнение, такое чувство ритма, такое виртуозное крещендо! Откуда это в нем — ведь он музыке никогда не учился?! Единственное, что приходило на ум, это граммофон, подаренный когда-то двухлетнему малышу ее покойным Антоном. С этого дня жизнь Лёвы изменилась коренным образом — ее взяла в свои руки Ольга, а она всегда доводила до конца любое дело. Пользуясь отсутствием Лёвиных родителей в Санкт-Петербурге, она забрала племянника из гимназии, увезла в Москву и определила в музыкальное училище Гнесиных. Этот вираж удался ей по двум причинам. Во-первых, она была одной из первых дам московского художественного сообщества, а во-вторых, прослушав несколько классических шедевров в исполнении Лёвы, сестры Гнесины действительно признали, что перед ними удивительный самородок. Мальчик поселился в шестикомнатной квартире Ольги на Пречистенском бульваре, где к нему вскоре присоединилась его старшая сестра, красавица Оленька. Ольга любила племянников, но при этом не отказывалась от щедрой суммы, которую ее состоятельный брат выделял на содержание своих детей. У нее был вполне надежный штат обслуги, обеспечивавший нормальную жизнь в ее квартире — кухарка, горничная и уборщица. Я хорошо помню этот дом номер 23 на Пречистенском бульваре. Типичное богатое строение конца ХІХ века с изящными итальянскими окнами на двух верхних этажах. Мой московский дружок учился тогда в Литературном институте, размещающемся в бывшем доме Герцена на Тверском бульваре, который в сторону Арбата плавно переходит в Пречистенский, и я часто проходила мимо этого дома по дороге в кафе «Прага». Перед домом номер 23 небольшой, хорошо ухоженный газон ведет к великолепной резной двери, открывающейся в еще более великолепный вестибюль, украшенный парой овальных зеркал. Из вестибюля вверх уходит хорошо полированная гранитная — а может, мраморная? — лестница, а из полуподвала поднимается допотопный громыхающий лифт. То есть тогда, во времена молодости Ольги, он был еще не допотопным, а вполне модерновым. Но Лёва и Оленька чаще поднимались вверх и спускались вниз по лестнице, не в силах дождаться, пока к ним приползет лифт. С утра Оленька и Лёва убегали по этой лестнице в свои школы, где были заняты целый день. Домой приходили усталыми, голодными, но довольными собой. Впрочем, Оленька довольна собой была редко — ну что ей мог дать еще один натюрморт, когда душа ее рвалась на сцену? Любимая тетка Ольга не проявляла никакого желания представить красавицу-племянницу если не самому Станиславскому, то хоть своему бывшему любовнику Немировичу-Данченко. Оленьке она говорила, что еще рано, что следует дождаться совершеннолетия, но мой вредный внутренний голос не унимается. Он твердит, что ни к чему было примадонне, даме не первой молодости, приводить в театр такую красотку. Оленька Оленька мечтала стать актрисой, но понимала, что это задача непростая, и готова была двигаться к своей цели медленно и планомерно. Она знала, что главное ее оружие — ее необыкновенная красота, и надеялась найти подходящую аудиторию для демонстрации этого подарка судьбы. Она еще не окончила школу — ей не давались ни математика, ни физика, и даже историю и иностранные языки она не могла одолеть. Единственное, в чем она хоть немного преуспевала, было рисование — у нее неплохо получались ландшафты и натюрморты. Не бог знает что, но все-таки. И, выставив свои не слишком оригинальные полотна на фоне своего незабываемого личика, она была принята в частную школу живописи. Оленька очень дружила с Лёвой, который был младше ее всего на год и никогда с ней не соперничал — во-первых, он был мальчиком, а во-вторых, тоже очень красивым. А тут еще оказалось, что у него открылся музыкальный талант. Удивительно, как она этого раньше не замечала? Ведь они с братом росли вместе, играли в одни и те же игры, а он и виду не подал, что он музыкальный гений. Мало того, у них с Адой несколько лет был учитель музыки — ужасный зануда, который без конца заставлял их играть гаммы. Но Лёву музыке не учили: папа считал, что инженеру это вообще не нужно, хоть его самого в детстве очень хорошо обучали музыке, недаром он постоянно разыгрывал в четыре руки дуэты классических произведений то с мамой, то с сестрой Ольгой. Теперь в свободное время Ольга музицировала в четыре руки со своим уникальным племянником — нет, со своим приемным сыном, — который играл на фортепиано лучше своего отца, хотя его никогда не учили музыке. В тот день Оленька вернулась немного раньше обычного, усталая и удрученная — их учили рисовать портрет, а она никогда не могла уловить сходства. И сегодня не смогла. Хоть она и не рассчитывала стать профессиональной художницей, ей почему-то стало обидно, и, сославшись на головную боль, она ушла домой. Оленька чувствовала себя так скверно, что, войдя в подъезд, вызвала лифт — у нее не было сил подниматься по лестнице. Но он застрял где-то наверху, и она решила его дождаться, прислонилась к стене и закрыла глаза, чтобы вычеркнуть из памяти неудачный облик изуродованного ею натурщика. И вдруг по ступенькам с топотом на большой скорости скатился незнакомый парень в развевающейся черной крылатке. Он резко затормозил прямо перед ней и уставился на нее так, словно увидел привидение. И спросил: — Откуда ты, прелестное дитя? Оленька, воспитанная на опере и драме, конечно, сразу узнала цитату. Но тут, громыхая всеми суставами, спустился лифт и гостеприимно распахнул свою дверь. И сразу зазвенел колокольчик — кто-то вызывал его сверху. Опасаясь, что лифт опять уплывет на последний этаж, Оленька, так и не найдя слов для ответа, вскочила внутрь золоченной коробочки, и дверь тут же закрылась — лифт спешил на очередной вызов. Она забыла бы об этой случайной встрече, если бы судьба не свела их снова. Все началось с того, что Лёве заказали в училище сделать музыкальное сопровождение к спектаклю по пьесе Александра Блока «Роза и Крест». В тот день он примчался домой в страшном возбуждении и немедленно приступил к выполнению задачи. Он ни капли не сомневался в своей способности выполнить заказ, а волновался только из-за самого факта, что ему заказали музыку к спектаклю, тем более это было впервые в его жизни. Для начала он стал перечитывать пьесу Блока, но ему показалось, что этого недостаточно, и Лёва для поддержки привлек Оленьку. Сестра раньше не читала Блока, и пьеса сразу же произвела на нее впечатление. Позже, через много лет, когда жизнь ее хорошо потрепала и многому научила, она, вспоминая свою юность, никак не могла понять, чем ее так увлекла эта романтическая драма. Однако, как бы то ни было, тогда она присоединилась к восторгам Лёвы и страстно включилась в работу над музыкальным сопровождением пьесы. Каждый вечер он вдохновенно перебирал различные известные мелодии, искусно переплетая их с собственными, им сочиненными, потом разыгрывал их для Оленьки, а наутро отправлялся с очередным отрывком в училище на репетицию пьесы.