Я подняла взгляд. Несколько мгновений брат смотрел на меня, а потом оттолкнул стол. Мне удалось вскочить на ноги, но он схватил меня, дернул и усадил обратно на стул. – Не смей вставать из-за стола раньше, чем я, – произнес Мартин спокойно, сжимая мое запястье. Другой рукой он поднял стакан, затем взял мою воду и тоже поставил ее перед своей тарелкой. Мои очки съехали на нос. Я поморщилась, сжав кулак. Под кожей уже формировалась гематома из-за перекрытого кровотока. – Никогда не вставай из-за стола без моего позволения. – Мартин… – Мне сегодня позвонила тренер Дорн. – Устремив взгляд в пространство, брат медленно поднес стакан с водой ко рту. – Сказала, ты ушла из команды. Расстегнутый рукав моей форменной рубашки скрывал его пальцы, но костяшки наверняка побелели. Начав выкручиваться, потому что больше не могла переносить боль, я вдруг перестала, вспомнив, что этим разозлю его еще больше. – Я не разрешал тебе уходить, – продолжил Мартин. – А ты ко всему прочему еще и солгала, как идиотка. – Мартин, пожалуйста… – Ешь свой ужин, Эм. Я смотрела на него, в который раз смирившись с тем, что грядущее неизбежно, несмотря на все мои усилия это предотвратить. Его ничто не остановит. Опустив глаза, левой рукой неуверенно подняла вилку и зачерпнула с тарелки пасту ротини с мясным соусом. – Ты правша, тупица. Чувствуя его крепкую хватку на запястье, я замерла. Брат подтолкнул мою правую руку, побуждая взять вилку. Подчинившись, я медленно поднесла ее к губам. Он все еще не отпускал меня. Глядя на тупые серебристые зубцы, я поняла, что никогда еще так не боялась столовых приборов. После недолгих колебаний… я открыла рот, едва сдержав рвотный рефлекс, когда Мартин протолкнул вилку слишком глубоко, практически до миндалин. Вытаскивая ее, я ощутила его сопротивление. Мы зачерпнули новую порцию пасты. Мои легкие сжались. – Что с тобой такое, а? – прошептал он. – Ничего не можешь сделать правильно. Никогда. Почему? Я еле успела проглотить пережеванное, прежде чем брат снова набил мой рот едой. Он подтолкнул мою руку, отчего сердце замерло на мгновение, и я не сдержала всхлип, опасаясь, что вилка вонзится в горло. – Я думал, что вернусь домой, мы сядем, поговорим, и ты объяснишь мне свое поведение, но нет. – Мартин злобно посмотрел на меня. – Ты всегда пытаешься все утаить, как обертки от конфет, которые прятала под кроватью в десять лет, как трехдневное отстранение от уроков в тринадцать. – Хотя его слова и звучали все тише, я поморщилась так, словно у меня лопнули барабанные перепонки. – Ты никогда меня не удивляешь, да? Можно поступать либо правильно, либо неправильно, третьего не дано, Эмери. Почему ты всегда все делаешь неправильно? Это была палка о двух концах. Он задавал мне вопросы и ждал ответов, но любой мой ответ оказывался неверным. Мне все равно доставалось. – Почему ты никогда не делаешь так, как я тебя учил? – настойчиво допытывался Мартин. – Твою мать, ты настолько тупая, что не способна ничего запомнить? Вилка начала двигаться быстрее. Он набирал все больше еды, заталкивал ее мне в рот, коля зубцами, потому что я не успевала размыкать губы, пережевывать и глотать. – Мертвые родители, – пробубнил брат. – Бабка, которая никак не сдохнет. Сестра-неудачница… Отпустив мою руку, Мартин схватился за воротник моей рубашки, поднимаясь на ноги, – я выронила вилку, и та со звоном упала на тарелку. Он потянул меня за собой и прижал к кухонной стойке. Наконец прожевав пасту, я сглотнула. – Мартин… – Чем я это заслужил? – перебил он. – Все эти якоря, утягивающие меня на дно? Эту вечную обузу. Край деревянной столешницы врезался в спину. Сердце билось, пытаясь вырваться из груди. – Хочешь навсегда остаться заурядной? – огрызнулся брат. В его зеленых, как у нашей матери, глазах горела ярость; темно-каштановые волосы, как у отца, блестели. – Ты не умеешь одеваться, делать себе прически, заводить друзей и, похоже, не обладаешь способностями, которые могли бы помочь тебе поступить в хороший университет. – Я могу поступить в хороший университет, – выпалила я, не сдержавшись. – Мне не нужно плавание. – Тебе нужно то, что я скажу! – заорал Мартин. Опасаясь, что бабушка нас услышит, я подняла взгляд к потолку. – Я тебя обеспечиваю. – Он вцепился мне в волосы, а другой рукой отвесил подзатыльник. Вздрогнув, я поймала ртом воздух. – Я хожу на родительские собрания. – Из-за очередного шлепка моя голова дернулась вправо, и я оступилась. Нет. Но Мартин вернул меня на место, потянув за волосы. – Зарабатываю нам на пропитание. – Еще одна пощечина – словно оса в лицо ужалила. Я вскрикнула. Очки полетели на пол. – Оплачиваю услуги сиделки и ее лекарства. – Брат замахнулся и начал бить без остановки. Съежившись, я закрылась руками. – И такую благодарность получаю? Мои глаза наполнились слезами. Едва мне удавалось перевести дух, как его рука наносила новый удар. Снова. И снова. И снова. Остановись. Мне хотелось закричать, но вместо этого я стиснула зубы. Шипя от боли, я морщилась и все больше съеживалась. Но не плакала. Больше не плакала. Пока он не уйдет. Мартин крепко схватил меня за воротник. Натянутая ткань неприятно впилась в кожу. – Ты вернешься, – выдохнул он мне в лицо. – Извинишься и вернешься в команду. Не в силах посмотреть ему в глаза, я ответила: – Не могу. Брат швырнул меня на стойку, попятился, расстегивая ремень. В горле образовался ком. Нет. – Что? Что ты сказала? Его лицо исказилось от ярости, кожа покраснела, но Мартину это нравилось. Пусть он и жаловался на нас с бабушкой, с пеной у рта твердил, какая я обуза, на самом деле избавляться от меня не хотел. Ему было не прожить без этого. – Я не могу, – прошептала чуть слышно, голос ужасно дрожал. Мартин выдернул ремень из шлевок. Я поняла, что меня ждет. Ничто его не остановит, ведь он не хотел останавливаться. – Ты вернешься. Разрываясь между тем, чтобы расплакаться или убежать, я стояла на месте. Если окажу сопротивление, мое наказание будет лишь слаще для него. Пошел он. – Не вернусь. – Вернешься! – Я не могу носить купальник из-за синяков! – выпалила я. Брат замер, я даже не слышала, как он дышит. Да. Именно поэтому я бросила плавание. Мое лицо – не единственная часть тела, о которой приходилось беспокоиться на случай, если кто-нибудь увидит. Спина, руки, бедра… Люди не идиоты, Мартин. На долю секунды мне захотелось посмотреть, отразятся ли на его лице какие-то эмоции. Может, беспокойство? Или вина? Что бы он ни чувствовал, должен понимать – назад дороги нет. Пелена сорвана. Никакие извинения, подарки, улыбки и объятия не заставят меня забыть то, что он со мной сделал. Так зачем останавливаться, верно, Мартин? Сделав выпад, он схватил меня за запястье и отбросил к столу. Я зажмурилась, согнувшись над столешницей, и уперлась в нее ладонями и лбом. Когда последовал первый удар, я с усилием поборола слезы. Но крик, каждый раз когда ремень опускался на мое тело, сдерживать не получалось. Мартин рассердился, поэтому бил сильнее, чем обычно. Было больно.