Расстояние от столицы до передовой выросло. Отправлять юнцов жечь колхозные овины стало труднее. Теперь их подготовка производилась в прифронтовых населенных пунктах, благо отбоя от вчерашних школьников не было. Девушку он нашел в крайней избе, с трудом отыскал тропинку, петляющую к крыльцу среди сугробов. По своему обиталищу блуждала седая бабка не самой располагающей наружности, костлявая, страшная, в толстой кофте и валенках. В доме было натоплено, потрескивали дрова в печи. Старуха подметала пол, неласково косилась на незваного гостя. На попытку объяснить причину визита только отмахнулась, кивнула острым, как у Бабы-яги, подбородком. В воспаленном мозгу Глеба тут же возникла фантазия. Сейчас она посадит девушку на лопату, засунет ее в печку и зажарит. Настя сидела на кровати в дальней комнате, одетая по форме, только без ремня, будто под арестом. Она постриглась очень коротко, видимо, сама кромсала себя перед зеркалом. Симпатичное лицо осунулось, глаза потускнели и запали. На его появление девушка отреагировала как-то вяло. Она подняла голову, не сразу поняла, кто перед ней, потом, поколебавшись, отложила книгу. – Глеб? – Голос ее дребезжал, изменился до неузнаваемости. Она действительно была контужена, но вроде не критично. Симптомы проходят через несколько дней. Однако последствия могут напомнить о себе и спустя многие годы. – Ты почему не в госпитале? – спросил он и присел рядом, чувствуя растущее смущение. – Зачем, товарищ лейтенант? – прошептала девушка. – Ничего страшного со мной не случилось. Иногда рвет, голова кружится. Это пройдет. Пусть лечатся другие, им нужнее, не хочу чужое место занимать. Господи, как же хорошо, что ты живой. – Она пристроила голову ему на плечо, вяло улыбнулась. – Мне сказали, что ты ушел на важное и сложное задание. Я нервничала, не могла найти себе места. Потом эта контузия, будь она неладна. Это дело и правда было тяжелое? – Настя отстранилась, посмотрела ему в глаза. – Не обманывай, Глеб, я знаю тебя, как облупленного. Ты пропал на четыре дня, мы тогда еще к Волоколамску подходили. – Многие погибли, – прошептал Глеб. – Было нас три десятка, осталось одиннадцать. Но все в порядке, задание мы выполнили. Настя растерянно молчала, у нее дрожало плечо. Никто на этой войне не питал иллюзий. Сколь веревочка ни вейся, а конец придет. Лучше, конечно, позже, чем раньше, но это тоже вопрос спорный. Непросто жить в постоянном ожидании. – Ты здесь живешь? – Он посмотрел по сторонам. Избушка была старая, комнатка маленькая. Единственное окно выходило на огромный сугроб. В дверном проеме показалась старуха. Она смерила их пронзительным взором и удалилась, пошаркивая валенками. – Да, побуду еще день-другой, пока состояние не улучшится. Баба Дуся не такая страшная, как кажется. Просто она мужчин не любит, а ко мне терпимо относится. Если совсем становится страшно, то дверь закрывается, и крючок есть. Ты как здесь оказался? – Не знаю. – Шубин пожал плечами. – Просто шел мимо, и сказали мне, что мою девушку контузило. – Я твоя девушка? – спросила Настя, и в глазах ее что-то заблестело. – Не знаю. – Кровь прилила к щекам Глеба. – Мне так сказали, а я испугался. – Он взял ее за руку. Кисть была горячей, пульсировала жилка на запястье. Настя не шевелилась, словно окоченела. Глеб опомнился, убрал руку и проговорил: – Поезжай в тыл, хватит с тебя. Мы уже не настолько слабы, чтобы использовать женщин. Ты отлично воевала, молодец, опытный боец, мне жизнь спасла, да и другим. Но это не может длиться вечно. Отправляйся в Москву, будешь жить в общежитии, найдешь себе работу. – Ты приедешь ко мне? – с надеждой спросила девушка. Он ответил утвердительно, но переборщил с паузой. У девушки задрожали губы, она все понимала. А он, хоть тресни, так и не разобрался со своими чувствами. Как ребенок, ей-богу. Настолько сознательный? А кому нужна его проклятая сознательность прямо сейчас, когда повсюду смерть, и ты не знаешь, наступит ли завтра? Жива ли Лида Разина? Увидятся ли они когда-нибудь? А жизнь пролетает, и сердце щемит ежедневно. Вошла старуха с веником и совком, стала подметать, хотя в избе было чисто. Она намеренно повернулась к ним спиной, упорно действовала на нервы. Настя улыбнулась с какой-то неясной скорбью, погладила Шубина по руке. Ему стало совсем неловко. Он пробормотал, что, может быть, еще вернется, должен бежать, завтра снова в строй, поднялся и заспешил к выходу, но просто не мог не обернуться. Девушка смотрела на него с щемящей тоской, да и у него было пакостно на душе. В избе на западной окраине было тихо как на заброшенном погосте. На столе валялась газета «Красная Звезда» четырехдневной давности, стояли пустые алюминиевые кружки. Доблестные разведчики спали беспробудным сном. Временами вздрагивала земля, где-то выли мины и падали снаряды, но это никому не мешало. Выражение «пушка не разбудит» обрело буквальное значение. Бойцы спали на койках, на лавках, составленных вплотную, на полу, подложив под себя все, что нашлось в избе. Краев забрался на русскую печь. С верхотуры торчали ноги в валенках. Глеб побродил по храпящему царству, вышел на крыльцо, закурил. К нему подошел часовой, красноармеец Каратаев, которому выпало дежурить первому. – Погуляли, товарищ лейтенант? Все хорошо? – Темные глаза смотрели с хитринкой из-под спутанных бровей. – Все хорошо после войны будет, Каратаев. А пока терпимо. Есть новости? – Посыльный прибегал от комполка, – не без удовольствия проговорил боец. – Думали, в бой зовут, а все наоборот. Можем отдыхать до утра. В восемь ноль-ноль должны стоять как влитые перед ясными очами командира полка. Что-то не ладится с наступлением, буксуют наши, но, может, ночью еще чуток продвинутся. Так что все спокойно, товарищ лейтенант, можно спать. До ночи оставалось несколько часов. Уже стемнело, люди начали просыпаться. Зевающий Иванчин сменил часового. Асташкин потащился на колодец за водой. Печь топилась, и дрова в поленнице еще не иссякли. Люди курили, жевали паек, пили жидкий чай, когда вскипела вода. Потом они опять разбрелись по спальным местам. Когда еще удастся так отдохнуть? – Ложитесь на кровать, товарищ лейтенант, – сказал хитроватый шатен Бердыш. – Я уже три часа на ней сплю, все кости отдавил. Пружины жесткие, сетка как каменная. А мне на пост скоро. – Это ты мне сейчас одолжение делаешь? – под смех товарищей спросил Шубин. – Спасибо, Бердыш. На тебе, боже, что нам негоже. Ты сам не с Дерибасовской, случайно? – С Николаева, – ответил боец. – Это там же, рядом. Так не в обиду же, товарищ лейтенант. Вдруг вам понравится? А Толик Иванчин с поста вернется, так он не барин, может и пешком постоять. Кровать действительно оказалась не лучшим подарком. Ее хозяева, местные пенсионеры, наверняка знали толк в ортопедии. Глеб спал какое-то время, потом очнулся. Ныла спина, затекли конечности. Комом в горле встала тоска. Лейтенант сполз с кровати, пристроился у печи, подбросил в нее дров, потом в лунном свете, струящемся из окна, взглянул на циферблат наручных часов. Всего-то половина первого. Изба ходила ходуном от богатырского храпа. Подрагивали копеечные тарелочки в древнем серванте. Душа Глеба маялась, он курил у скрипучей форточки. Что-то тянуло его, мотало нервы. Грустное лицо Насти стояло перед глазами. Глеб оделся, взял автомат, вышел на крыльцо, снова закурил, набирался храбрости. Неподалеку мялся Косаренко. – В путь-дорогу, товарищ лейтенант? На перекур могли бы и без автомата выйти. Какие же мы наблюдательные! Шубин прислушался. Где-то недалеко надоедливо тявкала собака. Работали автомобильные моторы в окрестностях госпиталя. На западе рвались снаряды, но интенсивность обстрела была крайне низкой, наступление явно выдыхалось. – Отлучусь, – заявил Шубин. – Случится что-то важное, я в крайней избе на восточной околице. Белые наличники, три березы в палисаднике. Но это на крайний случай. Он фактически бежал, ноги не могли идти спокойно, отмахивался от бдительных часовых, называл себя. Голова вспотела под шапкой, сердце выскакивало из груди. Глеб подошел к избе и тут же отпрянул от окна, задернутого занавеской. Из-за него доносился залихватский храп. Он не сразу сообразил, что это баба Дуня. Ей бы Соловьем-разбойником работать на развилках проселочных дорог. Перед другим окном высился гигантский сугроб, надежно охранял женскую честь. Но Шубин не привык отступать. Он лез через снежную массу, разбрасывал ее руками, насилу пробился к окну, перевел дыхание, постучал. Занавеска откинулась практически сразу. Видимо, девушка услышала подозрительную возню за окном. Ее глаза блестели. Она схватила его за ворот, перевалила в комнату. Оба упали под окном, возились, сдавленно смеялись. Самое опасное – если проснется бабка. Настя первой поднялась, закрыла окно и приложила палец к губам. – Шубин, ты с ума сошел! – Она задыхалась от волнения, прижималась к нему, и он ее не отталкивал. Женщина дрожала в его руках, дышала с надрывом. Это было форменное безумие. Он тоже не мог говорить. Что-то запретное, очень сладкое накрыло его с головой, отключило ум и совесть. В горле у Глеба перехватило, он бормотал что-то бессвязное, жалкое. Лунный свет озарял людей, прижавшихся друг к другу. Они отступили от окна, попятились к кровати. Шубин пристроил на пол автомат, стаскивал с себя полушубок, обмундирование. Настя помогала раздеться, но лучше бы не делала этого, только мешалась. Она стащила через голову свою гимнастерку, путалась в галифе, в мужском нательном белье, потом целовала его, не давала рот раскрыть, заводилась, стонала. Шубин знал, что будет раскаиваться, но только не в эту минуту. Страсть накрыла его, отбросила все постороннее. Женщина нервно смеялась, всхлипывала, глотала слезы. Мол, как же долго ты шел к этому. Я так заждалась!.. Полчаса они не могли оторваться друг от друга. Забылась война, отступили моральные обязательства перед другими людьми. Девушка ластилась к нему, не могла нацеловаться, прижималась так, словно срастись с ним хотела. – Глебушка, спасибо тебе, – прошептала Настя. – Почему же я так тебя люблю? А ты молчи. – Она зажала ему рот ладонью. – Если скажешь что-то похожее, значит, соврешь. Я же знаю. Лучше ничего не говори, дай счастье ощутить. Он откинулся в изнеможении, сполз с кровати, стал судорожно искать папиросы. Глеб курил, пускал дым в потолок. Настя свернулась змейкой у него на груди, тихо посапывала. – Грязный ты мой, – прошептала она, обняла его за шею, закрыла глаза от удовольствия, потом пришла в себя, села на кровати, откинула голову к стене, натянула на грудь одеяло. Занавеску задергивать они не стали. Лунный свет блуждал по узкой комнате, озарял лица мерцающим светом. – Не верится, товарищ лейтенант. – Девушка тихо засмеялась. – Вот ты и снизошел до меня. Согласись, это было больше, чем просто хорошо. – Никогда такого не было, – признался Глеб. – Не знаю, что и сказать, Настя. – Только не уходи, ладно? – заволновалась девушка. – А то начнешь сейчас собираться, скажешь, что на службу пора, а я такого не вынесу. Нехорошо мне, Глеб. Вообразила себе, что если расстанемся прямо сейчас, то уже никогда не увидимся. – Увидимся, – не очень уверенно проговорил Глеб. – Непременно встретимся. Нас не убьют. Не уйду, не бойся. До утра мы можем быть вместе. – Вот и здорово, Глебушка. Спать сегодня не будем. Да шучу я, не пугайся, понимаю, что завтра снова на службу, ты должен отдохнуть. Давай еще обнимемся. Иди ко мне. Он не ожидал столь бурной страсти. Русские женщины обычно сдержанные, любить умеют, но делают это как-то по-своему, не выходя за пределы. Настя же была этой ночью страстной любовницей, не могла оторваться от него. Она и утром, когда проснулись, вцепилась в него, бормотала «не пущу», дрожала. Он мог позволить себе немного полениться, время терпело. Посыльный в дверь не стучал, все было спокойно. Канонада уши не раздражала. Паника в душе не успела разгореться. Дезертиром его не объявят, парни знают, где он. Глеб откинулся на подушку, утер со лба холодный пот.