– Парни, вы живы? – простонал Глеб. – А Косаренко где? – Здесь, товарищ лейтенант. – Боец, прихрамывая, подошел к нему. – Все целы, живы, только ногу я слегка подвернул. Фрицев было около десятка, троих мы положили, а также обеих собак, потом проделали финт ушами. Они и побежали по обрыву. Там как раз возвышенность, лесок разреженный, повсюду овраги. Предатель плевался желчью, закатывал глаза. Шубин выбил ему пару зубов. Теперь этот тип напоминал злобного зайца, когда открывал рот. – Руки ему свяжите, – сказал Глеб. – Николай Федорович у нас особенно прыткий. Даже с жизнью готов расстаться, лишь бы в органы не загреметь. Не дадим ему такого удовольствия. – Он подошел к Мухавцу, сел на корточки: – Вы в порядке, Юрий Антонович? Или как вас прикажете называть? Рассказывайте, да поскорее. Возможно, я смогу вам помочь. – Меня зовут Лавронин Игорь Сергеевич, – прошептал тот. – Капитан, командир эскадрона Двенадцатого кавалерийского полка. Я не предатель, никогда им не был и не собираюсь. – Понятно, почему вы в лошадях разбираетесь, – сказал Глеб. – Да, и не только поэтому. Моя жена работала на конезаводе в Брянской области. Она погибла перед самой эвакуацией. Я был бессилен что-то сделать, потому что воевал под Ельней. В начале декабря наше командование пустило конницу в прорыв под Горбуново, в сорока километрах от Москвы, южнее Волоколамска. Это было ошибочное решение. Мы попали под сильный артиллерийский огонь, двинулись в обход, угодили на минное поле. Два других эскадрона погибли почти целиком. Я дал приказ отходить. Но стал возмущаться старший политрук Севрюгин. Он обвинил меня в трусости, призывал людей идти в атаку. Это было бы самоубийство, преступное уничтожение подразделения, пока еще боеспособного. Я подвергался аресту в тридцать девятом, по счастью, недолгому, был освобожден за отсутствием состава преступления. Севрюгин знал об этом, стал обвинять меня в малодушии, предательстве. Он не выполнил мой приказ, препятствовал, вносил смуту. Я застрелил его, о чем не жалею. Это видели люди. Но мы упустили время в этих разбирательствах. Немцы зашли с тыла, и наш маневр не удался. Эскадрон был разгромлен, хотя кому-то удалось уйти. Меня контузило. Я несколько часов провалялся в снегу, потом добрел до ближайшей деревни, забрался на сеновал, мерз там двое суток. Появилась хозяйка, пожилая женщина, выходила меня, иногда пускала в дом, погреться у печки. Я даже не знал, что происходит на фронте. Глупо все. Теперь невозможно доказать, что я не трус, не паникер и не дезертир. Как только выздоровел, пустился в дорогу. Хозяйка нашла мне одежду. Хотел я выйти к своим, рассудил, что если постоянно идти на восток, то когда-нибудь приду, но завяз в тех окаянных болотах. Когда оказался у партизан, мне вдруг стало страшно. Я выдал себя за другого человека. – Сочинили новую биографию, – сказал Глеб. – С элементами старой, чтобы лишнего не придумывать. – Я боялся назваться своим именем. Вы же понимаете. Послушайте, лейтенант, я не предатель, хочу воевать. Но если вы доставите меня к нашим, то разбираться там долго не будут, поставят к стенке. Не докажу я, что просто обстоятельства так сошлись. Отпусти меня, лейтенант, пойду к партизанам, буду воевать, пока могу. Зачем вам моя смерть? Легче от этого станет? Шубин кусал губы. Не имел он права поступать так, как предлагал капитан Лавронин, должен был доставить всех, и точка! Пусть разбираются советские компетентные органы. В них работают опытные и беспристрастные сотрудники. – Все, уходим, мужики, – скомандовал Глеб. – Живее давайте. Хватайте Амосова, и вперед. Мы с товарищем Мухавцом позднее присоединимся, задержимся на пару минут. Все это было сказано исключительно для Амосова. Но тот неважно соображал. Когда красноармейцы схватили его под мышки, он бессвязно мычал, ноги его волочились по снегу. Косаренко отвесил ему затрещину. Бойцы потащили предателя в лес. – Вставайте, Игорь Сергеевич. Я, если честно, уже запутался в ваших именах и отчествах. Бывший кавалерист поднялся, посмотрел исподлобья на Глеба. – Я не имею права вас отпустить, – сказал Шубин. – Но могу отвлечься на пару секунд, отвернуться. В общем, у вас есть десять секунд, товарищ капитан, чтобы убраться отсюда подальше. Первый выстрел будет направлен в воздух, второй, извините, по вам. Решайте. Удачи вам. Ради бога, избавьте меня от слов благодарности. Мужчина семенил к кустам, не оглядываясь. Глеб угрюмо смотрел, как он уходит, поднял автомат, дал короткую очередь в небо. Не страшно, через пять минут их здесь уже не будет. Капитан вздрогнул, обернулся, благодарно кивнул, побежал дальше и через несколько секунд пропал за кустами дикой смородины. Шубин задумчиво глядел ему вслед и гадал, правильно ли он поступил. – Что случилось, товарищ лейтенант? – спросил Косаренко, когда Глеб догнал свою компанию. Амосов шел самостоятельно, но бойцам приходилось его поддерживать. – Удрать хотел этот паршивец, – процедил Глеб. – Я не уследил, отвлекся. Но от пули не сбежишь. – Это да, – рассудительно пробурчал Косаренко и покосился на предателя. – Правильно, товарищ лейтенант, туда ему и дорога. Остальные красноармейцы прятали понятливые ухмылки, поглядывали на командира с уважением. Только к середине дня измотанная группа вышла в расположение советских войск и угодила из огня да в полымя. Часть, стоявшая на этом рубеже, готова была встретить вражеских диверсантов. Разведка доложила, что в советский тыл может проникнуть противник для подрыва моста через единственную дорогу. Они были окружены за минным полем, на одоление которого у них ушло полтора часа. Суровые автоматчики обезоружили красноармейцев. Когда Иванчин сделал попытку покачать права, один из них душевно треснул его по челюсти. – Вот же что делают, артисты! – воскликнул рыжеусый сержант, явно не титан ума. – Смотрите, братцы, под нашу разведку канают! Да у них же на рожах написано, что они фашистские диверсанты! – Эй, боец, поосторожнее! – заявил Глеб. – Перед тобой группа полковой разведки майора Гладышева. Срочно сообщите о нашем прибытии в разведотдел дивизии! – Обязательно сообщим, касатик, – заявил этот усач, заламывая Шубину руки. – И в разведотдел сообщим, и прямо в Москву, лично товарищу Сталину. Левитан об этом обязательно по радио скажет. Не дергаться, вурдалаки хреновы, шевели ногами! Это было странно, но Глеб сохранял уверенность в том, что все вот-вот разрешится. Конвоиры гнали разведчиков в поселок, раскинувшийся под горой. – Не майтесь дурью, парни, немедленно сообщите в разведотдел о прибытии лейтенанта Шубина, – сказал Глеб. – Мы привели с немецкой стороны очень важного языка. Ничего другого в этот момент он не придумал. – Видим мы вашего языка, – заявил автоматчик. – Такой же фашистский лакей, как и вы! Спектакль разыгрываете? Конвоиры пригнали пленных в поселок, бросили в зарешеченный подвал. Там моргала лампочка, подключенная к автомобильному генератору. – Мужики, вы что, серьезно? – спросил Иванчин. – Вы не сбрендили, часом? Что делаете, кретины?! – Незамедлительно свяжитесь с разведотделом, назовите мою фамилию! – сказал Шубин. – Да пошли вы! – заявил усатый сержант и захлопнул решетчатую дверь. Давился от нервного смеха предатель Амосов. Мол, получили, наивные люди? Каждый счел своим долгом треснуть его по зубам, потом они затолкали его ногами в темный угол, чтобы не портил настроение. – Товарищ лейтенант, это как понимать? – спросил Краев. – Что мы им сделали? Мы их даже не знаем! Видимо, в этом и крылся корень проблемы. Люди нервничали, метались из угла в угол, донимали автоматчика по ту сторону решетки. Мол, свяжись с начальством, дурья башка, себе же хуже делаешь! Узнает командование о случившемся, никого не пощадит! Но охранник только отворачивался, иной раз ругался матом и бил по решетке прикладом. Через час явился молодой лейтенант, презрительно оглядел арестантов, покосился на Амосова, пыхтящего в углу. – Ну-ну, – произнес он с презрительными нотками. – Значит, комедию ломаем, господа диверсанты? Облегчить вину не желаете? С какой целью заброшены в наш тыл? Кто ваш командир? В какой школе абвера проходили обучение? – Ты совсем ку-ку, лейтенант? – Шубин постучал костяшками пальцев по виску. – Наша группа была направлена в тыл с важным заданием. Мы его выполнили, на обратном пути захватили важную для немцев персону, о которой тебе лучше не знать, крепче спать будешь. На задание нас отправил майор Измайлов из отдела разведки. В курсе был майор Суслов, временно исполнявший обязанности командира полка. – Майор Суслов, говорите? – Лейтенант многозначительно ухмыльнулся. – Знаю, что он погиб, – сказал Глеб. – Это произошло в результате артналета, на моих глазах. Майор Измайлов из разведотдела тоже погиб. Полк возглавил майор Гладышев. – Который тоже погиб, – сухо проговорил лейтенант. – Видишь, как удобно. Все погибли, спросить не с кого. А ты хочешь, чтобы я тебе поверил? – Лейтенант, избавь себя от крупных неприятностей, – настаивал Глеб. – Тебя же расстреляют, дурачок. А дел-то всего – связаться с разведотделом и назвать мою фамилию. Лейтенант Шубин. Ты способен запомнить? Я не знаю, кто сейчас замещает майора Измайлова, кто командует полком. Мозгами покрути, олух царя небесного. Срочно свяжись с отделом разведки или с командованием нашего полка. Они пришлют за нами людей. – Надоели вы мне уже, – заявил лейтенант. – Кого вы обмануть хотите? Да ваша вражеская сущность у вас на рожах написана! Все, бывайте. Завтра утром вы будете расстреляны. А пока живите, чего уж там. Новый год сегодня. – Офицер сделал презрительную мину и удалился. – Они что, белены объелись? – прошептал потрясенный Краев. – Что значит будем расстреляны, товарищ лейтенант? Это ни в какие ворота не лезет. Потрясенные, обескураженные, они сидели на длинной лавке. Предатель Амосов несколько раз пытался ерничать. Они били его пятками. – Встретили Новый год, – тоскливо пробормотал после полуночи Косаренко, вслушиваясь во взрывы хохота где-то наверху. – Празднуют, слышите, товарищ лейтенант? У них совсем головы отказали? Сон сморил всех. Наутро заскрежетали запоры, распахнулась дверь. У Шубина затекла спина, он с трудом поднялся. За дверью стоял капитан Красной армии. Глеб вспомнил, что именно он целую вечность назад прибыл в Волоколамск вместе с майором Измайловым. Как там его? Капитан Казаринов? Посетитель посмотрел на лейтенанта, не произнес ни слова. Потом глаза его открылись до упора, лицо побелело. Вспомнил!.. Капитан переменился в лице, ворвался в камеру, перевернул предателя, лежащего у стены. – Мать честная, это Амосов, – дрогнувшим голосом произнес он. – К вам мы его и вели, товарищ капитан, – сказал Глеб. – Хороший подарок. А эти кретины, у которых головы из задних мест растут!.. – Он не стал продолжать. Все разрешилось. Расстрел отменялся. – Дорогой вы мой! – взревел капитан и стал тискать лейтенанта. – Какой же осел вас сюда посадил? Выходите, я разберусь, все виновные будут наказаны! – Да ладно, они ведь не виноваты, – сказал Глеб. – Проявили излишнюю бдительность, так сказать. Кричали, суетились какие-то люди, смущенно отворачивались местные товарищи. Мелькнул смертельно бледный лейтенант, любитель расстреливать, не выясняя обстоятельств. Конвой вывел из камеры Амосова. Он еле стоял на ногах, лицо его приобрело землистый оттенок. На улице светило яркое солнце, переливался девственно белый снег. За оградой сигналила машина с будкой, снабженной зарешеченным окном. Шубин щурился, прикрывал глаза рукой. – На свободу с чистой совестью, товарищ лейтенант? – пошутил Косаренко. – Эх, оставили здешние умники нас без Нового года. Может, зря вы за них вступились? Пусть отвечают по всей строгости. Шубин не жалел о потерянном празднике. Прошедший год был страшный. Он закончился, да и черт с ним. Следующий будет легче. Глеб это точно знал.