Моя собеседница разразилась громким хохотом. – Ну-с, господин поэт, что же вы? Вдохновляет вас теперь мое лицо? Когда прикажете мне ожидать стихи? Сегодня? Или, быть может, никогда? Однако вы, как я вижу, ничуть не любезнее вашего соотечественника, лейтенанта. Я был слишком оскорблен ее замечанием, чтобы возразить, и молча удалился. Подойдя к двери, я решился еще раз взглянуть на странную негритянку. Голубое домино продолжало стоять на прежнем месте, но теперь у него было лицо… Айсолины! Я окаменел от удивления. Никогда мне не забыть выражения ее лица в эту минуту, ее презрительно-насмешливой улыбки! Я колебался, не зная, вернуться ли мне просить прощения. Я готов был броситься к ее ногам. Но нет – это было бы слишком смешно. Айсолина заметила мое смущение, ее взгляд сделался ласковее, он как будто звал меня! В эту минуту к ней подошел мужчина и бесцеремонно уселся рядом с ней. Это был Иджурра. Поговорив немного, они оба встали и пошли танцевать, при этом Айсолина снова надела маску. Я быстро вышел из зала и отправился домой, где застал своих товарищей за ужином. Их дружеская беседа на время отвлекла меня от неприятных мыслей. Глава VIII Табун диких лошадей На следующее утро я едва дотронулся до раннего завтрака, столь сильно был возбужден вчерашними переживаниями. Почти полдня я провел на крыше, совершенно не замечая, что происходит вокруг, – все мое внимание было сосредоточено на жилище Айсолины. Я внимательно смотрел, не появился ли кто-нибудь на крыше их дома. Но там никто не показывался. Около полудня сержант доложил, что какой-то мексиканец хотел бы со мной говорить. Я велел его принять, и, когда человек подошел ко мне, я узнал в нем одного из погонщиков дона Рамона де Варгаса. Он передал мне записку. От волнения у меня дрожали пальцы, и при виде знакомого почерка сердце забилось так сильно, что я приказал мексиканцу подождать ответа внизу – более всего я хотел скрыть от посторонних глаз волнение, что буквально сжигало меня изнутри. В письме было следующее: «Любезный капитан! Позвольте пожелать вам доброго утра. Полагаю, что после усталости прошлой ночи для вас утро наступило совсем недавно? Снится ли вам очаровательная негритянка?» Меня раздражало это обращение: «любезный капитан», да еще подчеркнутое, и я уже хотел со злостью бросить письмо, но меня остановили следующие несколько предложений. «Любезный капитан, – значилось далее. – В злополучный час вы, убив своей меткой пулей мою любимую лошадь, предложили мне в вознаграждение своего коня. Я отказалась от подобной жертвы, но, я думаю, вы не захотите оставаться передо мною в долгу. Вот что вы должны для этого сделать. Существует дивное животное, известное в нашей местности под названием «белого коня прерий»: это дикий конь, красивый и быстрый. Вы, наверное, о нем уже слышали. Мною давно овладело безумное желание иметь этого коня. Я предлагала награду и охотникам, и нашим погонщикам, но все было напрасно: никто из них не мог его поймать. Одни говорят, что он слишком быстро бегает, другие – что это призрак, третьи – что это дьявол. Но разве дьявол может быть так красив? Кроме того, вчера я слышала, что дьявол черен, как вчерашняя негритянка. Недоверчивые люди считают, что «белый конь прерий» суть миф, но я знаю совершенно точно, что он существует и два часа назад он был замечен в десяти милях от нашего дома. Итак, любезный капитан, никто, кроме вас с вашим Моро, не может поймать белого коня! Доставьте мне его, и я тогда перестану горевать о моем бедном любимце. Я вам все прощу, даже вашу грубость по отношению к бедной негритянке, только приведите мне белого коня. Податель этого письма видел его и может служить проводником. Айсолина». Прочитав это письмо, я готов был петь от радости. В степях водится множество невероятно красивых белых коней, но тот конь, о котором писала Айсолина и о котором я сам слышал столько фантастических рассказов, отличался от других тем, что у него были черные уши, а все туловище, грива и хвост сверкали снежной белизной. Его-то и должен был я поймать. Когда-то я даже пытался изловить белого мустанга, но тот был весь снежно-белый, в том числе и уши. Разумеется, я недолго размышлял над этой странной просьбой, сразу решив во что бы то ни стало исполнить каприз очаровательной Айсолины. Через полчаса я выехал в сопровождении погонщика и двенадцати солдат. Это были старые опытные охотники, которые тоже слышали легенды об этом животном и с удовольствием согласились принять участие в его поисках. Я надеялся на скорость своей лошади и на собственное умение пользоваться лассо. Нам пришлось ехать по местности, густо заросшей чаппаралем, встречались и юкки, и техасские акации, а алоэ достигали в высоту половины человеческого роста. Колонные кактусы росли на каждом шагу. Нам также встретился и особый вид юкки, из корней которого добывается мыльное вещество. – Какая красота! – восклицали мы невольно, любуясь тем, что нас окружало. И пусть наше настроение не позволяло нам углубляться в тонкости ботаники, но красота здешних мест заставляла ненадолго забыть даже о самых возвышенных целях. По мере нашего продвижения вперед местность постепенно становилась более открытой. Мы миновали около десяти миль, когда наш проводник указал на следы диких лошадей. Через некоторое время мы увидели целый табун. Трудно описать чувство восторга и радостной надежды, охватившее меня при этом. Луг, где паслись лошади, был более мили шириной и почти со всех сторон окружен лесом. Этот луг соединялся ложбинами с другими такими же лугами. Перед нами были лошади всевозможных мастей. Тут были и гнедые, и вороные, и белые. Последних было больше всего. Одни спокойно щипали траву, другие прыгали и резвились. Но где же белый конь прерий, который в мифах иногда называют Белым Духом прерий, и Белым мустангом? Мы внимательно рассматривали табун, но его нигде не было видно. Уж не отправился ли он в странствие по безграничной прерии, покинув своих товарищей? Но проводник утверждал, что конь должен быть где-то поблизости. На слова опытного человека можно было вполне положиться. – Если он поблизости, – говорил проводник, – его можно приманить, спугнув лошадей. Он, наверное, прибежит на их ржание. Однако для этого необходимо окружить табун, чтобы лошади не разбежались. Оцепив табун кольцом охотников, я отъехал немного в сторону леса, взяв с собой рог, которым собирался спугнуть лошадей. Вдруг позади меня раздалось пронзительное ржание мустанга, и не успел я еще сообразить, в чем дело, как увидел его несущимся к остальным лошадям с быстротой молнии. Я ясно видел его черные уши и белоснежное туловище. Лошади ответили ему ржанием и, выстроившись в прямую линию, помчались за ним. Теперь было не до хитростей. Нужно было догнать табун и пустить в дело лассо. Я пришпорил своего Моро и выскочил на открытую равнину, не видя никого и ничего, кроме белого коня, к которому мчался. Вскоре лошади оказались далеко впереди. Мой Моро доказал свое превосходство, обогнав всех охотников. Вскоре мы уже догнали табун и чуть отставшие мустанги бежали вровень с моим Моро. Многие из лошадей были очень красивы, и мне так легко было заарканить какую-нибудь из них, так хотелось завладеть одной из них! Но теперь я старался отстранить их, потому что они только мешали мне добраться до моей единственной цели. Лошади, заметив, что я их обгоняю, разбежались в разные стороны. Все они теперь отстали от меня, кроме белого мустанга, который мчался далеко впереди. Моро не нужно было подгонять: он прекрасно понимал, что должен догнать именно белого предводителя табуна, и скакал так быстро, как только мог. На втором лугу мы порядочно приблизились к белому мустангу, как вдруг он, на мое несчастье, бросился в заросли. Я бешено мчался за ним сквозь чащу, ломая ветви, цепляясь за колючие кустарники, изо всех сил стараясь не упустить из виду мелькавшего среди зелени белоснежного коня. Благодаря этой чаще мой мучитель намного опередил меня. Но вот, слава богу, вновь перед нами распахнулась прерия, в которой конь никуда не мог спрятаться. Здесь я надеялся на своего Моро, который летел за ним как ветер и, казалось, вот-вот его нагонит. Между нами было уже не более двухсот ярдов, и я уже торжествовал победу. Сняв с седла лассо, я приготовился набросить его на свою жертву, но, когда поднял голову, коня как не бывало! Вокруг расстилалась прерия, не было видно ей ни конца ни края, а на ней ни скалы, ни дерева, ни куста, ни даже высокой травы… Куда же он мог деться? Необъяснимое чувство ужаса вдруг охватило меня, так странно и страшно было это таинственное исчезновение. Глава IX Мустанг-призрак Моя жизнь всегда была богата приключениями. Мне нередко приходилось подвергаться всевозможным опасностям, которые я встречал более или менее мужественно. Однако такого чувства страха, как в ту минуту, мне еще испытывать не случалось. Я, который никогда не был суеверен, при этом необъяснимом исчезновении мустанга вспомнил все связанные с ним фантастические рассказы и пришел к убеждению, что видел призрак. Однако мне хватило небольшого усилия воли, чтобы привести мысли в порядок. Рассмотрев перед собой свежие следы белого мустанга (они резко отличались от следов других лошадей), я понял, что это не могло быть привидение, хоть это прекрасное животное часто и называли Белым Духом прерий… Сделав это открытие, я решил ехать по следу до тех пор, пока он не исчезнет. Линия следов шла все прямо, и я проехал ярдов двести, как вдруг моя лошадь резко остановилась. Шагах в тридцати от нас прерию пересекала черная полоса. Это была довольно широкая трещина, будто образовавшаяся во время землетрясения. Эта пропасть с вертикальными стенами справа от меня была не особенно глубока, но влево становилась все шире и глубже. Дно ее покрывали обломки скал. Теперь исчезновение белого коня не являлось загадкой. Он, сделав громадный прыжок на дно пропасти, направился влево. На том месте, откуда он прыгал, видны были свежие следы его копыт. Ясно было, что он исчез и дальше преследовать его не имеет смысла. Кроме того, стало ясно, что я попал в очень неприятное положение. Я удалился, по крайней мере, на тридцать миль от лагеря и теперь не знал, в каком направлении он находится. Мне оставалось только одно: возвращаться по своим следам, что было довольно трудно сделать – ведь погоня шла зигзагами и часто через лес и густые заросли кустарников. Наступил вечер. Пришлось заночевать в степи, так как возвращаться в темноте было невозможно. Я был голоден, а главное – задыхался от жажды, так же как и Моро. Сознание, что вокруг нет воды, еще больше усиливало жажду. Мне пришло в голову, что если ехать вниз вдоль края трещины, то, пожалуй, можно набрести на воду. Я так и сделал. Трещина становилась все глубже и наконец достигла футов пятидесяти глубины, разветвляясь на несколько других, более мелких. Наступила ночь. Продолжать в темноте путь между этими обрывами становилось опасно. Однако я все-таки медленно продвигался вперед. Вдруг невдалеке блеснула полоса воды. Я радостно направился к ней, но внезапно моя лошадь попятилась и остановилась невдалеке от озера. Передо мной снова была пропасть, а желанная вода находилась по ту ее сторону. В темноте нечего было и думать перебраться через обрыв. Приходилось ночевать здесь, отложив это дело до утра. Когда совсем стемнело, я отвел коня пастись подальше от пропасти, а сам завернулся в свое мексиканское одеяло и положил голову на седло. Но жажда долго не давала мне спать, а луна, освещая озеро, заставляла меня испытывать муки Тантала. Наконец я заснул тяжелым сном, преследуемый страшными беспокойными сновидениями. Мне снились индейцы, нападающие на дом дона Рамона; их вождь, похищающий Айсолину на белом коне, который потом превращался в дьявола. Я бешено мчался за ними, но все не мог догнать. Вот я теряю силы и, измученный голодом и жаждой, падаю на землю. Около меня шумит поток, но я не могу двинуться, чтобы добраться до него. Когда я проснулся, шел сильный дождь и гремел гром. Набрав воды, как в ковш, в свое непромокаемое одеяло, я утолил жажду, напоил коня, лег, накрывшись тем же одеялом, нижняя сторона которого была суха, и крепко уснул. Проснулся я поздно. Яркое солнце уже стояло высоко в небе. Я был очень голоден, так как накануне рано утром съел только печенье и выпил чашку шоколада. Муки голода все увеличивались, и я, взяв ружье, отправился на поиски добычи, но, не встретив ни птицы, ни зверя, вновь вернулся к месту, где провел ночь.