Ник постучал себя по виску средним пальцем. — Вторичный толчок, — виновато пояснил он. Я с сомнением нахмурилась на белые стены и непритязательную обстановку комнаты. — Ты не умер? Ник поставил ноги прямо, нагнулся и пристроил бокал на ковер. — Говорят, нет. — Однако ты здесь? — Мы оба здесь. На меня вдруг накатила паника. — Меня тоже поймали? — Нет, детка. Я сказал, что мы оба в Интрузии. Это все… — Он протянул руку, постучал костяшками по стене. — …иллюзия… вроде симулятора. Мои руки в перчатках скафандра опирались о покрывало. Я сжала кулаки, прихватив складки ткани. Она была осязаемой даже сквозь перчатки. — Зачем мы здесь? — Затем, что Интрузия хочет с тобой поговорить. — Интрузия? О чем? — О твоем таланте манипулировать техникой тарелок. Он снял очки, сложил и убрал их в нагрудный карман рубашки. Теперь я видела его глаза, и взгляд напомнил мне пожилых старателей со Второй городской. Рассеянный, углубленный внутрь себя взгляд человека, у которого слишком много прошлого и слишком мало будущего; человека, видевшего и делавшего ради выживания ужасные, непростительные вещи; человека, бывшего свидетелем жестокостей, танцевавшего в обнимку со смертью, настигнутого откровением, признаться в котором невозможно даже перед самим собой. — Интрузия разумна, — сказал он. — Такой ее создали строители, чтобы прикрывала их отступление. — Очажники? Для росших на Второй городской детей очажники были фольклорными персонажами — угасшими божествами, которые, выстроив двадцать миниатюрных миров-тарелок, покинули их на растерзание времени. Я жила и взрослела в дебрях пропавшей цивилизации, собирая их безделушки в опустевших домах. Если я пыталась представить очажников как живых существ, то лишь ради того, чтобы угадать их тайники и ловушки. Поднявшись, я подошла к окну. Солнечный свет был тяжелым, как нечистая совесть. Мои ботинки оставляли борозды на ковре. — Нам нужна твоя доблесть, — сказал за спиной Ник. — Корабли очажников обратились против них и вынудили создать Интрузию — путь к бегству. Я прижалась лицом к окну. Стекло холодило лоб и нос. Отель построили на скалистом мысу. Сквозь туман от моего дыхания я видела узкую полоску жесткой даже на вид травы и волны, разбивавшиеся о зубья валунов под обрывом. — Ты так говоришь, будто в моих силах остановить эти корабли. — Может быть, и в силах. Он подошел, встал рядом, глядя, как чайки парят над краем обрыва. — Тебе придется найти брата. — Мики? — спросила я. Ник покачал головой. — Мики, когда тебе понадобится, найдется. Я заплатил старьевщику Доберману за его доставку в то место, где он тебе нужнее всего. В итоге он будет с тобой. Но я сейчас говорю о другом брате. Его зовут Льюис. — У меня есть еще один брат? В голове заметались вопросы. Но задать их я не успела, Ник поднял руку. — Льюис живет на Холодной часовне, — сказал он, — и у него хранится артефакт, полученный от меня четыре года назад. Тебе надо будет взять его и вернуть в город. — На Вторую городскую? — Там в одной башне есть комната. Тебе нужно забрать артефакт у Льюиса и отнести в эту комнату. — И что тогда? — Тогда цель моей жизни будет достигнута. Ты сможешь это сделать, Корделия? Ради меня. Я закусила губу. В скафандре было тесно и жарко. — Я даже не знаю, с чего начать. — Мы послали тебе помощь. — Какую? — Найденная тобой женщина… — Ник криво улыбнулся. — И еще тебе от меня подарок. Эта симуляция. Пока мы здесь, мы просто программы. Так вот, я переношу весь свой опыт капитана, все знания о «Тете Жиголо» в твою память. — Стой, не уверена, хочется ли мне… Он упреждающе вскинул ладонь: — Это мой подарок, и он останется с тобой, когда проснешься. — Но, папа… Он взял меня за локоть скафандра. — Зови меня Ник. Подступив вплотную, отец поцеловал меня в лоб. Губы были холодными, как оконное стекло. — Сколько часов своей жизни ты уже забыла? — спросил он. — Поверь, даже если ты наделена неплохо функционирующей памятью, к тридцати годам наберется множество дней, недель и целых месяцев, от которых не осталось осознанных воспоминаний. Все эти скучные воскресенья, школьные уроки, ночи, проведенные без сна в раздумьях, люди, которых ты когда-то знала… Корделия, говорят, что мы — это сумма наших воспоминаний. Ну а если мы забываем? — Он заглянул мне в глаза. — Когда мы теряем воспоминания или их у нас отбирают — что остается? Кем мы станем, потеряв все, что делает нас тем, кто мы есть? — Ник, я… В комнату вошла женщина, одетая, как и Ник, в голубые джинсы и белую рубашку, длинные волосы заколоты на макушке. Она выглядела помолодевшей копией той женщины, которую мы спасли из обсерватории. — Пора, — сказала она. Глаза ее были полны звезд. Ник взглянул на запястье: — Уже? — К сожалению. Женщина взяла меня за руки. Пальцы были гладкие и прохладные, как мрамор. — Извини, что тороплю, — сказала она, — но тебе пора возвращаться. — Кто вы? Женщина прищурилась, словно прикидывая, многое ли мне можно открыть. — Когда у меня было имя, — сказала она наконец, — меня звали София. — Когда у вас было имя? — Оно мне больше не нужно. Ее губы были цвета ночи, кожа — тусклый оттенок старого воска. Она подвела меня к кровати и усадила. — Время вопросов прошло, настало время действий. Сейчас ты уснешь. А проснувшись, отправишься на Холодную часовню. И вернешь ключ. — Какой ключ? Глаза у Софии были как теплая летняя ночь. Ветер шевелил занавеску в такт ее дыханию. Она была средоточием этого мира. Комната, небо и море подчинялись ее власти. — Вы — часть Интрузии? — выпалила я. София ласково посмотрела на меня и погладила по голове. — Дитя, я и есть Интрузия.