– Сэр, вы большой молодчина! – пробормотал Длинный Дэви белому охотнику. – Все, что вы начинаете с таким шиком, всегда чрезвычайно смело и успешно, так, будто речь идет о сущей безделице. Я снимаю перед вами шляпу! Он сорвал с головы шляпу и помахал ею так сильно, будто хотел ею вычерпать какой-нибудь пруд. Решение было принято. Охотники на ощупь стали спускаться по склону, ведя за собой лошадей. Естественно, костер был потушен. Дойдя до верхней части обрыва в долине реки, Токви-Тей встал, приложил обе руки ко рту и крикнул в звенящую тишину: – Кхун, кхун, кхун-ха-ка! «Огонь, огонь, зажгите Костер Совета!» В ответ последовало многократное эхо. Он был услышан и понят, потому что послышались громкие голоса. – Эй, кто идет? – раздался громкий крик из долины. – Мох-ав, Мох-ав! – ответил им сын вождя. Затем послышалось громкое ликующее «ха-хахи!», и несколько мгновений спустя стал виден огонь пылающего костра. Это было верным признаком того, что шошоны узнали голос молодого индейца, иначе они были бы крайне осторожны и не освещали бы лагерь, дабы не допустить проникновения врагов. И все же от одной меры предосторожности они не отказались: выслали им навстречу нескольких воинов, которые должны были убедиться, что на самом деле все в порядке. Когда потом вождь со своими спутниками достиг лагеря, его воины, пожалуй, испытали настоящую радость, увидев предводителя и его сына живыми и здоровыми. Чувствовалось, что шошонам не терпелось узнать, как же вышла вся эта история с загадочным исчезновением обоих, но ни один из воинов не выдал своих чувств. Разумеется, они были немало ошарашены, увидев вместе с вождем незнакомых им бледнолицых, но, привыкшие к сдержанности, они не выказали ни малейшего удивления. Только старый воин, ставший на время их предводителем, подошел к своему вождю и произнес: – Токви-Тей – великий маг. Он исчез из своего вигвама, как исчезает слово, сорвавшееся с уст. – Разве мои братья действительно поверили, что Черный Олень исчез бесследно, как дым, который рассеялся в воздухе? – поинтересовался вождь. – Разве у них нет глаз, чтобы увидеть, что случилось? – Воины шошонов имеют глаза. Они нашли знак знаменитого белого охотника и поняли, что Разящая Рука разговаривал с их вождем. Со стороны старого воина было очень предусмотрительным перефразировать тот факт, что Черный Олень был похищен белым охотником. Старик высказался подобным образом из уважения к своему вождю. – Мои братья угадали, – сказал вождь. – Здесь со мной Нон-пай-клама, белый охотник, который убивает врагов одним ударом кулака. И вместе с ним Виннету – великий вождь апачей. – Уфф, уфф! – раздалось вокруг. Полные восхищения и уважения взгляды шошонов были направлены на этих двух знаменитых людей, затем воины, собравшиеся вокруг новоприбывших, почтительно расступились. – Эти воины пришли, чтобы выкурить с нами трубку мира, – продолжал вождь. – Они хотели освободить двух своих спутников, которые лежат там, в палатке. У них в руках были жизни Черного Оленя и его сына, но они не отняли их. И воины шошонов тоже должны освободить пленных. Мои братья могут быть уверены, что получат скальпы многих сиу-огаллала, которые повылазили как мыши из нор, чтобы быть задушенными ястребом. С рассветом мы пойдем по их следу, а сейчас же воины соберутся вокруг Костра Совета спросить Великого Духа, будет ли успешным наш поход! Все молчали, хотя сообщение, которое услышали шошоны, наверняка вызвало у них бурю одобрения. Некоторые из них молча пошли в палатку, чтобы выполнить приказ вождя, и вскоре привели двух пленников к огню. Те шли пошатываясь. Веревки так глубоко впились в кожу, что кровообращение было нарушено. Прошло довольно много времени, пока они снова полностью восстановили подвижность суставов. – Старый енот, что ж ты сделал такую глупость? – задал вопрос Длинный Дэви своему другу. – Только такая лягушка, как ты, могла сама прийти прямо в клюв к аисту! – Лучше закрой свой, в противном случае я запрыгну тебе в него, и немедленно! – ответил сердито Джемми, потирая воспаленные запястья. – Мастер Разящая Рука сможет подтвердить вам, что здесь и намека нет на глупость. Мы не оказали сопротивления, потому что это был единственный способ сохранить наши жизни. В случае, если бы мы принялись защищаться, нас бы просто уничтожили. На моем месте ты поступил бы точно так, тем более я был полон уверенности, что Разящая Рука не даст нам здесь надолго застрять. – Ну, старик, ты только успокойся! Я не имел в виду ничего плохого, и ты прекрасно знаешь, что я от души рад видеть тебя снова свободным. – Хорошо! Но мне придется поблагодарить за мое освобождение не только тебя. Повернувшись к Разящей Руке, он продолжил: – Конечно, вам и только вам, мастер, я обязан своим освобождением. Скажите мне, чем я могу вас отблагодарить! Хотя моя жизнь и не имеет особой ценности, поскольку это всего лишь жизнь Толстяка Джемми, но я в любой момент готов отдать ее в ваше распоряжение. – Вы мне ничем не обязаны, – парировал Разящая Рука. – Ваши товарищи были великолепны. Прежде всего, благодарите моего брата Виннету. Без его помощи мы не смогли бы вас освободить так быстро и бескровно. Толстяк метнул восхищенный взгляд на грациозную и вместе с тем мощную фигуру апачей. Затем он протянул руку и произнес: – Я знаю, что Виннету всегда неподалеку от мест, где можно встретить Разящую Руку. Раз я лягушка здесь, то пусть аист, который зовется Длинным Дэви, проглотит меня тут же, если вы не самый лучший индсмен, которому я подавал когда-либо руку. Разрешите от души крепко пожать ее, примите тысячу благодарностей и позвольте мне так долго следовать за вами, сколько вам будет угодно. Негр Боб кинулся с радостным криком к Хромому Фрэнку: – Ну наконец-то! Массер Боб снова видеть его хорошего масса Фрэнк! Массер Боб очень хотеть убить всех индейцев-шошонов, но масса Разящая Рука с массой Виннету хотеть сделать все в одиночку. Вот почему шошоны живы пока. Он взял руку Фрэнка и, нежно касаясь, погладил поврежденные места на запястьях. Конечно, Джемми и Фрэнк прежде всего хотели знать причины, по которым удалось их так быстро и без кровопролития освободить, о чем им тут же поведали в нескольких словах. Для подробного рассказа не было времени, поскольку шошоны уже собрались и стали рассаживаться вокруг костра на совет. Глава VII Подобно длинной тонкой извивающейся змее, шел отряд шошонов по прерии. Равнина Синих трав распростерлась от Чертовой Головы между горами Биг-Хорн и скалами Гремучих Змей до места, где Грейбулл-Крик льет свои прозрачные воды в Биг-Хорн. Эта «синяя трава» встречается на Западе не часто. Она растет в высоту до уровня, на котором достаточно влаги, и может даже достигнуть высоты человеческого роста. Но бывает, даже всадника может скрыть с головой. Для вестмена это только лишние хлопоты, и единственный выход – отыскать вытоптанную бизонами тропу и следовать по ней. Высокие, подрагивающие от ветра стебли лишают вестмена так необходимого ему обзора, а при непогоде частенько случается, что опытный охотник, оказавшись без компаса и не имея возможности ориентироваться по солнцу, на исходе дня после изнурительной поездки верхом оказывается в том же самом месте, откуда трогался в путь утром. Иной, следуя по кругу и наталкиваясь на собственный след, принимает его за чужой, порой даже – за след врага. Он снова едет по нему, делая не один круг, прежде чем, к собственному великому огорчению, обнаружит ошибку, которая при известных обстоятельствах может стоить жизни. Но и следовать по бизоньей тропе далеко не безопасно. В любой миг можно столкнуться лицом к лицу с врагом, будь то человек или зверь. Нарваться на старого свирепого отшельника-бизона, отбившегося от стада, не менее опасно, чем нос к носу налететь вдруг на враждебного индейца, вскинувшего ружье. Вот тут уж времени на раздумье нет – выживет тот, кто выстрелит первым. Шошоны ехали цепью – их лошади ступали след в след. Так индейцы двигаются всегда, если точно не знают, безопасен ли путь. Кроме того, вперед высылаются лазутчики, самые проницательные и хитрые воины, чьи глаза и уши не пропустят ни шороха взъерошенной ветром травы, ни склонившегося под его порывом стебля, ни тихого треска сломанной ветки. Внешне расслабленный, наклонившийся далеко вперед, словно повиснув на коне, разведчик едет так, будто искусство верховой езды ему вовсе неведомо. Его глаза кажутся закрытыми, да и сам он со стороны неподвижен. Механически, будто по привычке, передвигает ноги и его конь. Если бы кто-нибудь наблюдал за обоими из засады, то, несомненно, поверил бы, что всадник просто заснул в седле. На самом же деле все наоборот – внимание разведчика тем напряженнее, чем меньше он это показывает. Под крепко сомкнутыми веками его зоркий взгляд напряжен и внимателен, от него не укроется ни одна мелочь. Только разведчик обладает слухом, который способен уловить едва заметный тихий звук. За близлежащими кустами крадется враг, который поднял свою винтовку, чтобы выстрелом убить разведчиков. Он коснулся прикладом пуговицы на своей куртке. И этот едва различимый звук на фоне общего шума уловит слух разведчика. Острый взгляд в заросли кустов, поводья остаются в руке, всадник выскакивает из седла, но оставляет в седле одну ногу. Хватается рукой за шейный ремень лошади так, что его тело полностью исчезает за корпусом животного и защищено от пуль противника, а лошадь, вдруг пробудившаяся от своей мнимой спячки, делает два или три прыжка в сторону и исчезает со своим всадником в зарослях либо за деревьями. Это происходит секунды за две, а этого времени недостаточно, чтобы враг мог хорошо прицелиться. Тем более что у последнего появляются все основания позаботиться о собственной безопасности. Именно такие хорошие разведчики ехали на довольно большом расстоянии впереди отряда шошонов. Разящая Рука, Виннету и Черный Олень двигались во главе основного отряда. За ними следовали белые с Вокаде и Бобом. Последний так и не стал хорошим всадником, несмотря на упражнения в верховой езде. Кожа его ног еще не зажила. Он ехал, превозмогая боль, и выглядел на лошади еще несчастней, чем раньше. Постоянно причитая «Ах!», «О, горе мне!», он соскальзывал то в одну, то в другую сторону, стонал и стонал на все лады, подкрепляя слова самыми страшными гримасами, и грозя сиу поплатиться за его мучения. В случае, если его угрозы сбудутся, все они должны были стоять у столба пыток в ожидании ужасной смерти. Чтобы сидеть было мягче, он нарвал синей травы и сделал из нее подстилку. Но, так как ему не удалось закрепить ее крепко на спине лошади, она время от времени съезжала и он, естественно, оказывался вместе или рядом с ней на земле. Это вызывало даже у очень серьезных шошонов веселую улыбку, и когда один из них, который немного понимал по-английски, назвал его Слайдинг-Боб – Скользкий Боб, это прозвище стало переходить из уст в уста. Вскоре местность стала меняться. Вдалеке лежали горы, но на синеватой дымке и с неопределенными контурами. Они имели вполне четкие очертания, несмотря на большое расстояние, которое отделяло всадников от их подножия. В этих местах воздух настолько чист, что предметы, которые удалены друг от друга на много миль, кажутся очень близкими. Человек решает, что их можно достичь в течение нескольких минут. А сама атмосфера так пропитана электричеством, что, если два человека коснутся друг друга, тотчас проскакивают видимые и ощутимые искры. Индейцы, которые принадлежат к сонорскому языковому племени, называют это явление «мох-ав-кун», то есть «огонь москита». Зарницы сверкают тут постоянно, хотя на небе вплоть до горизонта нет ни единого облака. Часто кажется, будто все вдали охвачено пламенем, но это на самом деле не опасно ни для людей, ни для животных. Лишь только прерию окутывают сумерки, непрерывное свечение и накал электричества в атмосфере рождают поистине неописуемые картины, даже грубая душа привыкшего к подобным представлениям вестмена не может устоять перед очарованием увиденного. Он, всегда полагающийся только на свои силы, чувствует себя маленьким и бессильным перед таинственными явлениями. То же самое ощущает и индеец. «Ве-куон-пе-та-вакан-шецах» – огонь вигвама Великого Духа – так называют зарницу сиу. «Маниту анима аваррентон!» (В молнии я видел Маниту!) – говорит индеец из племени юта-змееногих, когда сообщает своим о том, что озарило его путь. Но для краснокожего в случае войны эти электрические разряды могут стать очень опасными. Ведь индеец верит, что воин, убитый ночью, навсегда обречен жить в Стране Вечной Охоты во мраке. Поэтому он пытается по возможности уклониться от ночной схватки и нападает преимущественно на рассвете. Но погибший в «огне вигвама Великого Духа» – в зарнице – не ступает на том свете по темному пути, для него охотничьи и боевые тропы залиты светом. Вот почему индеец не боится при свете трепещущей зарницы идти размашистым шагом, за что бывает вынужден поплатиться скальпом, а то и жизнью. Та же участь может, разумеется, постичь и любого другого несведущего человека. Невысокий Хромой Фрэнк никогда прежде не наблюдал в ясном синем небе подобных необъяснимых разрядов. Поэтому он сказал Толстяку Джемми, за которым ехал: – Герр Пфефферкорн, в Германии вы в течение долгого времени были гимназистом и, наверное, в состоянии вспомнить кое-что из физинческих уроков естественных наук. Почему, собственно, здесь всё так мигает и светится? – Уроки физические, а не физинческие, – поправил Толстяк. – Да, в этом вы, вероятно, понимаете не больше, чем я. Знаете, у меня тоже есть заслуги. Вы можете поверить мне на слово! Особенно в орфографии и контрапункции. Я знаю, как именно пишется любое иностранное слово, и, конечно, без проблем могу его правильно произнести. Понятно? Говорю ли я «физинческие» или «физические» – нашему германскому кайзеру без разницы. Главное, правильно произносить «иксилумп». – «Ипсилон», имели вы в виду? – Что-что? Мне ли не знать, как произносится предпоследняя буква моего патриотического алфавита? Если вы скажете мне что-то подобное еще раз, то вполне может случиться, что произойдет кое-что, могущее нарушить ваше ровное настроение. Разве такой почитатель науки, как я, может позволить легко смириться с подобным положением?! Вы не умеете давать академических ответов на мои вопросы, а потому выход у вас один: попытаться тихонько прогрызть зубами выход из той западни, в которой вы сейчас оказались. Но, если вы думаете, что вам это удастся, тогда вы большей частью ошибаетесь во мне! Я как раз тот человек, который обязан доказать вам, что мельник – не трубочист! Я спросил вас о зарнице, но никак не об «иксилумпе» и психизической геометрии. Можете вы мне дать ответ или нет? – С удовольствием! – засмеялся Толстяк. – Ну так извольте! Итак, почему здесь так много сверкает? – Потому что здесь много электричества. – Да? Ну и что? Вы называете это ответом? Для этого можно и в школу не ходить! Хоть я и не посещал никаких альма-фатер, не был студентом, не входил разумом во всякие там студенческие братства, но я прекрасно знаю, что если что-то горит, то рядом должно быть электричество. Каждое следствие имеет свою причину. Если кто-то получил удар по физиономии, то должен быть и тот, кто дал ему пощечину. И если это так сверкает, то… то… – То там должен быть человек, который зажигает, – напомнил о себе Джемми. Сначала Хромой Фрэнк спокойно пытался понять слова Толстяка, но потом сердито заорал: – Послушайте, герр Пфефферкорн, очень хорошо, что мы еще не побратались, ибо сейчас я даю вам отставку, и это будет несмываемым пятном позора на вашем бюргерском гербе. Вы думаете, я позволю вам испортить мое этимунгиническое образование? Что вас так поражает в моей прекраснейшей речи? Чтобы заканчивать предложение, нужно его начать. Учтите это! Если я начинаю, то я и заканчиваю говорить, потому что мое предложение – моя духовная и философская собственность. Если я, со свойственным мне остроумием, скромно сравниваю электричество с пощечиной, то у вас нет ни малейшего права присваивать мое сравнение, как разбойничий атаман. Мошенников-конокрадов вздергивают – таков закон прерии! А если кто-либо отважится угнать у меня мое собственное высказывание, то я собью его с коня пулей! Я хотел выстроить потрясающий вывод, но, как только мои соответствующие promesse[29] были готовы, тут вы навесили совершенно неверный confusio[30] и разрушили мою логическую деликатность таким отвратительным способом. Я… – Вы хотели сказать «praemisse», а не «promesse», – прервал Толстяк поток воинственной речи. – И не «confusio», a «conclusio»! – Так-так! Вы что, действительно отличный знаток антикварной языковой системы? Если в свои школьные годы очередной юноша услышит, что Рим был построен из семи кирпичей, то после этого он сразу возомнит себя виртуозом во всех странах, предпочитающих один из латинских диалектов. Вы разговариваете на нижнелатинском диалекте, а мой учитель в Морицбурге пользовался литературным латинским, при этом ему был хорошо известен язык Цицерона и Прекрасной Мелузины[31]. Но вы в своей школе изучаете латынь только по прописям. А нынче, став охотником прерий, устраиваете ваши филологические языковые споры и не желаете принимать мои «promesse» и «confusio». Ни разу в своей жизни я не слышал ни о каких «conclusio», даже в Морицбурге, а это говорит о многом. Так что для моего и своего блага останьтесь при своем мнении. Ведь мы говорили о молнии и электричестве. Вы говорите, что молния сверкает из-за электричества. Но теперь я спрошу дальше: почему этого электричества так много здесь, в этой местности? Я никогда еще не сталкивался с таким скоплением в одном месте. Итак, вы можете мне ответить? Сейчас у вас есть лучшая возможность в жизни, чтобы сдать экзамен или красиво сдаться экуменическому консилиуму. Толстяк Джемми громко рассмеялся. В связи с этим «ученый» саксонец спросил: – Что вы скалитесь, словно кларнет? Может, вы смеетесь исключительно от смущения, потому что я так неожиданно и красноречиво разбил в пух и прах ваши филгармонические умопостроения? И мне очень любопытно, как, мой дорогой господин Пфефферкорн, у вас получится ответить! – Да, – ответил Джемми. – На ваш вопрос, конечно, очень трудно ответить. Не всякому профессору под силу. – Так! Таким образом, у вас нет другого ответа, не так ли? – Может, и имеется. – Так давайте послушаем его! Я весь внимание до самых мочек ушей. – Возможно, металл, которого тут в Скалистых горах в избытке, и есть причина такой концентрации электричества.