— Если вы вздумаете когда-нибудь послать мне письмо, то адресуйте его Патрику Мерфи, в Главное полицейское управление. — О Боже! — ужаснулась миссис Лоренц. — Ради Бога, Чарли, отдай скорее этим мальчикам деньги и выпроводи их отсюда. Скажи Энн, чтобы она отвела их в буфетную и велела Энтони накормить их. Кроме того, — обратилась она к Джиму, — вам дадут с собой хорошей еды и целый узел с поношенным платьем Реджинальда. — Не беспокойтесь, сударыня, — гордо вскинул голову Джим. — Мы не берем милостыни. Мы сами зарабатываем деньги и честно платим за свою одежду и еду! Мистер Лоренц проводил мальчиков вниз и сунул в руки Джима толстый бумажник со словами: — Это тебе и твоему маленькому помощнику, которому следовало бы сидеть в школе, а не топтать улицы. Прощайте! И прежде чем Джим успел ответить, дверь за ними захлопнулась, и мальчики очутились на улице. Глава VI Про кислое и сладкое и про полученный бумажник Джейми с сожалением оглянулся на прекрасный дом, из которого они только что вышли. — Эх, вот бы нам жить там!.. — произнес он с глубоким вздохом. Джим резко обернулся и сурово взглянул на своего маленького товарища, которого вел за руку. Он сильно привязался к этому милому беспомощному ребенку, заброшенному судьбой в его одинокую жизнь. Сердце его сжалось при мысли о том, что он не может сделать для малыша того, что подсказывало ему его доброе сердце и чего требовала нежная натура Джейми. — Ты хочешь пойти туда и сделаться обезьяной этого избалованного мальчишки?.. Уже надоело чистить сапоги? Хочешь бросить меня? — О нет, Джим! — воскликнул Джейми, крепко ухватившись за руку своего друга. — Но ведь было бы хорошо, если бы мы жили там вместе! — Ну нет, только не для меня! — ответил Джим. — Там совсем нет воздуха, я чуть не задохнулся. Весь дом — точно могила какая, даже никаких звуков с улицы не слышно. По всем комнатам так и несет духами, а от этих огромных занавесей прямо дух захватывает. Неудивительно, — продолжал Джим, — что этому Реджинальду становится душно!.. Видел, как его вырядили? Точь-в-точь как рождественскую куклу! — А по-моему, он очень красив, — возразил Джейми. — Жаль только, что он совсем не говорил со мной… — Немудрено. Видишь ли, ему нужна перемена: он хочет кислого, а ты сладкий. Ну а я кислый, вот он и пристал ко мне! — Но мне он все-таки понравился, — настаивал Джейми. — Он такой… хороший… — А я плохой? — задиристо спросил Джим, задетый за живое впечатлением, произведенным на Джейми маленьким миллионером. — Нет, что ты! Ты не плохой, Джим, ты тоже хороший. И если тебя хорошо одеть, ты даже будешь красив. — Разве я плохо одет? — почти крикнул Джим. — Но все-таки не так красиво, как он, — признался Джейми. — Значит, по-твоему, я был бы красив в красной бархатной одежде и с длинными локонами? — презрительно спросил Джим. — Да, но он не работает в этой одежде, — заметил Джейми. — Куда ему работать! Он знай себе только приказывает да, засунув руки в карманы, смотрит, как другие выполняют его распоряжения. — А отчего он так невежливо говорил со своей мамой? Наверное, он был сердит на нее? Да? — Должно быть, так. Видишь ли, он бесится, что его заставляют принимать так много лекарств, и начинает брыкаться, как лошадка, потому что ему надоело быть на привязи у матери. По-моему, мальчик должен быть мальчиком, если он хочет когда-нибудь сделаться мужчиной, — убежденно продолжал Джим. — Было бы хорошо, если бы он взял тебя к себе… — Разве ты хочешь отделаться от меня, Джим? — спросил сквозь навернувшиеся слезы Джейми. — Нет, ни за что! Я не променяю тебя на всех щеголей на свете, — ответил Джим решительно. — Я это только так сказал… Когда они добрались до нижней части города, было уже поздно приниматься за работу. К тому же Джейми очень устал, и потому Джим решил идти домой и лечь спать пораньше. Банк был уже закрыт, и бумажник с деньгами пришлось поневоле оставить у себя до следующего утра. — Давай-ка посмотрим, сколько тут? Пятерка или десятка? — сказал Джим, открывая дома бумажник. — Господи! Да тут целых десять десяток! — воскликнул он, вытаращив глаза от удивления и перебирая новенькие хрустящие бумажки. — Видно, мистер Лоренц ошибся и дал мне не тот бумажник!.. Первой мыслью Джима было немедленно отнести деньги обратно и таким образом исправить предполагаемую ошибку, но, взглянув на раскрасневшееся и утомленное личико растянувшегося на соломе Джейми, он отложил и это дело до утра. Однако же сумма была слишком велика, чтобы оставлять ее в их ненадежном убежище, и Джим решил отнести деньги на сохранение своему хорошему другу, дюжему молодому полисмену Патрику Мерфи. Они познакомились в то время, когда Джим только поселился на складском дворе. Дружба их началась с маленькой ссоры, когда полицейский потребовал, чтобы Джим переехал на другую квартиру. — Здесь жить нельзя, — говорил полисмен, — ты должен поселиться в общежитии для чистильщиков обуви! — На это у меня нет лишних денег, — честно ответил ему Джим. — Так вычисти мне сапоги, я тебе заплачу, — сказал Мерфи. Джим вычистил сапоги и получил деньги. — Ну, теперь убирайся отсюда! — прикрикнул полисмен. — Не горячись, служивый, — возразил Джим, — помнишь, ты однажды говорил мне, что когда-то сам был бедным мальчиком? Значит, ты должен знать, как нелегко нам живется. Отчего ты не хочешь позволить мне остаться здесь? — Оттого, что ты подожжешь двор своими спичками и окурками сигар. Вместо ответа Джим засунул руки в штаны и вывернул свои грязные карманы. — Видишь, у меня нет ничего: ни спичек, ни окурков! — ответил он. — Но ты будешь зажигать свечку или лампу и шуметь со своими товарищами. — У меня нет товарищей, только клиенты, — возразил Джим. — И баловаться мне тоже некогда: я только работаю и сплю. — Разве ты никогда не бываешь… ребенком? — спросил полисмен, против воли залюбовавшись энергичным мальчуганом. — Мне некогда быть ребенком. Я жду, пока разбогатею… Некоторое время полицейский зорко следил за мальчиком, но скоро убедился, что тот держит свое слово. Тогда он оставил Джима в покое, предоставив ему жить в берлоге на задворках. Мерфи охотно принял бумажник на хранение, когда узнал, каким образом мальчику достались такие крупные деньги. — Я приду за ними завтра утром, — сказал ему Джим, уходя, и, вернувшись в свою каморку, вытянулся рядом с Джейми под старой попоной и вскоре заснул спокойным, счастливым сном. Глава VII Про французские глаголы и золотые локоны После невольного купания в заливе за Реджинальдом стали зорко следить днем и ночью. Перед сном ему аккуратно подавалось лекарство, и в доме соблюдалась полнейшая тишина. Гувернантка затаив дыхание на цыпочках ходила по толстым коврам, а миссис Лоренц отдавала приказания касательно комфорта своего сына таким тихим шепотом, что казалось, он исходил от какого-то привидения. Лампа с золоченой подставкой освещала мягким полусветом великолепно убранную комнату. Мальчик лежал на пуховой подушке, раскидав по ней свои длинные золотистые локоны. Его белоснежные ручки покоились на шелковом одеяле, а балдахин из газового тюля еще более приглушал и без того слабый свет лампы. Над изголовьем кровати красовался тонкой резьбы ангел-хранитель с распущенными крыльями, под которыми находилась изящная надпись с инкрустацией: «Он дарует сон своим избранным». Рядом с кроватью на бронзовой табуретке лежали принадлежности утреннего туалета: маленький атласный халат, шелковые чулки и вышитые золотом туфли. Позади открытых портьер алькова[2] виднелась кровать преданной гувернантки, которой было наказано не смыкать глаз во время сна ее дорогого питомца. Сама миссис Лоренц находилась в соседней комнате и строго следила за точным исполнением ее приказаний. Ночь прошла спокойно, и только спустя пять-шесть часов после того, как Джим и Джейми успели заработать и съесть свой завтрак, Реджинальд открыл глаза навстречу прекрасному летнему дню. Мадемуазель Кларет была все время настороже и, как только мальчик проснулся, пожелала ему доброго утра и спросила по-французски, не угодно ли ему встать. — Угодно! — кивнул ее подопечный. — Будьте любезны отвечать мне по-французски. — Я буду отвечать вам по-французски только тогда, когда захочу, — последовал ответ. — Но, мистер Реджинальд, ваша мама желает, чтобы вы говорили со мной по-французски. — Я не француз, и вы, мадемуазель, не сделаете из меня француза. — Разве вы не хотите быть вежливым? Этого все от вас ожидают. — Вы вечно ожидаете чего-то, мадемуазель. Отчего бы вам не подождать, когда оно само явится? — Вы огорчаете меня, мистер Реджинальд.