Вагнер начал отпираться: — Я не привлекал! Даша сама приставала, не давала проходу. Ей деньги очень нужны. — Зачем ей так понадобились деньги? — удивился Самоваров. — Судя по всему, она не из нищего семейства. — Да уж, — с непонятным ехидством согласился Вагнер, — по помойкам ей рыться не приходится. Но деньги ей нужны, и не на пустяки. Вы про её отца что-нибудь знаете? Настя сразу оживилась: — Да!.. То есть не совсем… Скорее нет. Расскажите, пожалуйста! — Нет уж, — покачал головой Роман Вагнер. — Раз она сама вам не говорит, то и я не буду. Пусть сама решает, потому что дело серьёзное. Правда, что его убить хотят? — не унималась Настя. Вагнер остался непреклонен. — Нет! Я вам ничего не говорил, вы ничего не слышали. Пусть она сама… Но вам всё равно спасибо, выручили. Не часто встретишь, чтоб кто-то помог за просто так. Свинью подложить всякий рад, а помочь… Спасибо. Он поспешно отошёл к сцене. Там копошились и занимали свои места музыканты. Басисто ойкнул контрабас, ударник тихонько потрогал тарелки проволочной толстой кистью, похожей на ту, какой Самоваров размешивал клей. Вагнер, вопреки ожиданиям, взялся не за скрипку. Он сел к роялю. Последним вышел и подмигнул оркестрику пожилой, совершенно лысый, лоснящийся коротышка. Его белый пиджак, очень тесный, складками очерчивал абсолютно круглый живот. «Друг Окуджавы бард Угланов?» — предположил Самоваров. Бард был почему-то не с гитарой, а с небольшой жёлтой трубой. Самоваров удивился. Петь и одновременно играть на трубе сложновато. Окуджава этого никогда не делал. Однако Армстронг?.. Нервно и сухо задрожали барабаны, булькнул контрабас, а Роман Вагнер извлёк из рояля множество беспорядочных звуков, похожих на бренчанье мелочи в кармане. Самоваров джаз не жаловал. Он считал его музыкой чересчур беспокойной и громко. Ежедневные репетиции вундеркиндов в музее изнурили его слух. Он внутренне сжался, когда пожилой коротышка поднёс к губам трубу и подмигнул соратникам. Труба тут же исторгла из своего сверкающего жерла тягучую неопределённую мелодию. Горячим мармеладом мелодия потекла по полупустому залу, насытила и сгустила воздух и ощутимо полилась по жилам, томя до осоловения. — Вот так дедушка! — восхитилась Настя. — А я боялась, что барды будут. — Здесь всегда стильная музыка. Это гарантировал сам Андрей Андреевич Смирнов. — Тот, у которого твой самовар и чайник? — Именно. Он же — тот быстроглазый господин, что боролся тут за права несовершеннолетних. Я вас познакомил, забыла? — Точно! Знаешь, у меня в голове всё перемешалось, — призналась Настя. — Я и теперь не могу понять, какое он имеет отношение к этой Даше. — У, тут целый клубок леденящих душу тайн! И Самоваров рассказал Насте то, что он вольно или невольно узнал днём в музее. — Значит, я всё правильно сделала! — воодушевилась Настя. — Надо было ребёнку помочь. И, по-моему, у меня неплохо получилось, хотя я придумала всё на ходу. Импровизировала! Ей очень хотелось, чтобы Самоваров её похвалил, но он сказал строго: — Импровизация — это искусство. Самодеятельность тут не проходит. Впредь я бы не советовал тебе врать. Получается совсем неубедительно: слова путаются, язык заплетается, руки дрожат. Жалкое зрелище! — Однако все мне поверили! Значит, вышло правдоподобно. И потом, я страшно волновалась не оттого, что сочиняю, а оттого, что… вдруг ты скажешь что-нибудь неожиданное. Ты такой правдивый и не любишь, когда врут. Ты т а к на меня смотрел! — Как? — Обескураженно! И ты покраснел. Тебе было стыдно, что я вру. — Причём так неловко… — Вот я и боялась, что ты засмеёшься или наоборот, рассердишься и тем самым выдашь меня. Настя потупилась и ложечкой от мороженого стала рисовать круги на скатерти. Самоваров поймал её тонкую руку и накрыл своей — горячей и сильной. — Неужели ты могла подумать, что я тебя выдам? — Ты такой правдивый и мог из принципа… Бедная девочка! — Настя, дружок, — сказал Самоваров очень серьёзно, — ты должна знать: даже если бы передо мной стоял не негодник Смирнов, зажиливший мой самовар, а сам архангел Михаил, я и тогда бы тебя не выдал. И не выдам. Даже если ты тысячу раз будешь неправа, не выдам. Никогда. Никому. Настя слушала его удивлённо. Он никогда раньше не говорил так. Ложечку она выпустила, изо всех сил вцепилась в его руку и прошептала: — И я никогда. Господи, как хорошо иметь человека, который тебя не выдаст даже архангелу! Как хорошо! Глава 7. Свидетель Самоваров — Ну, Колян, теперь не отвертишься! Будешь у нас по делу проходить — для начала свидетелем. Я тебя наизнанку выверну! Эти свирепые слова говорил Самоварову майор Стас Новиков, давний друг и бывший сотоварищ по уголовному розыску. Оба они, ретивые питомцы Нетской школы милиции, начинали когда-то вместе. Только Самоваров прослужил в милиции меньше года и попал по собственному неразумию и молодой лихости в ту самую перестрелку. Случилось это в сентябре. С тех пор в горьком осеннем воздухе стал он улавливать неистребимый запах больничных простыней. А пахли эти простыни тоской, были измараны несмываемыми рыжими пятнами чужих страданий — и его собственных тоже. На этих простынях доходил он до такой полной и нестрашной пустоты, что уже не было больно. Хотелось только, чтоб кончилось всё поскорее. Лишь больше года спустя он снова оказался дома. Жизнь, как ни странно, всё это время продолжалась — ходили по улицам люди, росли деревья, по небу плыли облака. Изменилось немногое. Например, девушка Самоварова за кого-то успела выйти замуж, развестись и снова выйти. Сам Самоваров для розыскной работы уже не годился. Он пошёл работать в музей. А вот Стас Новиков успел прославиться именно на том поприще, которое они с Самоваровым вместе когда-то начинали. Стас изловил массу злодеев разного калибра. Долгое общение с криминальными личностями, знание тёмных сторон жизни, а также уход жены к какому-то торговцу содой сделали Стаса закоренелым мизантропом. Обычно в человеке он предполагал наихудшее, оборота событий ждал самого неблагоприятного. Что удивительно, он редко ошибался. Оттого-то его представления о жизни становились всё мрачнее и мрачнее. Взгляд его стальных глаз был твёрд и неприветлив, лицо играло волевыми желваками. На его щеках всё заметнее становились те мужественные рытвины, что в народе именуются собачьими ямками. Когда Стас пообещал вывернуть Самоварова наизнанку, тот, конечно, не мог видеть собачьих ямок сыщика: разговаривали они по телефону. Угроз Самоваров не испугался — это были обычные Стасовы подначки. Все последние годы Стас оставался неназойливым, но надёжным другом. Иногда случай сталкивал их в обстоятельствах неприятных и странных. Рука об руку им пришлось распутать несколько довольно мудрёных дел. Однако сегодняшние слова Стаса насторожили Самоварова. — Ну-ка повтори, какие у вас ко мне претензии? — переспросил он. — Известен тебе гражданин Щепин Игорь Евгеньевич, ныне покойный? — ответил Стас вопросом на вопрос. Самоваров не поверил своим ушам: — Как покойный? Кто? Щепин? Тоже? — Ого! — оживился Стас. — Горячо! Я даже предчувствие имел нехорошее. Как только узнал, что при странных обстоятельствах скончался деятель культуры и искусства, так сразу и подумал: не обойдётся дело без Самоварова. Выезжаю на место — и что же? На столе покойного лежит краюха чёрствого хлеба, а под ней бумажка. «За телефон 120 р. Чайник Самоварову. Не верит, скотина!» Писано рукой покойного. Дрожащей старческой рукой! Ты не хочешь сделать заявление? — Как это странно, — пробормотал Самоваров. — И это всё? А если ближе к делу? Я сейчас на месте преступления, в мастерской Щепина. Тело обнаружено именно здесь. Знаешь, как подъехать? Тогда давай! Самоваров со вздохом отвернулся от монастырского поставца, который кротко взирал на него единственным оком — расчищенной от копоти голубой розой. Однако ехать было надо. Бедный князь Щепин! Неужели убийство? Бессмыслица, бред — кому нужен нищий старик? Впрочем, и не такие дикие вещи случаются! Мастерская Щепина располагалась в облупленной трехэтажке. Вход к скульптору был особый, из переулка. Майор Новиков встретил Самоварова в тесных сенцах, которые Щепин называл предбанником. Стас восседал здесь на табурете. Он неприязненно разглядывал ржавую электроплитку и гору слипшихся кастрюль на допотопном кухонном столе. Вход в саму мастерскую был задёрнут пестрой занавеской, об которую, как видно, часто вытирали руки. Увидев Самоварова, Стас встал и протянул другу свою большую, невероятно жесткую и твёрдую ладонь: — Привет, Колян! Рад встрече. Хотя радоваться лучше бы в другом месте. Сто лет тебя не видел. Ну-ка, повернись! Молодцом! Женат, счастлив, богат. — Кто это тебе сказал, что я богат? — Сам вижу. Шапка на тебе под потолок, как у Шаляпина. Мы зимой-то с тобой встречались последний раз года три назад — тогда у тебя другая была, облезлая. А вообще шапки — это баловство. По морозу надо голым ходить, как Порфирий Иванов. Сам Стас был сегодня в том же кожаном пальто, что и три года назад, и много ранее. Даже в неновой одёжке выглядел майор уверенным в себе, серьёзным и мужественным. Да он и был таким! — Я не настолько озабочен здоровьем, чтобы гулять нагишом, — сказал Самоваров. — Лучше просвети, что с беднягой Щепиным? Стас честно признался: — Чёрт его знает. Неясно! То ли убийство, то ли смерть от естественных причин. — А что стряслось? — Картинка такая: обнаружен сидящий в кресле старикан семидесяти шести лет от роду, без признаков жизни и без видимых повреждений или следов насилия. Чего от деда ещё ждать в таком преклонном возрасте?