— Кое-какая нестабильность могла сохраниться, знаешь ли. Вторичные толчки и прочие гадости. — То есть нам нельзя выйти и посмотреть, как они там? Она легко пожала плечами: — Не знаю. Может быть. Узнай у Ломакс. Я запросила вид с одного из наружных датчиков. С виду яркое оранжевое здание обсерватории не изменилось. Снег все так же походил на снег, солончаковые болота — на солончаковые болота. Я хоть и провела четыре года вдали от тарелок, знала их названия наизусть. Сейчас в небе над обсерваторией мерцали звездочки Ночного города, Второй фермы и Часовой равнины. Какой бы кавардак ни устроило сотрясение у нас на борту, тарелки его, судя по всему, выдержали — как выдерживали уже тысячу лет. Я связалась с Ломакс через внутренний интерком: — Схожу-ка я туда. — Уверена? — Здесь я не нужна. Пусть Мориарти забирает свой корабль! Мне хотелось одного: выбраться отсюда, найти себе симпатичную работенку на нормальной планете с надежной землей и утешительно постоянными законами природы. Может, стоит вовсе забыть о космосе и снова пойти учиться или наняться в ресторан или булочную, занять руки простым и нужным делом, не слушаясь капризов своего суперквалифицированного мозга. — Ладно, — с сомнением отозвалась Ломакс. — Только возьми-ка с собой Паука. — Зачем? — Для надежности. 8 Нод Чинить, потом опять чинить. Сколько раз я чиню Тревожную Собаку, столько раз она снова ломается. «Мне с потомками лучше было бы на грузовике», — говорю я ей. Собака смеется. Говорит мне спасибо за починку. Латаю дыры в наружной броне. Заменяю изношенные детали. Печатаю новые пули. Новые торпеды. Благодарен потомкам за помощь. Много лиц для легкой работы. Налаживаю двигатель. Малышата быстро учатся. Уже умеют снять и разобрать оборонительное орудие. Кофеварку. Воздушный фильтр. И мы работаем. Всегда работаем, редко отдыхаем. В сотый раз складываю глупый корабль по кусочкам. Работаю. Но иногда… Иногда останавливаюсь. Иногда думаю про Чета. Чет был механиком на Душе Люси. Чет умер. Думаю о его последних словах. «Белые корабли — кузены», — сказал он Джонни. Нет понимания. Чет захлебывался во внутренних жидкостях, когда говорил. Мозг мог быть поврежден. Джонни мог недослышать. Может, ничего не значит. Может быть важным. Но долго думать не могу. Слишком много работы. Слишком много дыр в Беспокойной Собаке. «Если решила убиться, — говорю я ей, — проще врезаться в сердце звезды». Собака опять смеется. Собаке нравится Нод. Ноду нравится Собака. Даже если Собака бывает глупой. 9 Корделия Па Ф-фух, ну и холодрыга! Я хоть и была в куртке с подогревом, начала дрожать, едва сошла со сходней «Тети Жиголо» на хрусткий грязный снег. Морозный воздух развязно обхватил выбритую половину головы. Колечко серьги стало ледяным. Гнусная погода. Я выросла на Второй городской тарелке, защищавшей от худших капризов стихии. На кой черт строителям этой тарелки понадобилась ледяная пустыня? Как им вообще пришло на ум создавать что-либо с такой суровой средой? Размышляя так, я топала вперед. Паук за моей спиной будто не замечал холода. Он надел затемненные защитные очки и держал на сгибе руки тяжелый пескоструйник. Дыхание облачками вырывалось из наших ртов. — Уверен, что эта штука понадобится? — Надеюсь, нет, крошка. — Он взглянул на счетверенное толстое сопло оружия. — Но мне после сотрясений пришлось навидаться всякого, так что лучше пусть будет пушка, которая не пригодится, чем оказаться без нее, когда она понадобится. Понятно? Мы шли вперед. Оранжевые здания ярко выделялись на черно-белой земле. Здесь, на максимальном отдалении от краев тарелки, мы походили на мушек, ползущих по замерзшему пруду. От пустоты внизу нас отделяли несколько метров породы и почвы — и тонкий, как бумага, материал, использованный древними строителями базы. Все тарелки над нами были на своих местах. Солнце светило по-прежнему чисто и ярко, и газовый гигант висел полумесяцем в небе — по виду как баскетбольный мяч, отнесенный на вытянутую руку. А за всем этим, прорехой в старом плаще, на полнеба растянулись радужные переливы Интрузии. Сердце у меня забилось сильней. Мне двадцать лет. Я с детства мечтала о чужих небесах и невероятных мирах — а теперь вот они. Удивительнее Интрузии места не найдешь. Тарелка, где я росла, располагалась на дальнем краю их роя, и настоящие сотрясения ее не задевали. Мало-помалу я разволновалась. — Пойдем через главный люк? — спросил Паук. — Да. — Я оглянулась. — Что-то не так?