– Ничего себе, вот так повороты! – заявил Краев. Момент был интересный. Шубин рухнул на колени, схватил свой автомат, зарывшийся в снег. Остальные тоже не дремали. Второй раз не проведешь! Из леса вышла знакомая личность, грузно брела к ним, проваливаясь в снег. Товарищ Хлебников потерял шапку, из рассеченного виска сочилась кровь. Он порвал фуфайку в нескольких местах, пуговицы слетели с нее. Журналист сжимал в руках автомат, по его губам плясала неуверенная улыбка. – Сами пришли, Вениамин Георгиевич. – Глеб облегченно выдохнул. – Уверены, что в лесу больше нет никого? – Пятеро их было. – Голос журналиста заметно подрагивал. – Одному в кусты приспичило, отстал он. Там я его корягой по башке и двинул, автомат забрал. Мертвый он, не волнуйтесь. Пока возился, эти четверо вперед ушли. – Значит, передумали бежать? – Передумал, – сказал журналист. – Не мое это, лейтенант. Стыдно стало, ведь не предатель, чего же я как последняя сволочь себя веду? Не догони вас эти упыри, не стал бы возвращаться, а так… В общем, прости, лейтенант, снова меня бес попутал. – Ничего, бывает, – пробормотал Шубин. – Не берите в голову, Вениамин Георгиевич, со всяким может случиться. Затрясся в беззвучном смехе Косаренко. Хлебников подошел ближе. Он словно стеснялся, повертел автомат, повесил на плечо. – Вы неплохо справляетесь с оружием, – подметил Глеб. – Так служил же. Наука не хитрая. Теперь ты веришь мне, лейтенант? Со стоном перевернулся на спину тщедушный полицай. Он был ранен в живот, но еще не умер, ухитрился извлечь пистолет из-за пазухи. Рот его перекосила страшная гримаса. Ахнул Иванчин. Встал как вкопанный журналист, открыл от удивления рот. Два выстрела прогремели один за другим. Хлебников упал, раскинул руки. Возмущенно загалдели бойцы, открыли огонь. Полицай выгнул спину, стал трястись. Шубин подбежал к журналисту и застонал от бессилия. Оба ранения были смертельные, в сердце и в живот. Человек умер мгновенно. В его глазах осталось недоумение и немного обиды. Шубин поднялся, взгляд его потемнел. Облизнул губы Слесарев, сидящий в снегу. Потупился Мухавец с подбитым глазом. События плохо откладывались в голове Глеба. Усталость тянула его к земле. Сумерки расползались по округе. У лейтенанта возникало ощущение, что они прошли половину России, а конца пути по-прежнему не видно. Линия фронта извивалась причудливым образом, и Шубин окончательно потерял представление о том, где они находятся. На востоке иногда постреливали. Там работали минометы, полевая артиллерия. То слева, то справа гудели моторы. Группа шла по самой гуще леса, где вероятность встречи с противником была минимальной. К темноте они забрались в абсолютную глушь, спустились в обрывистую канаву. Шубин рискнул, разрешил развести костер. Люди сидели кружком, грели руки. Отблески огня плясали по серым лицам. Они съели остатки припасов. Разведчики молчали, хмуро поглядывали на мужчин в штатском. С журналистом теперь все было понятно. Никакой он не предатель. В душе Глеба остался горький осадок, чувство неловкости перед погибшим. А вот что касалось этой парочки… Перед сном красноармейцы их связали, невзирая на протесты, обложили лапником, чтобы не мучились, не фашисты же. Часовые периодически подбрасывали в костер коряги, ветки, постоянно бодрствовали. Спать им запрещалось под угрозой немедленной кары. Они постоянно следили, чтобы никто не развязался. Веревки были сняты с фигурантов только утром, когда все проснулись. Едва они выбрались из канавы, и холодок снова побежал по спине Глеба. С запада доносился собачий лай. Шла облава. Видимо, немцы прибыли на просеку, впали в ярость и решили это дело не оставлять безнаказанным. Они шли по отчетливо отпечатавшимся следам. Группа припустила на восток. Занимался рассвет, осадков не было, пощипывал легкий морозец. Начинался последний день страшного сорок первого года. На линии фронта молчали орудия и минометы. Оставалось только гадать, где она. Собачий лай доносился то слева, то справа. Глебу казалось, что немцы окружают их. Группа съехала в низину, заросшую шиповником. Шубин подгонял фигурантов, каждую минуту замирал, слушал. – Товарищ лейтенант, уходите, – вдруг выпалил Краев. – Гоните эту парочку к нашим. Мы дождемся немцев, покажем им кузькину мать, уведем в ложном направлении. Шубин понимал, что другого выхода нет. Немцы были практически рядом. Возможно, они шли на лыжах. Прощание вышло скомканным. Бойцы огрызались. К черту церемонии, скоро встретимся. Они остались в ложбине, достали последние гранаты, приготовились встретить гостей. Шубин не спускал палец со спускового крючка. – Бегом, граждане, два раза повторять не буду, бью прикладом по почкам! Мужчины семенили, хватались за деревья, иногда оглядывались. Их спины то сливались перед глазами, то вдруг распадались, терялась четкость. Тогда лейтенанту приходилось останавливаться, тереть глаза. Фигуранты посматривали друг на друга, обменивались какими-то словами, словно заговор плели. Слесарев споткнулся и упал. Глеб рассвирепел, схватился за корягу, чтобы огреть его по спине. По крайней мере, он сделал такой вид. Мухавец что-то злобно выговорил спутнику, уцепил его за шиворот, стал поднимать. За спиной у них разразилась пальба. Это подтолкнуло людей, они бежали уже без команды, перестали оглядываться. Раздавались глухие автоматные очереди, рвались гранаты. Но вскоре настала тишина. Это могло означать что угодно. Глеб кусал губы. Слезы наворачивались ему на глаза. Бежали они долго, лес не кончался. Показалась крохотная поляна. Мужчины попадали в снег. Ноги уже не держали их. Это был предел человеческой выносливости. Шубин привалился к бугорку, держал фигурантов на мушке. Он остался один, и от этого ему хотелось волком выть. За спиной было тихо. Неизвестность страшила Глеба. Однако его интуиция осторожно допускала, что погони больше нет. Он принял удобную позу, положил автомат на колени, зачерпнул варежкой снег, стал яростно растирать лицо. Состояние его немного улучшилось. Мухавец прижался к дереву, тяжело дышал. Слесарев отполз от него подальше, свернулся улиткой, тоскливо смотрел в одну точку. – Занятная история, – с трудом проговорил Шубин. – Случаются обстоятельства, когда человек перестает контролировать себя, больше не притворяется. К нему возвращаются те повадки и привычки, которые он усердно прятал. – Вы о чем, товарищ Шубин? – пробормотал Слесарев. – Я о товарище Мухавце. Или, говоря точнее, о гражданине. Признайтесь, Юрий Антонович, вы никакой не зоотехник, хотя и разбираетесь в лошадях. Мухавец напрягся. Глаз у него нервно задергался. Он это чувствовал, но не мог избавиться от тика. – О чем вы, Шубин? Я не понимаю. – Голос у Мухавца тоже предательски задрожал. – Думаю, понимаете. Пора поставить точку в споре. Манеры и повадки остаются с человеком, он их впитывает в кровь и выдает себя, когда забывает следить за своим поведением. Вы армейский человек, даже не спорьте. Не случайная персона в вооруженных силах, много лет им отдали. Таких людей, как вы, можно вычислить по взгляду, голосу, нюансам поведения. Вы сутулитесь, но это не убеждает. Вас бесит, что вами помыкает какой-то лейтенант, а простые бойцы издеваются, гонят, могут ударить. Гражданского человека это не сводило бы с ума. Командный тон тоже не отнять. Вы перестали себя контролировать, когда отчитывали товарища Слесарева. Эти нотки в вашем голосе, презрительно опущенная губа, пальцы правой руки, которые вы порой машинально отправляете за обшлаг. Валенки доставляют вам неудобство, вы никогда в них не ходили, что было бы странно, работай вы гражданским зоотехником. В них тепло, но эта обувь вас премного раздражает. Могу привести еще пару ценных наблюдений, но надо ли? На вашем лице так много сейчас написано. – Шубин поднялся, хоть это и было непросто, подошел к Мухавцу. Тот безмерно устал, не имел сил подняться. Он сидел в снегу, откинув голову, нервно сглатывал. Кадык у него подрагивал. – Не пора ли рассказать всю правду, Юрий Антонович… или как вас там? – Я по-прежнему не понимаю, что вы несете, лейтенант, – тихо проговорил Мухавец, вдруг бросил взгляд в сторону и выкрикнул: – Осторожно, лейтенант! Ну и кто тут прирожденный глупец? На несколько секунд он выпустил из глаз Слесарева, и тот мгновенно активизировался. Видимо, усталость его была преувеличенной. Он метнулся к Шубину, ударил в бок всем корпусом. Тот отлетел, выпустил из рук автомат, а когда подскочил, было поздно. Слесарев стоял посреди поляны, раздвинув ноги. Автомат смотрел в живот лейтенанту. В глазах мужчины переливался торжествующий огонек. Дождался-таки момента! В горле у Глеба перехватило. Все эмоции высыпали на его лицо. Слесарев не отказал себе в удовольствии – засмеялся. – Вашу-то мать, товарищ лейтенант, – убитым голосом прошептал Мухавец. – Слесарев, что происходит? – процедил Шубин. – А ты догадайся, лейтенант. – Инженер безотрывно смотрел ему в глаза. Это был уже другой человек, решительно настроенный, непримиримый, излучающий ненависть. Он много пережил, натерпелся страха, и вот судьба подбросила ему подарок. Впрочем, стрелять этот тип побаивался, не хотел поднимать шум, колебался. Его указательный палец поглаживал спусковой крючок. – Полковник Амосов? – мрачно осведомился Глеб. – Он самый, – ответил предатель. – Николай Федорович Амосов, прошу любить и жаловать. Ты верно мыслил, лейтенант, все делал правильно, но под конец допустил промашку. Шубин лихорадочно искал выход из положения. Броситься на врага он не успеет. Рассчитывать на осечку? Это то же, что на Господа Бога. Предатель недолго будет колебаться, выстрелит еще раз. Заговорить ему зубы? – А вы неплохо разбираетесь в мостах и тоннелях, гражданин Амосов. – Плохо. Поступил в двадцатые годы в институт военных инженеров, слушал лекции, изучал специальные материалы. Два года проучился, не понравилось. За плечами была служба в РККА. Знакомые отца, царствие ему небесное, помогли мне поступить в командирское училище. Заговариваешь зубы, лейтенант? Про генезис предательства хочешь услышать? – Не хочу, – ответил Глеб. – Стошнит. У всех у вас одна песня. Посадили, расстреляли родственников, бесчеловечный большевистский режим, полстраны в лагерях. – А это не так? – спросил Амосов. – Это очень удобно, когда спасаешь свою шкуру. Невдомек, что страна – это люди, которых ты предал. Стрелять будешь? Или боязно? Просвистела увесистая коряга, ударила предателя по руке. Человек за деревом тоже остерегался стрелять. Амосов вскричал от боли, бросился ловить упавший автомат. Теперь Шубин не дал ему спуска. Он проделал два прыжка, сбил предателя с ног и стал награждать зуботычинами. Амосов пыхтел, вертел головой, пытался защищаться. Но все уже было предрешено. К ним подбежал Краев, оттащил подонка за шиворот. Глеб поднял автомат. – Не знали мы, товарищ лейтенант, что вас нельзя одного оставить. – Из-за дерева высунулась ухмыляющаяся физиономия Толика Иванчина. – Теперь будем знать, сделаем выводы.