Сержант Пахомов протяжно взвыл, сполз по откосу и стал извиваться так, словно в спину его укусила оса. Потом в нем что-то хрустнуло, и он застыл с искривленной спиной. Полз в дыму красноармеец Барковский, улыбчивый русоволосый здоровяк из подмосковного Подольска. Он несколько месяцев занимался в тамошнем артиллерийском училище, был отчислен за поведение, недостойное советского курсанта, но как боец вел себя вполне достойно. Парень прополз незамеченным десяток метров и затаился за бугром. Когда неподалеку от него поднялись трое фрицев, он не стал тянуть резину, бросил гранату. Осколки посекли всю троицу, но Барковский не стал проверять результат. Голова его работала в правильном направлении. Он тут же пополз обратно и скатился в обрыв. Время остановилось. На подступах к реке ничего не менялось. В снегу валялись немецкие пехотинцы, живые вперемешку с мертвыми, трещали винтовочные выстрелы. Заработал и вновь заткнулся единый пулемет вермахта. За обрывом держала оборону горстка людей, вцепилась в окаменевшую глину. Никто из них не побежал к мосту. Немцы сменили тактику, двинулись во фланг, надеясь на безопасном удалении выйти к реке. Их побежал встречать вдоль обрыва Леха Карабаш. Он сделал это вполне достойно, когда они крались к берегу, не ожидая каверзы, одного убил, остальных отогнал. Наконец-то на косогоре возникли люди в светлых полушубках, загудела боевая техника. Шустрая «тридцатьчетверка» съехала по склону, обогнула гору битой техники и устремилась к мосту. Грохнуло башенное орудие. Взрыв расцвел за спиной немецких пехотинцев. Намек был более чем прозрачный. Фрицы пустились наутек, вязли в снегу. Кто-то выбросил карабин, чтобы не мешался. В живых их осталось десятка полтора. Они спешили к своим машинам. Первый грузовик уже догорел, второй выглядел целым. Но это упущение наши танкисты быстро исправили, подбили его со второго выстрела. Солдатам вермахта пришлось самостоятельно бежать до леса и далеко не все справились с этой задачей. Танк сбросил скорость при въезде на мост, преодолел переправу, выбрался на крутой берег. Распахнулся башенный люк, высунулась голова в шлемофоне. Танкист критически обозрел разведчиков, прильнувших к обрыву, осклабился, задрал большой палец. – Ой, проезжай, – досадливо проговорил сержант Левитин. – А то начнешь сейчас издеваться. Как дела? Клюет ли рыбка? Сил у бойцов уже не осталось. Они могли разве что привалиться к обрыву и дотянуться до курева. Разведчики меланхолично глядели, как танки проезжают мост, уходят в поле. За ними проследовала рота пехотинцев, вооруженных автоматами. – Бесконечно можно смотреть, – мечтательно пробормотал Карабаш и закрыл глаза. На правый берег Горянки переправились восемь танков и до батальона пехоты. Солдаты построились в походную колонну и поспешили к лесу. Танкисты уже прощупывали опушку, оттуда доносились рваные выстрелы. На берегу установилась какая-то трагическая тишина. Извозчиков закончил себя перевязывать, отыскал самую безболезненную позу и тоскливо смотрел в небо. Сержант Пахомов тяжело дышал, глаза его туманились. Осколок застрял в спине, повредил позвоночник. Когда товарищи стали переворачивать парня, он не издал ни звука, но вроде не умирал. Бойцы перевязали его. Сержант уже потерял много крови, не орал, похоже, ничего не чувствовал. Разведчики расстелили на откосе полушубок мертвого Шпагина, положили Пахомова на спину. Он не шевелился, смотрел в одну точку, только пальцы рук непроизвольно подергивались и уже побелели. Бердыш спохватился, натянул ему на руки варежки. – Сержант, ты нас слышишь? – спросил Григорий Ванин. – Слышу, не ори, – выдавил из горла Пахомов. – Тебя, Гришка, даже мертвец услышит. Товарищ лейтенант, я не чувствую ничего, только руки немного. А еще холодно до жути. Это нормально, товарищ лейтенант? Что со мной? Ранение было не смертельным, но парня частично парализовало. Отказало все, что ниже спины. Он беспомощно моргал, выдавливал из себя улыбку. – Все штатно, сержант, – успокоил его Глеб. – Сейчас медицина такая, что живо все поправит. И не таких доктора на ноги ставили. Повоюем еще. Ты только не переживай, дыши нормально и не спи, а то замерзнешь. Он раздраженно озирался. Выжившие бойцы собрались в кучку, озадаченно переглядывались. Где все? Задачу выполнили, почему вдруг стали ненужными? – Товарищ лейтенант, Пахомова и Извозчикова в госпиталь надо. Они тут долго не продержатся, – подал голос Левитин. – Мы-то простоим, нам по фигу, а вот они… Пешком не дотащим, долго идти, машина санитарная нужна. – Я тебе рожу ее? – процедил Глеб сквозь зубы. Да, получилось действительно некрасиво. Отцы-командиры про разведчиков забыли, а ведь могли бы вспомнить, благодаря кому стоит этот проклятый мост! – Подождите, товарищ лейтенант, я сейчас кое-что выясню, – вдруг заявил Карабаш, перевалился через косогор и побежал к выезду на мост. Там по-прежнему обретался небольшой грузовик-пикап, доставивший к мосту немецких саперов. Про него в горячке все забыли. Но вряд ли он мог принести пользу, находился почти в эпицентре боя и, скорее всего, безнадежно пострадал. Карабаш обогнул капот, схватился за простреленный борт. Тот затрещал и развалился. Боец испуганно отпрыгнул от него. Разведчики непроизвольно захихикали. Карабаш отмахнулся. Мол, нечего тут глазеть. Он осторожно забрался в кабину, смел шапкой битое стекло, опустился на водительское сиденье и нажал ногой на педаль стартера. Машина неожиданно завелась! Дружно засмеялись братья Ванины. Надо же, какой подарок! Из кабины высунулась удивленная физиономия. Леха и сам не ожидал, что такое возможно. Колеса остались целыми. Машина слушалась руля, но двигалась рывками. Через минуту она подъехала к разведчикам и остановилась. Карабаш спрыгнул на землю и заявил: – Если придумаете что-то лучше, товарищ лейтенант, то вы выиграли. – Ты соображаешь, что дальше будет? – осведомился Глеб. – Это немецкая машина, на ней кресты, их за версту видно. Саданут наши из пушки, и хана нам придет. Думаешь, будут разбираться, кто там едет? – Лично я разобрался бы, – рассудительно изрек Левитин. – Какого черта немецкий грузовичок делает в нашем тылу? Красное знамя можно поднять над кабиной, но где его взять? – Эх, были у меня в детстве алые пионерские трусы, – вспомнил ни к селу ни к городу Краев. Ситуация сложилась странная, но бойцы засмеялись. – Давайте просто семафорить, – проговорил Асташкин. – Будем дружно шапками махать, материться. Сообразят наши. Идея бойцам понравилась, они стали живо ее обсуждать. Укоризненно качал головой рассудительный Серега Каратаев. Детский сад, штаны на лямках! Однако другого выхода не оставалось. Раненых нужно было срочно везти в медсанбат. Шубин приказал грузиться. Первым разведчики подняли в машину погибшего Шпагина, затем Извозчикова. Боец кряхтел, но в целом вел себя мужественно. Сержанта Пахомова загружали чуть ли не все вместе, держали как гроб на похоронах, потихоньку перемещали в кузов. Благо левый борт начисто отсутствовал. – Дальше кладите, – прокряхтел Иванчин. – А то вывалится по дороге, потом костей не соберем. – Сержант, ты как? – Иванчин склонился над раненым, подложил ему под голову свернутый кусок брезента. – Что-нибудь видишь, чувствуешь? – Вижу, мужики, травка зеленеет, солнышко блестит, – прохрипел Пахомов. – Что со мной, люди? Я точно не умер? Меня словно пополам разрезали. Товарищи смущенно отворачивались. Иванчин что-то пробормотал про совершенно нормальную ситуацию. Дескать, до медсанбата рукой подать. Там такие болячки лечат запросто, как семечки щелкают. Немецкую машину наши не расстреляли, хотя и пытались. Мина взорвалась в непосредственной близости от дороги. Грузовик тряхнуло, Карабаш съехал с дороги, и транспортное средство застряло. Его вытаскивали всем миром. Двое бойцов в этот момент приплясывали на дороге, махали руками, рвали маскхалаты на груди, прямо как моряки тельняшки. Обстрел прекратился. Красноармейцы выходили навстречу, удивлялись. Майор Суслов был впечатлен такой работой, пообещал всех отличившихся представить к правительственным наградам. Разведчики между собой поговаривали, что обещать – одно, а вот жениться – совсем другое. Вряд ли в этой неразберихе дело дойдет до вручения наград. Но все равно приятно. Раненые были отправлены в медсанбат, тело Шпагина забрала похоронная команда. В строю помимо Шубина остались одиннадцать бойцов. Полевая кухня стояла в заснеженной деревушке, под навесом колхозной конюшни. Лошадей там давно не было, но запах остался. Бойцы ворчали. Больше разместиться было негде. Но это не имело значения. Ели они за целую роту, давились надоевшей кашей. После еды, под грохот канонады, состоялось построение. Шубин прохаживался вдоль шеренги, всматривался в серые лица. – Молодцы, парни, – сказал он. – Вы сделали все, что могли, и даже больше. Главное, выжили, значит, еще повоюем. Начальство отвалило нам от своих щедрот аж восемь часов на отдых. Мы их заслужили. Советую время не терять, отыскать пустую избу и спать. Левитин, выставить пост, меняться каждый час. Майор Суслов знает, где мы, при нужде пришлет нарочного. Хотя думаю, что в эти часы ему будет не до нас. А я вас покину, если не возражаете, на пару часов. Сержант Левитин будет в курсе, где меня найти. – А если возражаем, товарищ лейтенант? – с улыбкой спросил Григорий Ванин. – Как же мы без вас? А вдруг война или что похуже? Разведчики прятали ухмылки. Очевидно, на лице их командира было что-то написано. – Если и возражаете, то я вас все равно покину, – отрезал Глеб. – Скоро вернусь, загрустить не успеете. – А куда вы, товарищ лейтенант? – осведомился Барковский. Шубин остановился напротив рослого бойца. Парень пожалел о том, что спросил. Перед начальством лучше помалкивать. Он засмущался под насмешливым взглядом лейтенанта, стал переминаться с ноги на ногу, сделал глуповатое лицо. – Вот скажи, Барковский, за что тебя вытурили из артиллерийского училища? – За жадность, товарищ лейтенант, – тут же выдал Краев, стоявший рядом. – Все отличные отметки себе забрал, другим ни одной не оставил. Шеренга грохнула, хотя настроение у бойцов было не праздничное. Усилился ветер с запада. Шум канонады нарастал, как будто не советские войска двинулись в наступление, а наоборот. – Не за любопытство, нет? – строго спросил Шубин. – За драку, товарищ лейтенант, – ответил Барковский и сокрушенно вздохнул. – Девушку с одним товарищем не поделили в увольнительной. В общем, в парке музыка играла. Этот нехороший человек к моей девушке стал моститься. Он считал, что ему все можно, если папа большой начальник в политическом управлении Московского военного округа. В общем, слово за слово, мордой по столу. Если бы я не толкнул его на патефон, то обошлось бы. Но вот так вышло. Все разбилось, люди в парке без музыки остались, да еще этот петух на меня наскакивал, своим отцом размахивал. В общем, врезал я ему в зубы. Это, конечно, лишнее, но не сдержался. Потом все вывернули так, словно я чуть не антисоветчик, нанес подлый удар в спину Советской власти. Преподаватели у нас хорошие были, дело замяли, но пришлось документы забрать, а жалко. У меня на стрельбах было восемь попаданий из десяти, лучше всех выступал. – А девушка что? – под сдавленный гогот спросил Шубин. – А с девушкой все отлично. Она со мной осталась. – Улыбка на лице красноармейца цвела от уха до уха. – Я уже срочную отслужил, после отчисления на завод устроился, так она ко мне в комнату жить переехала, хотя у родителей большая квартира. Все хорошо у нас. Письмо позавчера прислала, сообщила, что на мой завод устроилась, в контору. Только пожениться не успели, долго планировали, решали, а потом Гитлер, зараза, границу перешел, и все насмарку. Наступление не складывалось. Советские войска продвинулись на запад, но натолкнулись на хорошо организованную оборону. Эти территории Волоколамского и Зубцовского районов немцы держали прочно, опирались на полицаев, которых в Подмосковье развелось как собак нерезаных. Бой шел в нескольких километрах от деревни. По большаку за северной околицей на запад двигались танки и груженые полуторки. Шубин шел по деревне. На восточной окраине населенного пункта расположился узел связи, там же обосновались полковые штабисты. В избе поселкового совета работал госпиталь, куда свозили раненых с переднего края. – Товарищ лейтенант! – бросился к нему смутно знакомый сержант. – Вы свою девушку ищите, товарища Томилину, да? Она где-то там, в крайних избах. Ее местные бабы увели. Несколько шальных снарядов упали, свинарник разнесли к чертовой матери, еще по мелочам. Она контужена, кажется. Шубин сорвался с места. Сердце его застучало. Майор Суслов, в отличие от бывшего покровителя Насти майора Драгунского, присутствие женщин в боевых частях не одобрял. – Мужчины еще не кончились в Советском Союзе, – как-то раз сказал он Шубину. – Вот когда нас не останется, тогда пусть бабы воюют. Боевое прошлое красноармейца Томилиной майора не впечатлило. Он отстранил Настю от участия в боевых операциях, что Глеб решительно приветствовал. В медсанбате от нее было мало пользы. Шубин предложил использовать девушку в качестве инструктора по диверсионной работе. Идея командиру полка понравилась, но от нее тоже пришлось отказаться. Бойцы не стерпели бы, если бы их стала натаскивать баба. Сейчас она числилась в саперном взводе, но и там это никто не приветствовал. Девица была занята, шансов никаких, а печься о ее безопасности просто так никому не хотелось. Почему-то все окружающие были уверены в том, что Настю и лейтенанта Шубина связывают бурные амурные отношения. – При первой же возможности отправлю ее в Москву, – заявил майор. – Уж не обессудь, Шубин. Навоевалась баба. Ты лучше ребенка ей заделай, пусть рожает. А будет возмущаться, отправлю в центр подготовки разведывательно-диверсионных групп. Эти ребята действуют и продолжают гибнуть.